Мириам Дубини - Танец падающих звезд
Это был старый маунтинбайк, который она как-то заметила в мастерской. Кто-то хорошо над ним потрудился, вернув его к жизни. Чуть позже Грета увидела владельца. Эмилиано! У него был велосипед! И… рабочий комбинезон! Грета перевела взгляд на пожилого мужчину: он сидел на корточках рядом с Эмилиано у дверей гаража перед мотоциклом и что-то говорил. Эмилиано слушал и кивал. В его позе было непривычное спокойствие. Он казался самым обычным юношей, который осваивает самую обычную профессию. Что случилось? Что произошло за те несколько дней, что ее не было? Пока Грета раздумывала, стоит ли подойти и спросить об этом у Эмилиано, у нее в кармане завибрировал телефон. Лючия. Грета свернула раньше, чем ее могли увидеть, и спряталась в соседнем переулке.
— Привет! Ты вернулась? Как дела? Все хорошо?
— Да, все хорошо. Я вернулась полчаса назад.
— Здорово! Ты должна мне все рассказать. Но сначала я тебе кое-что расскажу.
Приятно было слышать ее веселый голос.
— Рассказывай.
— Нет, ты должна прийти сюда, в мастерскую. Это сюрприз. Ты должна нам помочь.
— Я сейчас не могу…
— Почему?
— Мне надо… то есть я хочу поговорить с мамой.
— А, конечно. Тогда после мамы — мы?
После мамы она была готова на все. Ее ждал очень трудный разговор, один из тех, после которых требуется поддержка подруги.
— Хорошо, но…
— Тогда мы тебя ждем, — оборвала ее Лючия. — Только давай быстрей. Мы тут такое придумали!
Лючия явно умирала от желания рассказать все по телефону, но, видно, кто-то попросил ее не выдавать секрет.
— «Мы»? С кем ты там?
— Я не могу тебе больше ничего сказать. Но ты не волнуйся. Я уверена, тебе понравится.
Почему-то Грета тоже была в этом уверена. Она попрощалась с подругой и поехала дальше. Около сотни оборотов педалей, семь этажей пешком и счастливые глаза мамы.
— Я выиграла! — победно произнесла Серена.
— Да уж.
Грета приставила Мерлина к стене и села за стол перед матерью.
— Устала?
— Устала.
— Есть хочешь?
— Хочу.
Серена достала из холодильника суппли и филе трески. Две минуты в микроволновке. Две минуты молчания и смущенных улыбок.
— Приятного аппетита.
— Спасибо.
Глубокий вдох.
— Я… я не знаю, с чего начать, — выдохнула Серена. — У меня было время в эти дни подумать, как тебе все объяснить. Я столько речей составила в голове… а теперь не могу вспомнить ни слова. Не знаю, может, ты будешь задавать мне вопросы?
Грета проглотила кусок трески:
— Только один.
— Смелей. Я готова.
Грета тоже была готова. Время пришло, и она смогла остановить его.
— Ты… его любила?
Из всех возможных вопросов этот был самый трудный.
— Да. Очень.
Грета молча смотрела на мать.
— Даже когда он ушел? Ты все равно любила его?
— Любовь нельзя объяснить, как устройство лампочки.
Это точно. Во всяком случае, когда это действительно любовь.
— Тогда почему ты не вернула его, когда стала получать от него письма?
— Жизнь должна была продолжаться.
— Хочешь сказать, что ты сделала это ради меня?
— Нет, Грета.
— Тогда почему?! Он мог вернуться. Мы могли снова быть вместе. Втроем. Как одна семья.
Она не хотела плакать. Она пообещала самой себе, что не будет плакать. Но у нее не получилось.
Серена нежно положила ее голову себе на плечо.
— Такие вещи всегда сложно объяснить, иногда жизнь вынуждает тебя принимать трудные решения. Говорят, надо делать то, что подсказывает сердце, но когда сердце болит, оно подсказывает слишком громко. Я столько раз видела во сне, что твой отец вернулся и мы наконец счастливы. Бывали моменты, в которые я думала все бросить и отвезти тебя к нему.
— Так и надо было отвезти.
— Нет, я решила не делать этого и ничего не говорить тебе о письмах. Он не был готов, он не изменился. Может быть, он и вернулся бы, но потом он бы снова сбежал, и мне пришлось бы постоянно возвращать и удерживать его. Это было бы слишком больно для меня и для тебя. Я могла только ждать и надеяться, что, может быть… однажды…
Серена стиснула зубы от старой обиды и боли. Боли всех женщин, которые ждали и тихо надеялись. Которые увидели пустыню на краю своей жизни и перешли ее. В одиночестве, с каждым шагом оставляя позади часть своих страхов. Они разучились плакать. Они сильнее чувствовали радость в жизни за пустыней. Во имя завтрашней любви.
Серена не плакала, она баюкала на плече голову своей дочери и казалась очень счастливой.
— И вот теперь этот день пришел. Ты стала сильной и смелой. Смелее меня. И воплотила мои надежды.
Грета пыталась понять смысл этих слов и поступков. Мама была права: это и вправду было непросто. Любовь показалась ей высшей несправедливостью. Слишком большой ставкой для жизни, которая у тебя одна и второй не будет. Любовь показалась ей похожей на солнце, которое никогда не гаснет. Просто каждый день заходит за горизонт.
— Плохие новости, — вздохнула Лючия, положив трубку.
Шагалыч поставил на подставку горячий утюг и провел рукой по потному лбу:
— Не придет?
— Нет. Она сказала, что хочет побыть сегодня вечером с мамой.
— Грета?! — изумился Шагалыч. — Наверное, произошло что-то ужасное…
— Я думаю, совсем наоборот, — улыбнулась Лючия. — Но в любом случае она придет завтра. И принесет торт. Домашний!
— Нет, все-таки произошло что-то ужасное.
— У меня есть новость и похуже. Эмма не отвечает на звонки. Грета набрала ей на домашний. И ее мать сказала, что она наказана. У нее на неделю отобрали мобильный. По-моему, ее родители переходят всякие границы.
— А мы пойдем еще дальше!
— Точно! Как далеко ты продвинулся?
— Я только что закрепил краски утюгом.
— Я хочу увидеть их все сразу! — обрадовалась Лючия.
— Смотри!
Художник взял в руки только что отглаженную футболку и повесил ее рядом с остальными шестью на последние пустые плечики. На каждой майке он нарисовал по велосипеду, достоверно скопировав модели своих друзей. На серой он изобразил велосипед Ансельмо, на зеленой — Мерлина, на черной — маунтинбайк Эмилиано, на желтой — светло-зеленый «Бианки» Гвидо, красную футболку он приберег для своего гоночного велосипеда, розовая была для «Грациеллы» Лючии, а последняя, белая — для Эммы и ее кремового «голландца». На каждой футболке был небольшой уголок голубого неба, а над небом надпись: «Велосипедист-оптимист».
— Какие красивые! А самая красивая — моя!
Лючия светилась от радости.
— Они тебе правда нравятся?
— Да, и ты мне нравишься тоже!
В порыве восторга Лючия наградила Шагалыча поцелуем. Он зарделся от смущения и счастья.
— Теперь нам надо продумать часть «Б» нашего плана, — сказала она.
— «Б» — в смысле «Боцелуй»?
Шагалыч явно поглупел от первого. Второй только ухудшил бы положение.
— Нет, дурачок, — кокетливо ответила Лючия, — «Б» — в смысле… не знаю, в каком смысле! Просто так говорится. Эмма так всегда говорит.
— Жаль.
Шагалыч, понурив голову, снова занял свое место у утюга и стал слушать, как Лючия нежнейшим голосом разрабатывает коварные планы по освобождению несчастной узницы дома Килдэр.
Третья ночь
Я терплю и еду дальше.
Педали спорят с подъемом,
дыхание спорит с ветром.
Тут нужна выучка и тренировка.
Сильные ноги, чтобы двигаться вперед.
И длинная дорога под колесами и облако в сердце,
чтобы все изменить.
Встреча на Кампо де Фиори. В восемь часов вечера. Все на велосипедах. Ансельмо, Грета, Эмилиано, Шагалыч и Лючия прибыли без опозданий. Разноцветные футболки и велосипеды, непонятно для чего оснащенные метлами. В корзинке Лючии — распухшая сумка. На багажнике Греты — картонная коробка.
— Все готовы?
Скорее всего, готов не был никто. Они несколько дней не встречались вот так, все вместе. Им надо было сказать друг другу много важного. Но они не могли. Им не хватало Эммы.
— За мной! — скомандовала Лючия, становясь во главе колонны.
Фара «Грациеллы», направленная в ночь, и решительные удары по педалям истинной воительницы. Все остальные двинулись вслед за Лючией, и Грета подумала, что это немного напоминает тот вечер, когда они несколько месяцев назад собрались перед Колизеем на их первую «Критическую массу».[5] Она вспомнила обо всем, что случилось после. Вспомнила ту ночь, когда Ансельмо почти поцеловал ее, и полоски в небе погасли для него в первый раз. Ей было радостно и немного грустно. Было похоже на облака, которые меняют форму, подчиняясь ветру.
Грета посмотрела на Ансельмо и перехватила его взгляд. И узнала в его глазах те же мысли. Они замедлили ход, чтобы остаться вдвоем.
