Александр Беляев - волчья жизнь, волчь законы...
– Давай, Дробь, не нарывайся на подзатыльник, – сказал сержант Ржавин. – Снимай!
Дробышев не хотел лишний раз получить. Он молча стал расстёгивать пуговицы. Между тем, Сагалов, порывшись в шкафах, достал ему старую «афганку».
Дробышев переоделся.
– Свободен, – грубо сказал сержант Ржавин.
Дробышев вышел в коридор БАТО. На глаза ему навернулись слёзы обиды. Опасаясь, что это заметят другие солдаты, вышел на лестницу. В горле держался ершистый комок. Дробышев постоял у окна, покурил. Пошёл в бытовку, к своим.
Сослуживцы моментально заметили, что он в другой форме.
– А где твоя новая форма? – спросил Стецко.
– Сагалов снял.
– С какого это хрена?
– Ему Ржавин разрешил.
– Ни фига себе! Они там что совсем обурели? Вдова, ну-ка, сгоняй сюда за Рудым и Кимом.
Вдовцов вышел из бытовки.
Через минуту здесь были Куриленко, Якименко, Рудый и Лопатин.
Стецко рассказал им, что Сагалов, договорившись с сержантом Ржавин, раздел Дробышева.
– Он что гонит? – возмутился Ким. – Это беспредел! У него свои гуси есть. Пускай, он их и раздевает!
– Це не дiло! – согласился маленький полноватый Рудый.
– Беспредел. Голимый беспредел! – высказал своё мнение длинный худощавый Лопатин.
Рыжий промолчал. Ему было всё равно. Он не хотел портить отношения с Ржавин.
– Дробь, слышь, в принципе, мне это всё по барабану, – сказал Стецко. – Но я могу впрячься за тебя при условии, что ты со мной обменяешься формами. Твоё согласие, и я иду тянуть за тебя мазу.
Та форма, какая сейчас была одета на Стецко, выглядела лучше той, какая сейчас была на Дробышеве. Не долго думая, Сергей согласился.
Тогда Стецко, сказав Арбузову, что доделает ему татуировку завтра, взяв с собой Дробышева и остальных «дедов», повёл их на разборку с Сагаловым.
Они всей толпой ввалились в каптёрку 2 транспортной роты.
– Сагал, что за херня? – сразу начал «наезжать» Стецко. – У тебя что своих гусей в роте нет, что ты за наших берёшься? Короче, мы тут всем коллективом посоветовались и решили, что тебе надо вернуть Дробышеву форму.
– А тебе какое дело до этого? – недовольно спросил Ржавин, оставаясь сидеть на койке.
– Мы с Дробью договорились. Свою форму он мне отдаёт.
Ржавин ничего не сказал. Это было законно. Дробышев был «гусём» РМО, а не второй транспортной роты. По неписанным армейским законам Салагов имел право «раздевать» только «гусей» из своей роты. Видя, что все остальные деды, кроме Куриленко, держат сторону Стецко, Ржавин злобно подумал: «Ладно, Дробь! Я с тебя за это завтра… на ГСМ спрошу. Ты у меня еще не раз пожалеешь.»
Сагалов, кипя от злобы, молча достал из шкафа форму Дробышева, швырнул на пол. Дробышев переоделся и отдал Сагалову его старую форму.
Стецко не стал сейчас меняться с Дробышевым формами, так как опасался, что это сразу же заметит ротный. Они договорились, что поменяются в день увольнения Стецко.
Глава 17
На другой день была зарплата. Солдаты по очереди заходили в каптёрку, расписывались в ведомости, и старшина отсчитывал их кровные. Часть денег он оставлял у себя под предлогом покупки одинаковых мыльных принадлежностей на роту. Хитрый прапорщик уже в уме высчитал, сколько требуется денег на закупку и сколько он намерен оставить себе от собранной суммы.
Когда Дробышев, получив у старшины деньги, вошёл в кубрик, лежавшие на койках Ржавин и Рыжий нетерпеливо спросили:
– Ну?
Дробышев подошёл к ним и молча отдал свою зарплату.
Это же сделали и остальные «гуси».
«Старики» сложили все деньги и поделили на пятерых. Лопатину они ничего не дали. Лопатин считался «чмырём». В своё время, ещё по «молодости», он прогнулся – постирал своим «дедам» афганку, и потому теперь он не имел своего слова в роте. Это был «чмошный дед». «Гусям» категорически запрещалось выполнять его просьбы. Требовать от них он ничего не мог. Ему не носили сигарет, за ним не заправляли койки, в наряде по столовой его всегда оправляли на посудомойку. Единственно, в посудомойке ему доставалось «козырное» место – стоять на приёме грязной посуды. Это гораздо легче, чем мыть тарелки и подносы. Ещё полгода назад он вместе с призывом Штырбы, Найды и Пуха делал уборку, «шуршал» во всю. Но с приходом Вдовцова, Арбузова и Вербина «деды», посовещавшись между собой, решили немного облегчить Лопатину службу, освободив его от унизительных обязанностей наведения уборки в кубрике.
В столовой Лопатин сидел в одиночку. Его сторонились другие солдаты.
И сейчас, глядя на то, как его однопризывники делят деньги «гусей», Лопатин сотый раз проклинал себя, когда он впервые сломался, не выдержав ударов старослужащего Лимона, взял его грязную афганку и поплёлся стирать в умывальник.
Заметив хмурое лицо Лопатина, Куриленко догадался, о чем тот сейчас думает, и посмотрел на Дробышева, пристально и зло.
Дробышев был расстроен.
Рыжему это не понравилось. В этот момент в его сознании всплыла сцена того утра, когда Дробышев, впервые появился в РМО и между ними возник конфликт.
Рыжий был злопамятен. Он не любил Дробышева и решил сейчас проверить его на «прочность».
– Дробь, иди сюда, – требовательно сказал он, снимая с себя китель.– На, постирай!
– Я не буду.
– Дробь, я не понял?
– Я не буду стирать!
– Что-о-о? – повысив голос, сказал рыжий. – Вербин, ну-ка, быстро на фишку!
Вербин метнулся к дверям и вышел в коридор.
– Я не буду! – твёрдо повторил Дробышев. Лицо его было решительно, глаза горели уверенно и гневно.
– А ну бери, сука! Живо! – ударив ладонью по лицу, крикнул Куриленко. – Ты шо, обурел, гусяра?!
– Я не буду!
Куриленко, бросив свой китель, схватил Дробышева за грудки и ударил коленом в живот.
Сергей согнулся.
– Стирай, сука!
– Не буду!
– Я кому сказал, стирай! – кричал Рыжий, нанося удар за ударом.
Он свалил Дробышева с ног.
Сергей, лёжа на полу, корчился от боли. Он, как мог, прикрывал своё тело руками. Рыжий, нагнувшись над ним, бил его кулаками по спине.
На них смотрела почти вся рота.
Вербин стоял на «фишке». Снаружи кубрика. Как только в коридоре появятся офицеры или прапорщики, Вербин тут же забежит в кубрик и предупредит своих. Его разбирало любопытство, чем всё дело закончится. Но он боялся заглянуть в кубрик и стоял лицом к дверям батальона и дневальному.
Арбузов со злорадством глядел на корчившегося от боли Дробышева. Он не испытывал к нему ни капли сострадания. Напротив, Арбузов хотел, чтобы Дробышев сейчас сломался. «Сломайся, мразь! Сломайся! – с ненавистью думал он, глядя на Дробышева. – Иди, постирай афганку старому. И тогда я всю оставшуюся службу буду тебя чмырить! Ну, же!»
Вдовцову, напротив, было жалко сослуживца. «Серёга, держись, – с мольбой глядя на Дробышева, сжав кулаки, думал он.– Ещё немного. Ты молодец! Потерпи ещё. Сейчас всё кончится. Только не сломайся».
Всем остальным было глубоко наплевать. Их одолевало только любопытство, сломается или нет. Жалости не было.
Но Дробышев не сломался. Он лежал на полу, корчась от боли, но пощады не просил.
– Хватит! – встав с койки, потребовал сержант Ржавин. – Всё, Рыжий, остынь! – сказал он, подойдя, и взял Рыжего крепко за локоть.
Куриленко, весь красный и взмыленный, отошёл в сторону. По щекам и по шее его струился пот. «Дед» тяжело опустился на койку. Он был зол: ему не удалось сломать Дробышева. А во второй раз проверку на «твёрдость» проводить не полагалось. Он упустил свой единственный шанс. И сейчас это больше всего угнетало Рыжего.
Через десять минут рота, как ни в чём не бывало, занималась своими делами. Куриленко, отдышавшись, раздражённо позвал Вербина, швырнув свою афганку на пол, сухо приказал:
– Бебик, постирать!
– Я не буду!
– Шо? Сука, ты шо сказал? – Рыжий ударом кулака сшиб Вербина с ног, двинул носком сапога под живот. – Стирай, сука, и не ломайся, как целка! Кто хоть раз зачмырился, тот уже никогда не поднимется!
С искаженным от боли лицом, Вербин поднялся с пола, взял афганку Рыжего и ушёл в умывальник. Там он положил афганку в раковину, открыл кран и стал в дверях. Он смотрел, не идёт ли сюда Куриленко. Но Рыжего в коридоре БАТО не было.
Вербин раза два брезгливо теранул афганку одёжной щёткой, слегка намылил, смыл пену под холодной водой, выжал и повесил в сушилку.
– Всё! – сказал он, вернувшись в кубрик.
– Молодец! – похвалил его Рыжий. Он сидел с Кимом за доской шашек.
Дробышев стоял в коридоре на лестнице, как рыба, выброшенная волной на берег, с трудом хватая воздух.
К нему пошёл Вдовцов.
– Молоток, Серёга! Ты выдержал. Больше он тебя трогать не будет. Дай, пять!
Дробышев протянул руку. Вдовцов, обняв своей широкой лапой руку товарища, крепко пожал. Дружески потрепал за шею и оттолкнул.
