Уильям Сатклифф - Дурное влияние
— Я пожимаю плечами — и не то чтобы «да», но и не совсем «нет». Я еще в жизни ничего не крал и не могу сказать, что особо горю желанием стать вором.
— Чего хочешь украсть? — спрашивает Карл.
Кондитерская
Три пацана в кондитерской средь бела дня — мы бросаемся в глаза за сто миль. Буквально как мы вошли, индус за прилавком принимается орать:
— Один за раз! Один за раз!
На двери табличка «Не более двух школьников одновременно», но он явно невзлюбил нас с первого взгляда и понизил лимит.
— Там написано «двух»! — возмущается Карл.
— Только один!
— А чего ж там написано «двух»?
— Вы обратно ходите! Только один!
— Вы не можете менять правила как вам хочется. Это предвзятое отношение.
— Я могу делать как хочется. Это мой магазин. Обратно ходите! Все ходите.
— Все? Но еще минуту назад было «один за раз»!
— А теперь — ноль. Ты мне не нравиться.
— А чего я такого сделал?
— Пять секунд!
— У меня есть права. Права человека.
Продавец поднимает крышку прилавка и ныряет под нее, намереваясь вышвырнуть нас вон. В тот момент, когда его голова скрывается под прилавком, я хватаю упаковку «Поло» и сую в карман куртки. Ощущение чего-то грязного, низкого, подлого. Когда моя рука дергается к полке, я понимаю, что теряю нечто такое, чего уже никогда не верну, но еще я понимаю, что должен покончить с этим как можно скорее. Пока я не докажу, что способен украсть, мы будем таскаться из магазина в магазин, и чем больше мы будем светиться, тем больше шансов, что нас поймают. К тому же лучше все сделать, пока Карл не обращает на меня внимания: так он хотя бы меня не подставит.
— Вы же сказали — пять секунд! — не унимается Карл. — Я хочу кое-что купить.
— Поздно.
— Это не пять секунд!
Индус хватает Карла за локоть и тащит к двери. Карл выворачивается, но вроде как понарошку.
— Вы должны быть в школе, — бухтит индус, пытаясь выпихнуть Карла за дверь.
— Я просто хотел купить сигарет.
— Я не продавай сигареты детям.
— А если я пойду к легавым и скажу, что продаешь?
— А если я тебе сейчас башка об тротуар?
С этими словами индус с силой выталкивает Карла на улицу и поворачивается к нам с Олли. Мы стоим у самой двери, так что трогать нас ему незачем. Шаркая кроссовками, мы выходим сами. Когда я протискиваюсь мимо индуса, леденцы в кармане жгут радиацией, и на мгновение мне кажется, что сейчас до него дойдет и он цапнет меня за руку.
Но вот я уже снаружи. Целый и невредимый. Карл вжимается носом в дверное стекло и орет: «Один за раз! Один за раз!» — издеваясь над акцентом индуса, гнусавя и растягивая согласные точно резинку. Олли хохочет и присоединяется к шоу, и хотя это совсем не смешно, мне тоже приходится подключиться.
Я вздыхаю с облегчением, когда Карлу надоедает, и мы двигаем дальше. Как только мы сворачиваем за угол, я сообщаю, что сделал это.
— Сделал что? — спрашивает Карл.
— Украл, — говорю я. — Стащил кое-что.
— Когда?
— Да минуту назад. Когда он нырнул под прилавок, я кое-что спер.
— Надо же! — восклицает Карл, словно действительно потрясен. Во ловкач! Прям профи!
— Да раз плюнуть.
Я стараюсь не улыбаться и не выглядеть слишком довольным.
— Давай, показывай, — говорит он. — Чего ты там спер.
— Достаю из кармана цилиндрик мятных леденцов.
— Ну?
— Вот.
— Что — вот? «Поло»?
— Ага.
— Это все, что ты спер?
— Ну да.
— «Поло»?
— Ага.
— «Поло»?!
— А что такого? Чем тебе не нравятся «Поло»?
— Да кто сейчас ест «Поло», ты, чучело?
— Все, — отвечаю я.
— Никто не ест.
Он вырывает у меня леденцы и швыряет нераспечатанный цилиндрик прямо на проезжую часть. Леденцы катятся почти до середины улицы, откатываются обратно под уклон, мелькая между колес легковушек, и, наконец, плющатся в лепешку, раздавленные тяжелым грузовиком.
— Вот придурок! Почему было не стырить шоколадку?
— Не знаю.
— Перед тобой был полный магазин, бери чего хочешь, а ты стащил «Поло»?
Я пожимаю плечами.
— Ты должен украсть что-нибудь другое, — объявляет Карл.
Мы доходим до канцелярского магазинчика. Я тырю ручку и флакончик белой мазилки. Олли почти сует в карман упаковку кассет, но в последний момент стремается — видимо, снова не может выбрать между D90, А90 и AR90. Карл не особо впечатлен моим уловом и заставляет меня написать на скамейке «ВОНЮЧКА БЕН» — белой дрянью, которую я стащил. Зато после этого он оставляет меня в покое и больше не требует, чтобы я еще что-то украл. Похоже, с долгами я расквитался.
День сегодня странный, но не такой трудный, как я ожидал. И когда он подходит к концу, я почти уверен, что смог повернуть ситуацию на сто восемьдесят градусов. Я снова в команде.
Трава за сломанным фонтаном
После того дня все опять приходит в норму. Но только не в старую норму, а в новую. Примерно раз в неделю я сачкую с уроков, плюс все выходные мы проводим втроем, в основном слоняясь по торговому центру или зависая в парке.
Прогуливая школу, мы чаще всего отправляемся на гоночный трек, где когда-то катались на великах. Место, в общем-то, довольно рискованное, поскольку из школы трек как на ладони. Правда, чтобы разглядеть нас, нужен очень мощный бинокль, но риск все равно есть. Только такие, как Карл, способны прогуливать прямо под носом у учителей.
Именно в один из таких четвергов, когда мы тусуемся в парке, Карл угощает меня первой в моей жизни сигаретой. Я отказываюсь, но Карлу даже не требуются слова или действия, чтобы дать понять: это не предложение, а приказ. Он просто держит пачку в вытянутой руке, и я сразу все понимаю.
Я сую сигарету в рот, Олли чиркает спичкой, и я тут же вынимаю сигарету и подношу к пламени.
— Во дурило! — хихикает Олли. — Во рту надо держать.
Я пробую, но она все равно не зажигается. Бумага вокруг кончика коричневеет на глазах.
— Всасывай! подсказывает Олли. — Да всасывай же ты!
Спичка прогорела почти до пальцев, он трясет ею и роняет на землю. Вот тогда-то я и замечаю кучу сигаретных окурков и обгоревших спичек вокруг наших ног. Олли снова чиркает спичкой и протягивает мне. На сей раз я всасываю, и пламя отклоняется к моему лицу, словно по волшебству. Рот моментально заполняется мерзейшим из всех дымов, что мне когда-либо доводилось пробовать. Типа как если собрать всю пыль под кроватью, перемешать с автомобильными выхлопами и добавить пердёж и свекольную вонь. Или если засунуть голову в мешок из-под пылесоса и как следует вдохнуть. Большей гадости придумать просто невозможно, и хотя мне известно, что кашлять нельзя, не проходит и сотой доли секунды, как я перегибаюсь пополам, едва не выхаркивая легкие.
Можно было бы ожидать, что Карл рассмеется, но нет. Он просто стоит и наблюдает, с кривой ухмылочкой на лице. По тому, как он смотрит на меня, когда я перестаю кашлять, я понимаю, что придется продолжать до тех пор, пока я не выкурю сигарету до конца.
Перевожу взгляд на Олли. Он смотрит с едва заметным ободрением, но молчит. Я проверяю, не погасла ли сигарета, но, к сожалению, та все еще горит и тонкая струйка дыма змеится из кончика вверх.
Теперь я втягиваю аккуратней и закашливаюсь уже не так сильно. Если хорошенько сконцентрироваться, можно выпустить большую часть дыма еще до того, как он затечет в горло. Хотя мне все равно больно. С каждой затяжкой внутри моего горла кто-то начинает скрести посудным ершиком.
Я всего лишь докурил до половины сигареты, а голова уже становится пустой и невесомой, точно мозг вдруг взял да испарился, и я понимаю, что вот-вот рухну на землю. Типа как в мультиках, когда персонажи бьются обо что-нибудь головой, и вы слышите такие чирикающие звуки, а вокруг головы появляется хоровод из маленьких звездочек. Я никогда не знал, к чему эти звездочки, да, собственно, и не слишком задумывался. И вот сейчас, чувствуя, что вот-вот брякнусь об землю, я вдруг вижу, как в глазах мельтешат белые искорки. Они танцуют по кругу — точь-в-точь как те звездочки в мультфильмах, и я понимаю, что все правильно. Оказывается, когда в голове дурно, ты и вправду видишь звездочки. Разница лишь в том, что видишь их ты один. В мультиках же их видят все. А чириканья нет вообще. Чириканье — это выдумки.
Как раз перед тем как ноги сдают окончательно, я, шатаясь, ковыляю к забору и вцепляюсь в него. Вокруг все темнеет, мир съеживается в точку — как в конце какого-нибудь старого кинофильма, но затем свет опять набирает силу, и мне уже кажется, что голова вот-вот придет в норму. Как вдруг — резкий толчок внутри, меня ломает пополам, и я блюю. Рвота вырывается мощной струей, забрызгивая кроссовки и низ штанов.
Желудок сотрясается и хлюпает, выворачиваясь наизнанку, снова и снова, даже когда выходить уже нечему. К моменту, когда я вновь могу выпрямиться, в глотке такое ощущение, будто ее выскребли до мяса, а желудок — как холодный булыжник.
