Патрик Несс - Жена журавля
Это облако может оказаться ее отцом. А может и не оказаться. Наверно, обычное облако. При чем тут ее отец?
И все-таки…
— Отец? — повторяет она.
И больше не говорит ничего, поскольку не знает, о чем его спрашивать. В ее голове — сплошные мысли о вулкане: споры, которых между ними не случилось, его поражение, которого она не добилась, и милосердное прощение, которое она могла предложить лишь в ответ на его последнее желание — освободить его, о чем он так и не попросил.
Она пролетает сквозь облака, позволяя каплям влаги остужать ее брови, мочить ее одежды и ощущая, как приятная прохлада растекается по мышцам, уставшим от полета.
Все это время ее отец наблюдает за ней — и шепчет ее имя, лишь когда она покидает пелену облаков и улетает слишком далеко, чтобы это услышать.
Джордж начал видеть странные сны.
Кумико по-прежнему не позволяла ему смотреть, как она работает, а также не пускала его за порог своей крошечной квартирки — что, впрочем, не особо его беспокоило, поскольку теперь она почти все свое время проводила у Джорджа, — однако ему начали сниться запертые двери, за которыми находилась она, он знал это, как знал и то, что замки были врезаны в эти двери исключительно по ее просьбе, которую он же сам и исполнил. Он мог бы заглянуть туда когда угодно. Но в этих снах они неизменно оставались запертыми. И Джордж трясся в агонии.
А еще ему снилось, что он обнаружил ее в потайной белой комнатке без замка, где она маскировала свое оперение под женскую кожу, подстригала длинные белые крылья, переделывая их в руки с пальцами, прятала за искусственным носом небольшой клюв и надевала коричневые контактные линзы на свои золотистые глаза. Увидев, что он подглядывает за ней, она заплакала — по нему и по всему, что им суждено было потерять.
А в других снах он видел пламя, которое било из-под земли, выплескивалось из трещин кипящей лавой и преследовало его, а она бежала за ним, и он никак не мог разобрать, убегает ли она вместе с ним или же, наоборот, ведет за собой это пламя, чтобы оно поглотило и пожрало его.
Проснувшись, он напрочь забывал все, что ему приснилось, но в душе оседала тревога, оседала и постепенно росла.
Первой покупкой на деньги, вырученные от продажи табличек, стал тяжеленный новый принтер для его студии.
— А вовсе не прибавка к моей зарплате? — с явной обидой спросил Мехмет, скрестив руки на груди.
— И прибавка к твоей зарплате, — сказал Джордж, наблюдая, как люди из службы доставки взгромождают принтер на место в углу.
— Насколько?
— На фунт в час.
— Всего лишь?
Джордж повернулся к нему:
— Полтора фунта?
Мехмет сделал оскорбленную мину, якобы собираясь протестовать, но тут же расплылся в удивленной улыбке:
— Ох, Джордж! И как ты умудряешься выживать в этом диком мире? Почему он до сих пор не сожрал тебя с потрохами?
— У меня все отлично, — сказал Джордж, снова завороженно глядя на принтер.
Блестеть эта супермашина, конечно, никак не могла: все ее поверхности были из пластика, а ролики выглядели как обычные шестеренки замысловатого шедевра промышленного машиностроения. И все-таки — господи боже! — на взгляд Джорджа, она просто блистала. И работала, само собой, куда быстрее, чем их старенький принтер, хотя это уже чисто технические детали. А вот цвета в распечатках стали гораздо живее. Оттенки и текстуры во всех их немыслимых комбинациях предлагались такие буйные, что было трудно не расхохотаться. Программы ее подлаживались под любые фантазии мгновенно, и ты просто не успевал за этим мгновением — она уже предлагала тебе именно то, что ты хочешь, за миг до того, как ты успевал это запросить.
Она была всем, чего только Джордж желал для своей студии.
И она стоила того — спасибо шедевру, что висел на стене прямо над нею. Шедевру, созданному в основном Кумико. Но по ее же словам, вклад Джорджа был неоценим, и потому он должен был получить ничуть не меньше половины суммы, которую платили покупатели табличек.
Но даже это было очень и очень немало. После продажи второй таблички (сжатый кулак против женского профиля) женщине, которую привел самый первый их покупатель, они в течение недели продали третью, а потом и четвертую друзьям этих первых двух. Никто из новых клиентов (явно небедных и просто пугающе обаятельных) не приобретал их картинки в погоне за модой (да и откуда ей было взяться, ведь они появились буквально только что), напротив, все они словно находились в сетях какого-то наваждения, как и первые покупатели. Один из них, руководитель какой-то креативной компании в дорогом черном галстуке поверх дорогой черной рубашки под дорогим черным мягким пиджаком, при взгляде на последнюю их работу — перьевые лошади Кумико, несущиеся табуном с холма к реке из словесных волн Джорджа, — не сказал вообще ничего, а только прошептал: «О, да…», перед тем как вручить толстенную пачку банкнот скандализирующему Мехмету.
А потом кто-то — вроде бы из покупателей — подбил один из некрупных, но влиятельных журналов о современном искусстве взять небольшое интервью у Джорджа — а не у Кумико, хотя она и просила его обеспечить их работам как можно больше публичности, — как у «потенциально восходящей звезды», и уже до конца недели они не только собрали целую кучу заявок на еще не законченную на данный момент пятую табличку, но и получили от арт-дилеров приглашения на несколько деловых встреч и даже на одну презентацию.
От приглашений Джордж отказался — в основном потому, что Кумико не хотела вовлекать в их творческий процесс чужих людей, — но теперь это уже мало что значило. Слухи о них расползались, и Джорджу, похоже, даже не пришлось этому как-то поспособствовать.
— Ну и шумиху вы подняли! — весьма раздраженно сказал Мехмет после того, как они отправили пятую табличку почтой покупателю из Шотландии, которого даже в глаза не видели. — Бог знает из-за чего.
— Если бог и знает, — ответил Джордж, — то мне он про это не говорит.
Кумико тем временем не вмешивалась в коммерцию, предоставляя это Джорджу, и занималась творчеством уже в промышленных масштабах — задействуя любые фигурки, которые он вырезал из очередных книг, и комбинируя новые захватывающие композиции из элементов, которые, казалось, не были изготовлены только что, но существовали всегда и лишь ждали, когда же их соберут воедино, чтобы их древняя сущность проявилась в полную силу. Она работала над новыми картинами, но также добавляла вырезки Джорджа и к табличкам своей приватной коллекции — той, которой он до конца не видел. Эту коллекцию она держала в секрете и ничего оттуда на продажу не выставляла, но за всеми остальными ее работами уже выстраивались в очередь люди, расхватывавшие копии шестой и седьмой таблички всего через несколько часов после их завершения и предлагая за них совершенно безумные суммы. Безумные даже в сравнении с себестоимостью их распечатки на роскошном принтере, который, конечно же, могут позволить себе только самые приличные на белом свете издатели.
Это было божественно. Это было его. Это казалось почти нереальным.
— По-моему, как-то все… — Он повернулся к Мехмету: — Может, я чего-то не понял? Как это все получилось?
— Я не знаю, Джордж, — ответил тот. — И вряд ли кто-нибудь знает.
— Ты не находишь это странным? — спросил он Кумико, когда та намыливала ему волосы шампунем.
— Отклонись назад, — попросила она.
И когда его голова оказалась над раковиной, он продолжил:
— Все вдруг сбежались. Так внезапно. И стали хватать с таким голодом. Так и кажется, будто…
Он не закончил. Ибо так и не понял, что именно ему кажется.
— Я сама удивляюсь, — ответила Кумико, смывая шампунь водой из чашки.
После чего отжала ему волосы, усадила его на стуле ровно и принялась расчесывать мокрые пряди, держа наготове ножницы в другой руке.
— А я так просто ошеломлен, — сказал он.
Он почувствовал, как ее рука на секунду замерла в едва заметной нерешительности, прежде чем расчесать и подрезать очередную прядь.
— Ошеломлен в хорошем смысле? Или в плохом? — уточнила она.
— Даже не знаю. Просто… ошеломлен, и все. У меня не было ничего. Лишь хобби, которое тоже не значило ничего. Пустая трата времени. А потом вдруг появляешься ты… — Он посмотрел на нее. Она повернула его голову так, чтоб было удобней стричь дальше. — И все это появляется вместе с тобой. И…
— И? — Она подрезала еще один локон — ловко, точно заправский парикмахер.
— Да ничего, пожалуй, — смутился он. — Просто начали происходить все эти невероятные вещи. И продолжают происходить.
— И это лишает тебя сил?
— Ну… да.
— Хорошо, — сказала она. — Меня тоже. Я не удивляюсь тому, что ты сказал про голод. Мир всегда голоден, хотя часто не знает, по чему именно испытывает голод. И насчет внезапности ты прав. Это и правда весьма примечательно, согласен?
