Роман Сенчин - Любовь, или Не такие, как все (сборник)
– Ты как при ребенке выражаешься, скотина пьяная?
Все обернулись.
В дверях стояла женщина, одетая богато, но неброско. В обеих руках она держала по чемодану.
– Ой, Тома… – сразу обмяк Миленький.
– Тамара Александровна? – удивилась Виктория Робертовна.
– Виктория Робертовна? – в свою очередь, изумилась Тамара Александровна. – Очень смелый наряд. Что у вас здесь происходит?
Она оглядела помещение и все сразу поняла.
– Чья идея? – спросила она.
– Моя, – сказала Таська.
– Бесполезно. Я тоже пыталась.
– Усилия нужно совершать не время от времени, а постоянно.
– Ты откуда такая умная появилась?
– Товарищ Спиридонов поспособствовал.
Тамара Александровна еще раз уничтожающе посмотрела на Миленького и Викторию Робертовну, которая поспешно одевалась, а потом обратилась к Таське:
– Пойдем-ка, девонька, побеседуем на воздухе.
– Тома, а я? – робко спросил Миленький.
– А с тобой я потом разберусь.
Таська вышла на улицу вслед за Тамарой Александровной.
– Девонька, ты знаешь, кто такой Спиридонов?
– Знаю. Сводный брат Миленького.
– Кто сказал?
– Спиридонов вчера хозяину во время пьянки проболтался.
Тамара Александровна покачала головой, а потом сказала:
– Девонька, пожалуйста, уезжай.
– Уеду, но только через три дня.
– Нет, уезжай сегодня. Тебя Леонтьев хоть до Волхова довезет, оттуда до Ленинграда и электрички, и поезда ходят, вечером уже там будешь. Не береди Миленького.
– Я вас не понимаю. Если вы ему добра хотите, так заставьте его рисовать, он же без этого умрет. Раньше у него хоть старые работы были, так ведь сгорело все, и никто не увидит.
– Кто сказал, что сгорело?
Таська расширила глаза:
– А что, нет?!
14Тамара Александровна узнала Степана сразу, хотя и видела его всего один раз, больше десяти лет назад. Но виду не подала, ибо внезапно догадалась, кто же был злым гением Миленького.
Мать Миленького, Катерина Митрофановна, овдовела во время войны и одна тащила сына, но когда тот заканчивал школу, встретила мужчину, тоже вдовца, с двумя маленькими детьми. Миленький как раз поступил в художественно-промышленное училище и не требовал материнского присмотра. Однако новый муж Катерины Митрофановны умер спустя полгода после того, как они расписались, и двухлетних своих сыновей оставил ей. Пришлось ей снова в одиночку поднимать уже двоих ребят. Разумеется, материально помогать старшему она уже не могла.
Миленький жил в Москве впроголодь, брался за любую работу, только чтобы сводить концы с концами. В это время он увлекся авангардом и наравне с опытными уже художниками выставился в Манеже. Итог был нокаутирующим – вылетел с четвертого курса, даже зимнюю сессию сдать не успел. Хотел вернуться домой, в Тагил, но мать его не приняла – и без того было тяжело. Миленький остался в Москве. Там он и познакомился с Тамарой, которая была на десять лет старше. Тамара работала в кинотеатре, пристроила туда оформителем Миленького, и жизнь постепенно начала налаживаться.
Скоро Миленький окончательно превратился в москвича – немного суетного, но делового. Подрабатывал, кроме работы, в кинотеатре написанием портретов, оформлением ресторанов и кафе, да и просто штукатурно-малярными работами, и жил почти безбедно. Попутно он активно занимался живописью и кое-что умудрялся выставлять. Сокровенные свои работы, те, что трудно было назвать соцреализмом, он держал дома и никому не показывал.
В семидесятом году на пороге их с Тамарой однокомнатной квартиры объявился подросток. Это был один из двух приемышей Катерины Митрофановны. Мать обезножела, родной брат покатился по наклонной, нужна была помощь. Миленький отвез его на вокзал, дал сто рублей и сказал больше не приезжать. Видимо, не мог простить матери, что она его тогда не приняла.
Тамара с Миленьким почти сразу забыли о мальчике Степе. А вот он, похоже, все запомнил. Как уж у него дальше пошли дела, Тамара не знала, но, судя по всему, неплохо. Между тем Миленький продолжал работать, и в сентябре семьдесят четвертого, когда его пригласили выставиться в Битцевском парке, имел уже несколько неофициальных персональных выставок, и даже зашел разговор о небольшой экспозиции в ЦДРИ. В Беляеве выставлялись авангардисты, и Миленькому было что продемонстрировать. Он хотел доказать, что не только оформиловкой занимается, что не сдался, не умер как художник.
В результате все пошло прахом. Работы, над которыми Миленький бился дольше всего, все оказались под гусеницами бульдозеров. Самым ужасным было то, что трактора шли мимо, но несколько человек, оттолкнув Миленького в лужу, собрали холсты и бросили под траки. Тамара, которая тоже там была, не понимала – почему? Картины были хоть и далеки от соцреализма, но перед ними останавливались и любовались даже ярые противники авангарда. Одинаковая молодежь в спецовках будто специально пришла по душу Миленького – что не долетело до гусениц, было беспощадно втоптано в грязь, порвано, изрезано.
Но это было не все. На следующий день в кинотеатр, где работал Миленький, пришел человек из органов и сообщил о бесчинстве, организованном буржуазными недобитками. Миленького уволили, спасибо, что хоть не по статье. Кто-то тиснул в «Комсомолке» статью «Граждане мазурики», в которой главным примером прогнившего эстета, преклоняющегося перед Западом, выступил именно Миленький. Фотография была крупная, с искаженным злобой лицом. Его стали узнавать в магазинах, в пивных и даже просто на улице.
Они бросили все, кроме оставшихся работ, и уехали в Дануево. Там никому не было дела до столичных событий, и Миленького как прекрасного специалиста сразу приняли на работу.
Успех был феноменальный. Начальство разве что на руках не носило столичного гостя. Опытные образцы продукции по чертежам и эскизам Миленького моментально разошлись по партийным кабинетам города и даже области. Миленький с работы даже не уходил: спал на стульях в мастерской, просыпался в пять утра и без остановки рисовал, время от времени встречаясь с мастерами производств, уточняя пластические свойства глины.
Однако через месяц особисту завода пришла телефонограмма из Москвы: такой-то неблагонадежен, антисоветчик и спекулянт, немедленно уволить. Миленького защищали – и начальство, и рабочие, – но против директивы из Москвы пойти не могли. Кто-то решил полностью уничтожить и без того забитого художника.
И Миленький сдался.
– Думаете, это Спиридонов? – спросила Таська у Тамары Александровны.
– Не знаю. Но мне сейчас кажется, что я видела его тогда, в Битцевском парке.
– Но зачем он снова появился? Миленькому же все, капут!
– Из-за картинок этих, с бабами. Кто уж надоумил Миленького, не знаю, но сварганил он из картонок фотоаппарат и за бабами стал подглядывать – на пляже, в бане, в раздевалках. Сначала он будто для удовольствия своего картинки печатал, но потом срамота эта в городе появляться стала.
Основными разносчиками были подростки. Тот самый возраст, когда весьма интересно все такое. Миленький менял фотографии на чай, сахар, пленку, фотобумагу, и все больше снимал, и все больше печатал.
Странными окольными путями – да и какими еще? – фотографии оказались за границей. И тут произошло невероятное: отчего-то эту безвкусицу объявили высоким искусством. Фотоработы Миленького (обязательно в авторском оформлении) уходили на аукционах по баснословным ценам, коллекционеры устраивали выставки, даже если в экспозиции было не более пяти снимков.
Скорей всего, Спиридонов узнал об этом успехе Миленького и решил обогатиться за счет сводного брата. Теперь Таське стало понятно, почему Степан считал, будто имеет право на обладание «сокровищами» Миленького.
Вчера, разогнав всех, пьяный Миленький позвонил Тамаре Александровне домой и жаловался на жизнь. Тамара бросила все, приехала на свалку и застала бывшего мужа в невменяемом состоянии. В будке она отыскала старые чемоданы, в которых Миленький вывозил из Москвы свои работы, рассовала в них «творческое наследие мастера» – все, что хранилось в комодах, – и утащила на себе.
– И что – вот оба эти чемодана?.. – спросила Таська.
– Вообще-то их три было. В третий все голые бабы влезли, я эту гадость завезла Спиридонову в гостиницу. Пусть подавится.
– За что это ему такое счастье? Вы понимаете, что он с этими снимками за границу сбежит?! – возмутилась Таська.
– Да что хочет, то пускай и делает. Он увидел, во что превратил Миленького, может, теперь нажрется от пуза и успокоится.
Таська задумчиво смотрела на перебинтованные руки.
– А что вы теперь хотите делать? – спросила она.
Тамара Александровна хотела ответить, но в это время раздался истошный визг музейщицы. Тамара с Таськой, рисуя в воображении картины одну страшнее другой – Миленький насилует музейщицу! Миленький режет музейщицу! Миленький пляшет перед музейщицей в чем мать родила! – и представить не могли, что все гораздо прозаичнее.
