Уолтер Керн - Мне бы в небо
— С точки зрения маркетинга вы правы.
— Все гораздо глубже. Во-первых, начнем с рассаживания пассажиров. Подобные к подобным. Родители с детьми сидят в компании других родителей. Молодые с молодыми. Больше никакой путаницы. При помощи подробных исследований мы узнаём, кто наши пассажиры, и компьютер рассаживает их должным образом, точь-в-точь как хорошая хозяйка размещает гостей за ужином.
— Подобные манипуляции могут вызвать недовольство.
— Люди не будут знать, что мы это делаем, — говорит Пинтер. — Они поймут лишь, что им комфортно. Дружеская, теплая атмосфера. Мы уже провели ряд экспериментов.
Я невольно поджимаю пальцы ног. Чувствую себя захваченным врасплох, как будто я отдернул занавеску в гостиной и обнаружил соседа с биноклем. Слава богу, в этом месяце я не летал рейсами «Дезерт эр» — хотя, если они принялись экспериментировать, «Грейт Уэст» наверняка последовала их примеру. Должен признать, в последнее время мне действительно казалось, что за мной наблюдают.
— Вы удивитесь, как прекрасно это работает, — продолжает Пинтер. — После рейса мы опросили пассажиров и получили самые лестные отзывы.
— А что еще вы предложили компании?
— Замкнутая телевизионная система в зале ожидания, соединенная с видеокамерами в салоне. Чтобы сократить те тревожные минуты, когда люди покидают самолет. Ты ждешь кого-нибудь, возможно, даже с цветами, но проходит целая вечность, прежде чем вы наконец друг друга замечаете. Ты боишься, что он пропустил рейс. Не знаешь, что и думать. А в нашем случае ты видишь его, как только самолет приземляется.
Пинтер смотрит на меня в ожидании реакции, и я моргаю. Его идеи — невероятная глупость, они порождены высокомерием. Этот человек почти не летает — и тем не менее охотно дает наставления быстрорастущей региональной авиакомпании. Всему виной спесь. Избыток славы. В душе я уже готов оставить свое предложение при себе и преподнести его одному из хулителей Пинтера — возможно, Артуру Каргиллу из «Кин груп».
— Помогите мне, — говорит Пинтер. — Я вижу, что вы сомневаетесь. Скажите что-нибудь.
— При всем к вам уважении, сэр…
— Не льстите, это вас недостойно. После вашего звонка я кое-что разузнал и выяснил, что вы на хорошем счету. Очень перспективный работник. Я согласился с вами поужинать, потому что надеюсь на беседу с равным.
Я не смею спрашивать, кто это столь лестно обо мне отозвался. Кто-нибудь из «МифТек»? Говорят, Пинтер к ним близок. По слухам, он присутствовал на свадьбе Малыша — эксклюзивном торжестве в Сан-Вэлли — и подарил новобрачным серебряный нож для сыра, который достался ему от одного саудовского принца, в знак признательности за помощь с поставками во времена войны в Персидском заливе.
— Я смотрю на это с точки зрения потребителя, — говорю я. — Пассажира. Я очень ценю ваш настрой, но, честно говоря, вы играете с людскими жизнями. Самолет — не лабораторная пробирка.
— Весь мир — лабораторная пробирка. В нашей сфере деятельности это — аксиома.
— А церкви? Они тоже пробирки?
Пинтер смотрит на меня. Я нарушил неписаный кодекс нашей профессии, упомянув святое. Вышел из рамок.
— Вы верующий? — спрашивает он.
— Неортодоксально.
— Разумеется. В наше время никто и ни в чем не традиционен. Но вы верите в образ Божий во плоти?
— Я понимаю, куда вы клоните. Я оговорился, простите. В течение десяти лет меня окружали мормоны.
— Заметно. Вы меня обидели, — говорит Пинтер.
— Намекнули, что я — носитель фаустовского духа. Но это не так. Если я помогу маленькой авиакомпании освоиться в условиях жесточайшей конкуренции, то не нарушу ни единой заповеди — здесь я уверен. И вообще, это высоконравственный поступок в чистом виде.
— Еще раз приношу свои извинения.
Пинтер вздыхает и встает. Стоя он практически того же роста, что и сидя, хотя длинный мешковатый пиджак скрадывает его короткие ноги. Мы смотрим друг на друга. Пинтер заговаривает, обращаясь к моей груди, как будто мы одного роста, и я, в слабости своей, подыгрываю — пригибаюсь.
— Мы с Маргарет готовим ужин. Просьба: за столом никаких разговоров о божественном. И о бизнесе.
— Но ведь вы, надеюсь, понимаете, зачем я прилетел? Мое предложение…
— Потом. За едой мы придерживаемся темы.
— Какой темы?
— На ваше усмотрение. Вы гость.
— Я слушал ваши лекции и хочу вас поблагодарить. Вы читали их по спутниковой связи и не видели меня…
— Ни на чем не основанное предположение.
— Я знаю, как работает спутниковая связь.
— Это устаревшая модель.
Поскольку вход с улицы в дом перегорожен бульдозерами и грудами земли, а крыльцо отсутствует, так что дверной проем висит в воздухе, Пинтер оставляет свою новенькую немецкую спортивную машину в проулке. Поездка была долгой. В Онтарио транспорт движется в равной степени неистово во всех направлениях, дороги напоминают развороченный муравейник, а Пинтера вообще нельзя пускать за руль. Его стиль вождения — абсолютное невнимание к окружающим и полнейшая сосредоточенность на собственной машине. Даже на большой скорости он щелкает разными кнопками, регулирует высоту руля, накачивает подушку под поясницей и поправляет решетчатую отдушину кондиционера. Пинтер умрет в этой машине, и, подозреваю, он в курсе — а поэтому хочет насладиться всеми игрушками.
Маргарет стоит на ступеньках у задней двери, со старомодным коктейлем, украшенным вишенкой. Она похожа на двадцатилетнюю девушку, которую искусственно состарил гример-дилетант, нарисовав морщины и посыпав волосы пудрой, дабы изобразить седину. Она приветствует меня чересчур радушно, целует в обе щеки и почти не обращает внимания на своего «сожителя», который проскакивает на кухню и наполняет два бокала. Кухня — одна из двух обитаемых комнат; вторая — спальня, дверь в нее открыта, и я вижу широкую массивную кровать с цветастыми простынями и мохнатыми одеялами, под которыми обычно спят на водяных матрасах. Доступ в остальную часть дома загорожен полотнищами пыльного полиэтилена, висящего на кнопках. За ним виднеется размытая фигура плотника, который с шумом забивает гвозди при помощи пневматического молотка. Грохот стоит оглушительный.
— Сэнди говорит, вы живете в Колорадо, прямо на границе.
— Я там жил раньше. У меня была квартира, но я от нее отказался.
— И где вы живете теперь?
— Там и сям…
— Правда?
— Так бывает. И не то чтобы редко.
— Значит, это такой стиль?
— Пока нет. Впрочем, вскоре увидим.
Мне вручают бокал. Напиток сладкий и крепкий, он наводит на мысли о Голливуде сороковых годов. Пинтер вновь закуривает и погружается в привычный транс, пока дотошная Маргарет продолжает засыпать меня вопросами, задавая их в промежутках между ударами молотка. Над кроватью я замечаю картину — какая-то мифологическая сцена, изображающая полуголую девушку, за которой по лесной поляне гонится похотливый козлоногий тип.
Стол накрыт, но запаха еды я не чувствую. Пинтер повязывает фартук и открывает старый холодильник, набитый полуфабрикатами. Сигаретный дым смешивается с морозным облаком — зрелище, которое я нахожу крайне неаппетитным.
— Сегодня мы ужинаем по-походному, — говорит Маргарет. — Ремонт отнимает столько электроэнергии, что плитой пользоваться невозможно. Сэнди уже описал вам проект?
— Нет. Но, похоже, у вас далеко идущие планы.
Маргарет жестом предлагает пройти вперед и отдергивает полиэтиленовую занавеску. Я заглядываю за нее. Стены гостиной сведены почти на нет, а в деревянном полу проделана круглая дыра размером с небольшой бассейн.
— Арена, — объясняет Маргарет. — Это придумал Сэнди. Видите, куда поднимается потолок? Там проведут свет. Вокруг будут удобные сиденья, подушки, коврики. Это арена для дебатов, наших небольших театральных представлений. На самом деле она повторяет очертания Колизея.
— Гуакамоле покрылось пленкой, — замечает Пинтер.
— Сбрызни его лимонным соком.
— Не могу найти чипсы.
— Ты съел их вечером. Возьми печенье.
Маргарет заново прикрепляет полиэтилен. У меня тоже есть вопросы, но я не знаю, с чего начать — сладкий коктейль превратил мои мозги в кашу. Не говоря уже об арене — что случилось с жесткой диетой Пинтера? То, что он начинает раскладывать на столе — пластмассовые емкости с соусом, ломтики мяса, свернутые в трубочку и наколотые на зубочистку, тарелка жареного лука, оливки — напоминает дегустацию в провинциальном супермаркете или фуршет на открытии автосалона. Интересно, не в пищевых ли добавках секрет законсервированной молодости Маргарет?..
Пинтер заново наполняет бокалы, и мы садимся. На столе — настоящие фарфор и серебро, льняные салфетки. Пинтер, с момента возвращения домой, как будто прибавил в росте — когда мы пьем за «жизненную силу» (тост предлагает Маргарет), стол словно опускается на высоту табуретки. Я возвышаюсь над ним и чувствую себя величественным, исполняющим роль отца. Маргарет — это мать, а Пинтер — наш сын.
