Нафиса Хаджи - Сладкая горечь слез
Я прикрыла глаза, пытаясь сдержать слезы.
Мама вздохнула:
— Я не сообщила, что возвращаюсь, потому что некогда было, Энджи. Я очень спешила, все бросила, узнав про Криса. Я вернулась ради тебя, Энджи. Чтобы быть рядом столько, сколько потребуется. Сколько ты захочешь.
Не открывая глаз, я прошептала:
— Я до смерти напугана, мам. Не хочу, чтобы он шел на войну.
— Знаю, детка. — Она обняла меня, повернула лицом к себе и долго гладила по голове — именно так, как мне нужно было — отчаянно необходимо — много лет назад, когда я убежала из дома.
Часть 2
Джо
Я был нем и безгласен, и молчал даже о добром; и скорбь моя подвиглась.
Псалом 38, стих 3Домой из аэропорта я приехала глубокой ночью. Ввалилась в квартиру, швырнула чемодан и пинком захлопнула дверь. Рухнула в постель в очередной наивной попытке уснуть. И в очередной раз не смогла — после таких операций сон невозможен. Промаявшись пару часов, побрела на кухню за чаем и за едой — я проголодалась. Еды, разумеется, не нашлось, и пришлось рыться в чемодане, отыскивая мюсли-батончик.
Дожидаясь свистка чайника, я начала разбирать почту, заботливо сложенную соседкой; милая женщина в мое отсутствие заодно поливала цветы — буйно разросшуюся зелень. Колин — просто сокровище, секретарша на пенсии, проработавшая всю жизнь на разных конгрессменов на Холме, она бдительно хранила мои интересы, проводя в моей квартире, пожалуй, больше времени, чем я сама.
Чайник вскипел. Я бросила чайный пакетик в кружку и, прихватив батончик, вернулась в гостиную. Включила телевизор. Выругалась. Белая рябь на экране. Должно быть, не оплачен счет за кабельное телевидение. И ведь уже не в первый раз — вечно забываю подписаться на автоматическую онлайн-оплату.
Устало запрокинув голову на спинку дивана, попыталась припомнить, что у меня имеется из фильмов. В сумке болтается телевизионная драма на урду, прихваченная в аэропорту Карачи. Но это работа — чтобы поддерживать язык в рабочем состоянии, во избежание неожиданностей в ходе операций. Отличный урду, без всяких субтитров. Многочасовая драма, сложные диалоги — тяжело в учении, легко в бою. Раньше мне очень нравилась экранизация «Источника» Айн Рэнд. Можно, конечно, поставить диск с телешоу на арабском, но и на это нет настроения.
На часах 4.45 утра, значит, на Западном побережье 1.45. Дэн давно спит. В прошлый раз, когда я позвонила среди ночи, он просто взбесился. В самом начале наших отношений он был влюблен в сам звук моего голоса, готов был просыпаться в любое время, лишь бы слышать его и разговаривать. После колледжа я переехала в Вашингтон, а он вернулся в Калифорнию, в Лос-Анджелес, и наша связь — приятная, целомудренная и христианская, практически без чувственной составляющей — оставляла все меньше шансов поближе узнать друг друга. В прошлом году он попытался было углубить отношения, даже заговаривал о браке.
Дэн требовал взаимных обязательств, но моя работа не позволяла строить какие-либо планы. Непонятно, как я вообще так долго продержалась. Уф, хорошо, что все закончилось. Я откусила от батончика, хлебнула чаю, а мысли по-прежнему блуждали вокруг событий минувшей операции.
Когда разведывательная служба «Артемида», частная оборонная структура, на которую я работала, пригласила меня по рекомендации профессора Кроули, я думала, что вместе со славными парнями буду ловить террористов, убивающих мирных американцев. Буду помогать в расследованиях и допросах, и плохие парни никогда больше не нападут на нас. Я не знала тогда того, что знаю сейчас: граница между добром и злом слишком размыта. Гораздо более отчетлива иная граница — между мы и они. Да, мы вынуждены были делать то, что делали. Но в душе моей было нечто такое, что дезориентировало и затрудняло роль, которую я вызвалась играть, мешало сохранять отстраненность — от того, что я видела, частью чего стала.
Я видела этих людей ’ — в капюшонах или с завязанными глазами; наблюдала, как вздрагивают они от клацанья ножниц, вспарывающих их одежду, пока им в уши не втыкали заглушки. Людей, лишенных зрения и слуха. Избитых, закованных в кандалы и цепи. Накачанных транквилизаторами — через прямую кишку. Страдающих недержанием.
Я видела такое всего несколько раз. В процессе «первоначальной подготовки» мне приходилось участвовать лишь в случае крайней необходимости. Оглушительная музыка, бесконечные приказы встать, сесть, ухватиться за решетку камеры. Боль и унижение не нуждаются в переводе. Иногда задание группы состояло в том, чтобы схватить людей на улице, доставить их в тюрьму в отдаленной стране, где они никогда не бывали и которой никогда не увидят. В другой раз нужно было только перевезти заключенного. Забрать его из одного круга ада и переместить в следующий. Часто, слишком часто объект бывал слом лен еще до того, как попадал в наши руки. Но порой я становилась свидетельницей процесса: на моих глазах человек терял способность сопротивляться. Однажды мы забирали арестанта из места, куда сами же доставили его несколько недель назад. Это был совершенно другой человек. И разница — ментальная и физическая — оказалась ужасной. Члены группы фотографировали — они всегда фотографируют. Увидев следы на его теле, я содрогнулась. Порезы и ожоги.
Не на такую работу я подписывалась. В начале моего последнего семестра в чикагском колледже профессор Даннетт, преподаватель урду, пригласил меня к себе.
— Интервью с теми агентами, которое устроил Кроули, — вы приняли предложение, Джо?
— Да. — Я удивилась, что он в курсе дела.
Он помолчал, задумчиво опустив подбородок в сложенные ладони.
— Не уверен, что эта работа подходит вам, Джо.
— Но… я просто хочу быть полезной своей стране. Чем могу.
— Вам объяснили, чем именно придется заниматься?
— Я буду работать переводчиком, — кивнула я. — По контракту с правительством. Им действительно не хватает людей. Во всех сферах. А я владею двумя редкими языками.
— Но что именно вы будете переводить? Прямо на поле боя?
— Нет. Разведывательная деятельность. Сейчас они проверяют мое прошлое. Для получения допуска к секретной работе. Это займет не меньше полугода, так что к работе я смогу приступить после получения диплома.
Мне не терпелось начать, и в эти последние месяцы я намеревалась втиснуть все, что еще не успела доделать.
— Разведывательная деятельность? То есть бумажная работа? Переписка? Или… непосредственные контакты?
Я пожала плечами.
— Вы ведь не собирались заниматься ничем подобным, Джо. Я помню, какие курсы вы изучали, и полагал, что в ваших планах — миссионерская деятельность.
— Именно так. Вот только миссия отныне изменилась.
Все менялось, и я тоже. Я понимала, что в этом грандиозном карточном пасьянсе я — никто. Всего лишь переводчик. Словарь в облике человека. Так я убеждала себя в самом начале, пытаясь избавиться от чувства ответственности за то, в чем принимала участие. Но закавыка в человеческой составляющей. Словарь в облике человека.
Мне не пришлось работать ни в одном из знаменитых мест — Гуантанамо, Баграм или Абу-Грейб. Моя деятельность проходила в тени. Сначала в тюремных камерах Пакистана. Иногда — в номере отеля. Разные страны, разные места — секретные явки. Названия некоторых из них уже начали появляться в газетах. Африка, Азия, Восточная Европа, прекрасные острова в Индийском океане.
В Пакистане я бывала не единожды. Чаще на севере, но и в Карачи тоже. Всякий раз, приземляясь в родном городе Садига, я вспоминала о нем. Глядя в иллюминатор на огни Карачи, я думала, не здесь ли он сейчас. По пути из аэропорта на секретную квартиру и обратно я разглядывала город сквозь тонированное стекло, как женщина сквозь покрывало паранджи, — урывками, частями, всегда в спешке, обычно в рассветные часы. Не знаю, смогу ли когда-нибудь увидеть то же самое при дневном свете.
Языковые навыки мои использовались довольно узко: я задавала вопросы, раз за разом, одни и те же. Переводить такие же одинаковые ответы и заявления не составляло труда. «Я не виновен. Нет! Это неправда. Это ложь. Кто вам это сказал? Я не знаю. Не понимаю, о чем вы говорите. Я не террорист. Я не плохой человек. Я хороший человек». Рыдания и крики я переводить не умела. Да и нужды в этом не было.
Откуда я могла знать? Плач и мольбы звучат одинаково, говорит человек правду или лжет. Люди, с которыми я работала, тоже не могли различить истину и ложь. Но думали, что могут. Они полагали, что боль и смятение отфильтруют правду. И щедро предлагали то и другое. Вместе с угрозами. Напоминая о детях, женах, родственниках, оставшихся на свободе.
Однажды я участвовала в допросе двух маленьких мальчиков. Шести и восьми лет. Отец их был крупной добычей. Задание состояло в том, чтобы получить от детей сведения, которые помогут убедить их отца, что они у нас и их жизнь в опасности. Их мать мы тоже задержали. Я изо всех сил старалась понять мальчишек и чтобы они поняли меня, но я не привыкла разговаривать с детьми. Никогда не забуду ужас на их лицах.
