Семен Данилюк - Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка
- И что с того? - Иван нахмурился.
- Да то, что не вписываешься. Вот скажи, зачем хочешь в Плешку?
- Понятно зачем. Москва! Опять же на виду. Еще годик-другой и - на доктора выйду. Сам говорил.
- А вот не ври! Говорил, что через пару лет можешь до докторской довести, а чтоб доктором стать, - это, извините, кукиш!.. Что глядишь? Не понял?
- Ты хочешь сказать?..
- Именно! Да в Москве на доцента на десять лет вперед очередь расписана. А уж двадцатипятилетних докторов - такого не было и, поверь мне, не будет. Не теоретическая физика! Можно, само собой, если ты истый жрец науки, корпеть лет десять, набирать вес в статьях, на конференциях. В тридцать пять квартирка где-нибудь в Чертаново обломится, если, конечно, к тому времени обженишься. Под сорок, глядишь, и - "остепенишься", а лет в сорок пять - молодым профессором станешь. Желаешь так?
- Еще чего! - твердо отреагировал Иван: понятия "сорок пять" и "молодой" в нем решительно не совмещались. Как сладкая водка.
- А чего желаешь?
- Сказал же, всего!
- Тогда возвращайся в Перцов.
-К-куда? - Иван поперхнулся.
- В Перцовский сельхозвуз. Назад к Демченко. Для начала на должность и.о. доцента. Наберешь вистов. А через два-три года и защиту организуем. Я им под это докторский Совет пробью. Станешь первым перцовским доктором. Своих-то претендентов не густо - не Москва. А кто объявится, отошьем влегкую.
- Первый доктор на деревне? - съязвил Листопад. Он чувствовал себя глубоко обиженным. Будущее в двадцать пять исчисляется в сутках. Отдаленное - в месяцах. Все, что лежит за пределами двенадцати месяцев, представляется смутным и недостижимым, как галактика. И вот теперь никто другой, как дядька - ближайший человек, беззастенчиво рушит его, Ивана, блестящую будущность, зачем-то вновь отсылая в глухую провинцию. Иван силился понять, что руководит дядькой, не мог и - оттого мучился. Петр Иванович, пряча улыбку, всматривался в поджатые губы племянника, - читать мысли юного честолюбца было просто и весело. - Пойми, Ваня, в Москву не вползают. Ее удивить надо. Удивишь - тогда и завладеешь. А доктор из провинции, которому и тридцати нет, никому ничего не должный и никому не перешедший дорогу, - это сильный ход! Такого, как джокера из колоды, при случае на престижную кафедру кинуть можно. И никто не рыпнется. А, пожалуй, и с этим не стоит торопиться, - прикинул он, чем еще больше напугал Ивана. - Завкафедрой тоже не уровень. До пенсии застрять можно. Если все пойдет как задумано, после защиты докторской подготовлю под тебя институтик где-нибудь на Кубани. А уж оттуда - лет еще через пяток - тебе и в Москве цена другая будет!
- Куда уж выше. Рази что прямо в Политбюро, - огрызнулся Иван.
- А кстати! - спохватился Петр Иванович. - Всё это может срастись, только если вистов по партийной линии поднаберешь. Для начала - через комсомол!
- А вот от этого уволь, дядя Петь! "Кивал" да холуев на партсобраниях без меня в достатке. Решили в науку, так давай не блукать. Так, что ли? - неуверенно переспросил Иван: уж больно изменился в лице выдержанный обычно дядька.
- М-да, бывают в жизни огорченья, - Петр Иванович показал пальцем на опустевшую свою рюмочку и, едва Иван наполнил ее, залпом махнул. - Всякого от тебя, племяш, ожидал, но - чтоб откровенной глупости... Гляди, никогда больше ничего подобного не сболтни. - Да я только тебе!
- Ни мне, ни в мыслях. И - не перебивай! Я что, с тобой играю в "веришь-не веришь"? Я тебе правила жизни надиктовываю. В соответствии с твоими же, между прочим, аппетитами. Петр Иванович поднялся и принялся прохаживаться за спиной Ивана, так что тому поневоле приходилось бесконечно поворачиваться, отчего стул все более мучительно скрипел.
- Ишь ловок дифференцировать: разделил и отделил, - справедливо опасаясь за мебель, Петр Иванович вернулся на место. - Науки он чистой возжелал! А вот, скажем, ты диссертацию защитил. Хороша диссертация? Хороша! А уж подал ты ее на Совете, говорят, на загляденье. Аж на аплодисменты! Всех уел! А теперь представь на минуту, что выступил ты на бис, вышел из-за кафедры, а, глядь, - на тебе поверх брюк трусы! - довольный удавшейся образностью Петр Иванович хлопнул себя по худощавым ляжкам.
- Причем тут брюки?
- Не брюки, а трусы поверх брюк. Вот скажи, присвоили бы тебе после этого ученую степень или нет?
- Скорее в дурдом бы отправили!
- О! Стало быть, понимаешь, что наука наукой, но существуют еще условности, без которых нельзя. Правила общежития. Говоря, он подошел к двери, убеждаясь, что дочь не подслушивает. Прикрыл поплотней и все-таки убавил в голосе: - А партийность - это та же условность. Знак лояльности. Как собачья метка на снегу, - свой-чужой. Если б вся твоя мечтательность на колбах да на - что у тебя там? Планетарный обмолоточный барабан? Так вот, если б ты на них замыкался, я б первый сказал: сиди себе в лаборатории, носись по полям за комбайнами, плюй на всяческую конъюнктуру, подобно отцу, и проживешь жизнь в любви и согласии с самим собой. Но ты-то ведь не того хочешь. Ты себя через науку возвысить желаешь. Так или нет?!
- Так! - вынужденно подтвердил Иван. Хоть и неприятно услышанное и по-прежнему раздражала перспектива застрять в провинции, но при всей заносчивости он умел слушать, а потому понимал: то, что втолковывают сейчас ему, и есть истина. И если бы не имел он такого дядьки, то сам бы пришел к ней, но - позже: набив бока и, быть может, безнадежно искромсав собственную будущность. - Так, дядя Петь!
Взгляд Петра Ивановича оттаял.
- Вот и славно. Тогда начинай завоевывать провинцию во всеоружии безупречной автобиографии, - дядя Петя хмыкнул, собираясь сказать колкость. - Об одном прошу: держи свое "я" безразмерное в руках. Так, чтоб другие раньше времени не разглядели, какой в тебе динамит запрятан. - Так шо ж я могу, ежели выпирает, - в тон ему пробасил Иван. И, понимая, как польстить, добавил, - то ж наше, Листопадовское. Рази удержишь
Тут оба: и дядька, и племянник, - резко обернулись на звук надсадно вздохнувшей двери. В проеме показалось испуганное лицо оступившейся Таечки, - она-таки подслушивала.
- Я, между прочим, на кухне накрыла, - дерзко объявила она. - Пойдемте вместе отметим!
И, подбавив в голос сиропу, на что всегда поддавался отец, прибавила:
- Все равно ведь не спится.
Бильярдное сукно как предмет земельного права
Истинный философ не ищет удобств. Диоген жил в бочке. Антон Негрустуев, уйдя от матери, обосновался в подвальчике у некой тети Паши, сдавшей ему угол - проходную комнатку у входной двери. Обстановка в комнатенке была самая незатейливая. Могучая, занимавшая половину пространства кровать в шишечку, справа от нее покряхтывающий под тяжестью книг хлипкий письменный стол, из-под которого выглядывала пара табуреток. К стене у печки был примастырен рукомойник с подставленным помойным ведром. Другой мебели в комнате не имелось.
Впрочем особенных неудобств Антон не испытывал. Сухонькая, прихрамывающая хозяйка сновала по дому бесшумно, словно подбитая, но шустрая птичка, Антона не отвлекая. Правда, к курчавому, с персиковыми щеками постояльцу зачастили гостьи. Но и тут все разрешалось полюбовно - к обоюдному удовольствию. Антон подносил старушке бутылочку красного. Тетя Паша принималась кокетливо отказываться, но крылья сизого ее носа предательски подрагивали. Наконец, с ужимками прихватив поднесенное, уходила к себе и больше в этот день своим присутствием не докучала.
Под стать убогому подвальчику был и зачуханный дворик, образованный тремя обшарпанными - пятидесятых годов - двухэтажками. Из Антонова оконца как раз открывался чудный, почти швейцарский вид: округлая, будто озерцо, лужа, посреди которой вмерзло проржавевшее до ажурности ведро. То и дело из-за окошка доносилось негромкое журчание, - посетители пивбара по соседству запросто заскакивали в подворотню справить малую нужду.
Александра Яковлевна, за эти годы выросшая до председателя обкома профсоюзов химиков, несколько раз попыталась вернуть Антона домой. Но в конце концов отстала, оценив демарш любимого, но непутевого сына с неожиданной в ней философичностью:
- Перебесится дурак, вернется. Все вы нигилисты, пока мать не понадобится.
Быть может, это больше всего и уязвляло самого Антона, - окружающие именно так и воспринимали его метания, - чего не повыпендриваться, если за спиной железный тыл. На самом деле он давно обходился без материнской поддержки. Хотя именно сейчас железный тыл ему бы не помешал. Вот уж четвертый месяц Антон Негрустуев значился твердым кандидатом на исключение из университета - в связи с неудами по земельному праву. И через полторы недели должна была состояться переэкзаменационная комиссия. Курс земельного права читал профессор Суханов. Студенческая молва определяла его как человека болезненно самолюбивого и мстительного. Поэтому все нормальные студенты аккуратно посещали лекции и переписывали их друг у друга. Антон же посещал только те лекции, на которых, как считал, может получить что-то, чего нельзя найти в учебниках. К тому же как раз прошлым сентябрем он увлекся бильярдом и вместе с Листопадом проводил свободное время в гарнизонном Доме офицеров. Естественно, время лекций по скушному земельному праву он засчитывал себе как свободное. Так что познакомиться со знаменитым профессором ему довелось прямо на экзамене. Антон не был нормальным студентом. Но и дураком не был. Поэтому к экзамену подготовился основательно, к тому же удачно вытащил билет, чувствовал себя вполне уверенно и в ожидании очереди с интересом изучал грозного профессора. Надо сказать, было на что посмотреть.
