Филип Рот - Обычный человек
— Я помню ее, когда она была еще совсем маленькой девочкой. Когда я вспоминаю о тех временах, у меня невольно на лице появляется улыбка. Она была сама жизнь! Я помню один вечер, когда вы вдвоем пели песню «Улыбайся!» у нас дома. Ах, это было так давно!
Если в сердце грусть-печаль — не сдавайся! (Я правильно помню слова?)
Если в сердце грусть-печаль — улыбайся!
Тогда ты еще подарил ей пластинку с записями Ната Кинга Коула.[23] Tы помнишь? Я вот помню.
— Я тоже помню.
— А Нэнси? Нэнси помнит об этом?
— Уверен, что да. Гвен, я с тобой всей душой и сердцем.
— Спасибо, дорогой мой. Мне столько народу звонило. Телефон уже раскалился за последние двое суток. Знаешь, многие плакали, говорили, как много он значил для них. Если бы Кларенс мог видеть все это! Он знал себе цену. Но ты же понимаешь, ему, как и всем в этом мире, требовалось признание его заслуг.
— Он всем нам был очень дорог, и мы все высоко ценили его. Ну хорошо, я тебе еще позвоню.
— Будь здоров, дорогой мой. Спасибо за звонок.
Ему потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя, голос у него дрожал. Успокоившись немного, он снова снял трубку. Жена Брэда Карра дала ему телефон психиатрической клиники на Манхэттене, где лежал ее муж, и он позвонил ему прямо в палату, так же запросто, как звонил ему в былые времена, когда им было лет по двадцать и они снимали рекламный ролик про кофе «Максвелл Хаус», в котором разыгрывалась сцена из реальной жизни; в ту пору они только начинали работать в одной команде — один писал сценарии и тексты для рекламы, а другой занимался постановкой рекламных роликов, и когда на следующий день им объявили результаты, оказалось, что они сорвали банк. Они получили 34 балла, и это был высший счет за всю историю «Максвелл Хаус». Это произошло в тот день, когда вся их команда собиралась отмечать Рождество, и Брэд, зная, что Кларенс тоже обещал прийти, изготовил картонные значки с цифрами «34», и все надели их, а когда Кларенс подошел к ним, чтобы поздравить обоих с успехом, на нем тоже был такой значок, и вот с того момента у них все и началось.
— Здорово, Брэд! Ты что, меня не узнаешь? Это твой старый приятель из Джерси.
— Привет. Здравствуй.
— Ну, что с тобой происходит? Мне вдруг ужасно захотелось поболтать с тобой, я ведь так давно не слышал твоего голоса. Я только что звонил тебе домой, и Мэри сказала мне, что ты в больнице. Она мне дала номер твоего телефона. Как у тебя дела?
— Хорошо. Все идет как положено.
— А как ты себя чувствуешь?
— Бывало и получше. В подобные места лучше не попадать.
— Что, тебе там совсем плохо?
— Могло быть и хуже. Я хочу сказать, что это одно из самых приличных заведений такого рода. Конечно, здесь не курорт, но в общем нормально.
— И сколько ты уже там?
— Примерно неделю.
Мэри Карр сказала ему, что ее муж лежит в клинике около месяца и что попал он туда уже второй раз за год, а в промежутке дела у него тоже шли так себе. Брэд говорил с ним очень тихим неуверенным голосом — наверно, под влиянием лекарств, а может, его угнетала безысходность его состояния.
— Наверно, меня скоро выпишут, — промямлил он.
— А чем ты занимаешься все это время?
— Вырезаю куколок из бумаги. Клею коробочки. Или еще что-то в этом же духе. И еще я брожу по больничным коридорам, пытаясь сохранить здравый рассудок.
— А еще что?
— Хожу на процедуры. Принимаю таблетки. Я уже превратился в бродячий склад лекарств — чего только в меня не пихают…
— А чем еще тебя кормят, кроме антидепрессантов?
— О-хо-хо, в основном успокоительными. Транквилизаторов мне не дают, только антидепрессанты. Надо сказать, что они хорошо на меня действуют.
— А как у тебя со сном?
— Со сном? Сначала были проблемы, но теперь все в порядке.
— А что говорит твой врач? Ты общаешься с ним?
— Угу, — засмеялся Брэд, впервые за всю беседу, на мгновение став прежним Брэдом Карром. — От него никакого толку. Он славный малый, говорит мне, что надо взбодриться и тогда все будет о'кей.
— Брэдфорд, а ты помнишь, как писал кипятком, из-за какой-то ерунды разозлившись на Кларенса, и за две недели, как положено, подал ему заявление об уходе? Я посоветовал тебе не увольняться. А ты ответил: «Но я же уже уволился!», а я сказал тебе: «Забери заявление обратно!» И ты сделал это. Кто еще, кроме Кларенса, какая другая контора стала бы терпеть все это дерьмо от простого писаки? А ты дважды проделывал такие штуки, насколько я помню. И просидел на своем месте еще лет десять.
Ему снова удалось рассмешить Брэда.
— Угу, я всегда был придурком, — хмыкнул он.
— Мы проработали вместе кучу лет. Не говоря ни слова друг другу, мы провели вместе сотни, а может быть, тысячи бесконечных часов то в твоем, то в моем кабинете, пытаясь найти правильное решение, пока что-то не начинало вырисовываться.
— Да, это было круто.
— Зуб даю, так и было. И ты тогда был крутым. Не забывай об этом!
— Спасибо, старик.
— Ну так как насчет выписки? — спросил он Брэда. — Когда, думаешь, тебя выпустят?
— Точно не могу сказать. Полагаю, недели через две. У меня тяжелая клиническая депрессия, и здесь, мне кажется, мне легче ее переносить, чем дома. Сейчас я почти в норме. Теперь я совсем спокоен. Обещаю тебе, что скоро поправлюсь.
— Это хорошая новость. Я тебе еще позвоню. Надеюсь, в следующий раз обстановка будет более располагать к беседе.
— Ну ладно. Спасибо, что позвонил, — заключил Брэд. — Большое спасибо. Я был очень рад поболтать с тобой.
Повесив трубку, он задумался. Понял ли Брэд, кто ему звонил? Действительно ли он вспомнил то, о чем я говорил? Судя по его голосу, он вряд ли когда-нибудь выйдет из больницы.
Затем он снова набрал номер. Он не мог не позвонить, хотя знал, что Брэд лежит в психушке, знал про смерть Кларенса и понимал, в каком плачевном состоянии находится Феба после инсульта, — все это давало ему немало пищи для размышлений, так же как и воспоминания Гвен о том, как он учил Нэнси петь «Улыбайся!» не хуже Ната Кинга Коула. На этот раз он позвонил Эзре Поллоку, которому оставалось жить не больше месяца, но, как ни странно, когда его приятель сам снял трубку, голос у него был веселый и полнозвучный, и говорил он с таким же апломбом, как всегда.
— Эз, — сказал он, — как у тебя дела? Вроде настроение у тебя ничего.
— Я сразу оживаю, когда мне кто-нибудь звонит, потому что теперь болтовня по телефону стала моим единственным развлечением.
— Ты разве не в депрессии?
— Никак нет. У меня не хватает времени на депрессию. Нынче я — сама сосредоточенность. — Засмеявшись, Эзра добавил: — Теперь я вижу все насквозь.
— И себя тоже?
— Да, и себя самого. Хочешь верь, хочешь нет, но я сорвал с себя все наносное, всю эту ерунду и теперь хочу докопаться до самой сути. Я начал писать мемуары о рекламном бизнесе. Прежде чем уйти из этого мира, нужно трезво оценить все что было, посмотреть фактам в лицо. Вот так, парень. Если бы я прожил еще немного, я бы написал отличную вещь.
— Не забудь включить в свои мемуары тот случай, когда ты в панике ввалился ко мне в кабинет и сказал: «У нас все горит. Чтобы завтра утром, не позже, раскадровка лежала у меня на столе!»
— Но это же сработало!
— Ты всегда был старательным и исполнительным парнем. Помнишь, Эз, я как-то спросил тебя, почему это гребаное средство для мытья посуды, которое мы рекламировали, должно бережно относиться к нежным женским ручкам? Ты принес мне целый трактат про алоэ. Я тогда еще получил приз как лучший художник-постановщик рекламного ролика этой компании, и все благодаря твоему трактату. Премию следовало бы вручить тебе, а не мне. Когда тебе станет получше, мы пообедаем вместе, и я принесу тебе статуэтку.
— Вот это да! — обрадовался Эз.
— А как у тебя с болями? Очень страдаешь?
— Да, боли есть. Но я научился справляться с ними. У меня есть особые препараты, и за мной наблюдает пять докторов. Целых пять штук! Онколог, уролог, терапевт, медсестра из хосписа да еще и гипнотизер, который помогает мне преодолеть тошноту.
— А от чего тебя тошнит? От лекарств?
— Рак дает тошноту. Меня то и дело выворачивает наизнанку.
— Тебя это мучит больше всего?
— Иногда из-за простаты у меня такие приступы боли, будто я пытаюсь извергнуть ее наружу и не могу.
— А нельзя ее вырезать?
— От этого не будет никакого проку. Сейчас уже слишком поздно, а это очень серьезная операция. Я теряю вес. Анализы крови очень скверные. От операции я настолько ослабею, что мне придется на время приостановить лечение от рака. Это все большая лажа, что простатит развивается медленно, — сказал Эзра. — Болезнь надвигается на тебя с быстротой молнии. Еще в середине июня я знать не знал, что такое простатит, но уже к середине августа опухоль так разрослась, что стало поздно ее оперировать. Она увеличивается с каждым днем. Так что следи за своей простатой, мой мальчик.
