Марианна Гончарова - Дракон из Перкалаба
Когда встретился ей Славко и они так быстро и весело «побралыся», то есть поженились, Владка стала приезжать все реже и реже. А потом и вовсе — как будто забыла дорогу… И была счастлива без Василины до поры.
И вот, когда Владке совсем стало плохо и выписали ее из клиники, потому что уже не помогало ничего, ее вдруг настойчиво позвала Василина. Нет, не звонила, писем не писала. Позвала так: она вдруг стала Владке сниться, каждую ночь. Что стоит она посреди лесной галявыны (лесная поляна), что солнечный свет падает на Василину яркой широченной золотой полосой, что она ласково смеется и манит, манит рукой:
– Ходы до мэнэ, ластивонька… Дытынко! Швыдше йды, Оленко. Вже зачекалася.
После третьего или четвертого такого повторяющегося сна Владка быстро собралась, как будто ничего никогда не болело, надела на шею дукач с монетками и заторопилась. Домашние скандалили, плакали, куда она собралась, как же она, больная, туда доедет одна, к тому же никому не разрешая себя сопровождать. Уступила Владка — пусть Славко с ней едет, пусть.
И когда они уже ехали в старом кургузом, чуть ли не довоенном автобусе, переплетя пальцы, сцепившись тесно руками, Владка думала, а не ошиблась ли она — знает или не знает Василина, что Владка едет, выйдет или не выйдет Василина к дороге ее встречать, вправду звала или сны те были пустыми. За парой незаметно наблюдала молодая женщина в джинсах и футболке с пятилетним мальчиком на коленях. Малыш сосал палец, неотрывно смотрел на Владку и улыбался.
Владку укачало, ей становилось все хуже и хуже, она уже подумывала, что на самом деле ошиблась, что путешествие ей не под силу и что не вернуться ли ей назад, пока не поздно, пока не начались подъемы и крутая, серпантином, дорога. И даже мечтала, как советовала мама, улечься в постель, спать, спать и ничего уже не ждать. От скорбных планов оторвал мальчишка. Он вдруг сполз с рук своей матери, аккуратно переступая, перебирая ручками по коленям пассажиров, добрался до Владки, задрал ручки вверх и замычал, мол, возьми меня. И если бы Влада со Славком его не подхватили, он бы точно упал, потому что старый автобус нервно дергался и подскакивал на разбитой грунтовой дороге.
Мальчика взял на руки Славко, но малыш, не переставая мычать и кряхтеть, отталкивая Славка, яростно сопротивляясь и выгибаясь, все-таки переполз на руки к Владке, уселся к ней на колени лицом к ее лицу, успокоился, откинул голову, чтобы ее видеть, и стал своими маленькими, немного липкими лапочками играть с Владкиным ожерельем-дукачем. А потом, как будто и не услышав ее вопросов, обычных вопросов, какие можно задать ребенку: как зовут, сколько лет, а может, и на самом деле не услышав, еще чуть-чуть покрутился и, удобно устроившись, уснул. И спал до тех пор, пока не приехали. Когда автобус, кружась по серпантину дороги, скрипя и задыхаясь, въехал в Перкалаб, мальчик захныкал, потому что мать забрала его у Владки и взвалила себе на спину.
– Как его зовут? — спросила Владка, передавая мальчика.
– Назар, — спокойно ответила мать, — вин мовчыть.
– Немой… — осторожно переспросила Владка.
– Не… Так — мовчыть.
Тут мальчик неожиданно сначала замычал, потянувшись руками к Владкиной шее, крепко схватил одну из монет на ожерелье, а потом вдруг закричал во все горло:
– Даай! Даааай дууууукач!!! — отчаянно визжал, бил ногами, мотал головой из стороны в сторону и горестно плакал мальчик. Владка осторожно, но с усилием сорвала с ожерелья старую монету и протянула Назарчику. Тот сразу успокоился, как будто кто-то кнопку нажал, только покрасневшие глаза еще были влажными и носик сопливым. Он, еще всхлипывая, посматривал на Владку, прерывисто вздыхал, вздрагивал и нервно, дробно смеялся, крепко зажав в кулачке монету. На прощание мальчик вдруг покачнулся за спиной матери, которая придерживала его за коленки, и прямо упал Владке в руки. Он обвил теплыми ручками Владкину шею и прижался щекой к ее лицу.
Когда автобус развернулся на пыльной остановке и поехал в обратный путь, из-за дерева навстречу Владке, жалостливо распахнув руки, вдруг шагнула Василина и заботливо обняла.
Втроем они двинулись по косой в гору к скале.
Славко вел, а потом уже и нес сильно ослабевшую, уставшую Владку до края села, до основания скели, где стояла Василинина хата, вошел во двор и посадил жену на указанную Василиной лавку. Хотел присесть рядом, но Владка под строгим Василининым взглядом, с трудом произнося слова, еле ворочая сухим от жара языком, объявила, не глядя на мужа:
– Славко. Надо теперь так: ты сейчас уходи отсюда. Уезжай. Хочешь, езжай к моей маме, отдохни там. А не хочешь, можешь обратно, в Чехию. А я потом. Вернусь или нет, я не знаю. Но в любом случае жди. Недолго, да, Славко?
Владка из последних сил поднялась, развернула Славка за плечи и слабо ткнула кулачком в спину:
– Ну все. Иди. — И еще крикнула ему вслед — в этом была вся Владка: — Ботинки зимние себе купи!
* * *Как-то мы с ней пришли к нашей общей приятельнице Чугуновой. Ее муж Святозар, Святик, такой величественный, ведущий актер нашего Черновицкого театра, сытый, лежал на диване. У него вообще была мода — приходить домой, сразу включать телевизор и уютно перед ним устраиваться. Я никогда не видела, чтобы Святик дома просто стоял, сидел или, тем более, чем-то был занят — прибивал, сверлил или еще что-то. Он или ходил по театральной сцене в исторических костюмах и требовал коня-коня, или поучал зрителей с экрана телевизора, или возлежал дома в старых трениках, небритый, неопрятный, капризный и абсолютно в дому непригодный и неумелый. Два старших ее сына, по примеру отца, тоже валялись, а младший ребенок — девочка хныкала в своей кроватке. Чугунова озабоченно моталась по дому — раскладывала по местам разбросанные домашними вещи, постоянно что-то собирала в ладонь с коврового покрытия и откликалась на все просьбы мужа. То, распатланная, нахмуренная, босая, она бежала на кухню и несла ему поднос с едой — кушай, Святик! — то водички — пей, Святик! — то салфетку — на, Святик! — то поднос с пустыми тарелками — давай, Святик! — то пульт от телевизора — вот, Святик! И бегает и бегает, как муравей, и приговаривает: Святик. Святик. Святик.
Владку страшно раздражал такой порядок вещей — горизонтальный Святик уж очень напоминал ей ее бывшего мужа Витеньку.
Владка, подхватив на руки хныкающую девочку и наблюдая, как Чугунова нянчится со своим мужем, вдруг спросила тихо:
– Чугунова, а Чугунова, а ты его любишь?
И тут Чугунова, в который раз подхватившись от возни на ковре — в тот раз она пыталась отколупать прилипшую к ковру жвачку, — подняла лицо, красное, бессмысленное, отекшее, усталое, и хрипло выдохнула:
– Ы? Ка-во? Кавооо?! Шо?! Каво?!?!?!
Так далека она была вообще от этих мыслей.
– Ну… Святика… ты его любишь?
И Чугунова пожала плечами и облегченно засмеялась:
– Ааааа! Святика! Ну, ра-зу-ме-ет-ся.
Потом у них у обоих — у Чугуновой и Святика — как завертелось — такие страсти разыгрались, такие тайные и не очень романы — ого, аж искры летели со всех сторон.
Да. Так я о любви.
– Павлинская, — спросила я ее, — а ты его любишь?
Они как раз со Славкой пришли к нам в гости, и моя собака тут же улеглась Владке под ноги, кот свернулся у нее на коленях, сын уселся поближе, чтобы ее слушать, а маленькая моя дочь вдруг полезла на колени к Славку — огромному, узловатому, мосластому, с низким хриплым голосом и совершенно невнятным галичанским говором, скомканным и односложным, присущим немногословным застенчивым одиноким людям. Владка еще говорила, что его дети боятся. Ничего не боятся, дети хорошего человека чувствуют.
Славко́ стал показывать моей годовалой девочке альбом импрессионистов, и малышка внимательно сопела и тыкала своим пальчиком во что-то. И так они мирно разглядывали Ренуара, странная пара — огромный страшный дядька — серый волк и маленькая бесстрашная девочка, и было им интересно вдвоем и комфортно. Они переговаривались со взаимным интересом и симпатией, гундели друг другу что-то неразборчивое и, видимо, хорошо понимали друг друга. Мы с Владкой наблюдали эту картину с умилением, и я спросила ее шепотом:
– Павлинская, а ты его любишь?
Никогда не забуду, никогда, как она восхитительно, чарующе, ослепительно и светло улыбалась, когда была счастлива.
* * *Иногда человеку, чтобы удержать хоть на мгновение другого, очень дорогого ему человека, совсем не нужно хватать за руку или за полу куртки. Иногда слово, брошенное вслед, так привяжет, что уже и не оторвать этих двоих никогда.
– Купи себе зимние ботинки! — сказала ему Владка вслед. — И… Славка! Слааавк…
– А… — с надеждой оглянулся Славко, готовый немедленно вернуться назад к Василине во двор.
– И перчатки… Купи… Перчатки… А то холодно будет. Зимой.
