Уильям Голдинг - Двойной язык
– Я ни разу в жизни не сочинял ответ оракула. Мы, мне кажется, зашли в наших рассуждениях о пророческом вдохновении слишком далеко, принимая во внимание, что и кто сидит между нами под покрывалом и в молчании. Но позвольте мне сказать, что я всегда передавал то, что слышал, а если не был уверен, правильно ли расслышал, то не говорил ничего. Вам известно, что оракул иногда возвращается к старинному обычаю и вновь говорит гекзаметрами. Я всего лишь эхо. Я не поэт и не сумел бы сам сложить эти стихи. Они исходят из уст чистых, святых, и через них вещает бог.
Тишина воцарилась глубочайшая. Я подумала, а не обвинить ли Ионида в предельном богохульстве, заключенном в этом его утверждении, но не стала. Как я могла? Но было и еще кое-что, понуждавшее меня к молчанию. Говорил атеист, и, зная его настолько хорошо, я понимала, что говорит он со всей искренностью. Он верил в свои слова – или же я всегда полностью в нем обманывалась. Значит, Ионид, циник, атеист, интриган, лжец, верил в бога!
Полагаю, мы все меняемся. Прежде я верила в Олимпийцев, во всех двенадцать. Насколько я верю теперь, после того как годы и годы слышала, как Ионид придумывает речи за меня? Насколько после того, как годы и годы придумывала их сама? Насколько после всех лет, пока помнила, как бог изнасиловал меня, после всех лет полуверы, поисков доказательства того, что предметы моей веры существуют на самом деле, и если двенадцать богов не обитают на этой горе, так они все-таки обитают где-то еще, каким-то иным образом на гораздо более великой горе? Это было свыше моих сил. Я ничего не сказала, продолжала хранить молчание и совсем укутала голову покрывалом.
Ионид счел это обдуманным жестом. Но мной руководил стыд. Только стыд.
Он продолжал и, видимо, к той минуте, когда я вновь начала слушать, успел сменить неловкую тему религиозного поклонения на уважение, которое положено богатству. Да, говорил он, чистейшая правда, что оракула довели до… говоря без обиняков… до попрошайничества! Он не собирается докучать этому благородному обществу пошлыми финансовыми и ну просто финансовыми делами! Разумеется, если кто-нибудь пожелает…
Да, они пожелали. Архонт потребовал свой стиль, таблички и обозначил сумму. Остальные не скупились на обещания. Женщины собирались принести в дар драгоценности. Было ясно, что Афины, пусть они и не были вооружены, все еще имеют в своем распоряжении много чего.
– В основном туризм, – сказал Ионид, когда мы возвращались через Марсово поле. – И еще университет. От Афин теперь мало что осталось, кроме университета. Но и это, конечно, очень много.
– Похоже на двор ваятеля. Все эти жестикулирующие герои и чистые голые алтари!
– Да, кстати. Дорогая первая госпожа, не могла бы ты на этих бобовых трапезах – ты слышала архонта? – не могла бы ты быть более… тронутой божеством? Я-то знаю, что так и есть, но этим людям необходимо все время напоминать, что Дельфы – место живого оракула и жизненно необходимы для благополучия страны и всего мира.
– А это так?
– Я принимаю во внимание твою усталость. Но помни о кровле!
К тому времени, когда мы провели в Афинах десять дней, я начала понимать сущность афинского бытия. Их учителя были обаятельны даже в своих чудачествах. Никогда еще я не чувствовала себя окруженной таким мягким и посмеивающимся теплом уважения и понимания. Их ученики были сама воспитанность. Многие среди последних были римлянами, посланными в Афины для завершения своего образования. Из этих некоторые были греками больше, чем сами греки. Точно так же, как некоторые греки, стыжусь сказать, разыгрывали из себя римлян. Мы вращались в высших сферах общества и ни на йоту не приблизились к нашему миллиону драхм. Мы получали дань искреннего почтения, какую-то толику возможно искренней веры, огромное множество изъявлений в наилучших чувствах и очень мало денег.
Ионид все больше проникался горечью. Он постоянно заглядывал в маленький список, в который заносил уже дарованные суммы. Как-то он пожелал узнать, сколько они составят, взятые вместе. Подсчитывал он очень долгое время, а потом признался, что каждый раз получает разные числа. Когда же убедился, что и у меня ничего не выходит, попросил учителя математики подсчитать за него.
– Мой дорогой, – сказал учитель, – вам следовало бы обратиться к лавочнику. На своем абаке он бы произвел подсчет за единый миг.
Но Ионид продолжал настаивать, не желая, чтобы ничтожность жертвуемых нам сумм стала достоянием гласности. Так что учитель выполнил его просьбу и сложил их. Он пользовался простым способом: считал пятерками, десятками и двадцатками и примерно через час по водяным часам подвел итог.
– Мы называем это считать на пальцах рук и ног, – сказал он.
Увидев общую сумму, Ионид довольно долго молчал. Учитель вроде бы хотел что-то сказать, но передумал, и мы, поблагодарив его, ушли. Ионид был мрачен.
– Этого ненамного хватит, – сказал он. – Не знаю, что нам делать. Дионис – наш последний шанс.
Не только последний шанс, но и наша последняя публичная церемония в Афинах. Нам предстояло направиться во главе процессии к его алтарю и принести там жертву.
Процессия была небольшой, но толпы собрались огромные. И только тут я по-настоящему поняла, что горожане – люди иного рода. Рабов почти не было видно. Афины предпочитают вольноотпущенников. Полагаю, это достижение цивилизации. Хотя в вопросе о рабстве у меня полная путаница. Я вспоминаю Персея в книгохранилище, находящего счастье в своей работе, а к «свободе» относящегося с великой опаской. В конце-то концов, если рабство – это ограничение свободы, то, бесспорно, есть настоящие рабы, например, в рудниках. Но ведь есть люди, которые вынуждены пахать, сами запрягаясь в плуг, потому что у них нет волов. Собственно, я знаю определение, если сумею его вспомнить. Его дал мне Ионид. Ах да! Вопрос степени. Один человек использует труд другого. И это варьируется от того же рабства до – как с Персеем – радостного брака между человеком и его трудом, который он все равно предпочел бы всякому другому. В любом случае можно сказать, что все мы – рабы богов или идеи о богах или, если уж на то пошло, подчинены закону. Ограничения неотъемлемы от жизни. Да, я безнадежно путаюсь. Ионид сказал как-то: «Когда ты сидишь на треножнике, ты самое свободное существо в мире». Я упомянула, что когда он сказал это, я разразилась слезами и не знала почему. Теперь я знаю. Я была рабыней бога или идеи бога. Видите, какой ученой меня сделало чтение в книгохранилище! Да-да, она принадлежит Платону, эта идея.
Процессия к храму Диониса оказалась одновременно и триумфом. И катастрофой. Едва наша процессия двинулась вперед, как какой-то человек закричал: «Это она там!» Женщина завопила и упала наземь. И толпа впала в безумие бешенства – цивилизованная афинская толпа при виде закутанной в покрывала женщины обезумела. Дюжие блюстители порядка с дубинками сомкнулись вокруг нас и отгоняли их, но, думаю, опасность, что нас задавят насмерть, была вполне реальной. Никогда прежде я не ценила в должной мере людей, подчиненных дисциплине. Они были беспощадны по-деловитому и спокойно. Если надо было размозжить череп, он был размозжен. Если, для продвижения вперед, надо было наступать на распростертые тела, эти тяжеловесные мужчины с дубинками и щитами, в безликих шлемах наступали на них; и, увлекаемые ими туда, куда они считали нужным, мы волей-неволей тоже наступали на раздавленные окровавленные тела. До храма мы так и не добрались, а вернулись назад. Трупы некоторое время пролежали там, где упали, потому что из тусклого неба посыпался снег. Жрец Диониса, как я узнала позже, осмотрел трупы и объявил, что жертва принесена. Но к тому времени мы уже были на пути домой.
Должна сказать, что даже принимая во внимание скверную погоду, наше отбытие было далеко не столь великолепным, как прибытие. Уезжающих гостей не столько провожают, сколько оставляют без малейшего внимания. До границы города нас проводил очень небольшой отряд блюстителей порядка (а снег все еще валил). Там нас встретили посланцы Элевсина, не то нам было бы нелегко отыскать дорогу. Позднее Ионид открыл мне, что невежественная часть афинян и в особенности женщины верили, будто гибель людей на улицах устроила я, Пифия, хотя более образованные видели, что это устроил Пан [8], которого мы и правда абсолютно игнорировали. Элевсинцы дали нам приют и накормили нас, правда, с большой неохотой и некоторым страхом. Мегары выслали нам провожатых и всячески подчеркивали, как дурно обошлись с нами афиняне. На нас же могли по дороге напасть разбойники, сказали они. В холодную погоду разбойники очень смелеют.
После чего оказалось, что мегарцы вовсе не намерены сопровождать нас домой через свой город, а повернули нас, будто козопас свое стадо, к границе Коринфа, который уже дал согласие принять нас на обратном пути, как принял на пути в Афины. В Коринф мы вошли в снежный буран, и нашим коринфским друзьям не составило особых хлопот предоставить нам ночлег, так как к этому времени нас осталось всего четверо. Сопровождению, присланному мегарцами, было на границе заявлено, что коринфяне окажут гостеприимство нам, но ни единому мегарцу. Дело в том, что Мегары и Коринф вновь враждовали, но, с другой стороны, какие города с общей границей не враждуют?
