Дмитрий Леонтьев - Бегство в мечту
— Мало, — с уверенностью сказал Зуев. — Я постепенно поднимаю «планку», но этого все равно мало… Вы говорили с «особистами»?
— Да, они просмотрели его личное дело. Все в порядке, никаких отклонений нет. Его биографию и характеристики ты знаешь, а больше там ничего особенного нет. С ним все в порядке.
— Нет, — убежденно сказал Зуев. — Не все.
— Ты им доволен?
— Доволен. Он куда лучше остальных по множеству показателей. Лучше всех бегает и стреляет, быстро обучаем, очень крепкая психика, хорошо владеет рукопашным боем. Самостоятельное мышление, хотя и упрям, как сто китайцев, но с какой-то стороны это тоже неплохо… Меня другое смущает. Он очень сильный человек — я имею в виду не его физическую силу — у него почти нет слабых мест. По крайней мере, мне не удалось их обнаружить.
— Ну и что?
— Виктор Владимирович, — серьезно посмотрел на офицера Зуев. — Вы когда-нибудь встречали человека, который сносит все, и не имеет слабых сторон? Это либо уникум, либо зомби. Туманов — не уникум. Он самый обычный, хороший парень. С ним что-то произошло. Он словно умер. Ходит, выполняет приказы, никогда ни на что не жалуется и выполняет все, что в человеческих силах. Потому и опережает других. Другие жалуются, когда тяжело, кричат, когда больно, ругаются, когда сердятся или боятся. Они учатся быть солдатами. А этот… Этот уже солдат. Он готов принять все, что выпадет на его долю и встретиться с этим… Он не сломан. Он не дурак. В чем же дело? Почему он подавал заявление в Афганистан? Хочет воевать? Зачем? Хотел бы быть военным — шел бы в училище. «Недалекий патриот»? Тоже нет. Я думал, не случилось ли с ним чего-нибудь на «гражданке», но вы говорите, что все хорошо. Остается одно. То, что характерно в его возрасте.
— Несчастная любовь? — улыбнулся Пензин. — А ты лечишь по принципу: «Лучшее средство от любви — бег в противогазе»?
— Боюсь, что это ему не поможет. Физические нагрузки при травме души — как мертвому припарки. Я хочу, чтоб он незаметно для себя стал лучшим. В его состоянии чувства притуплены… Или обострены. Не знаю, но физические возможности у него сейчас явно обострены. И если мы сделаем его лучшим из лучших, у него в душе что-то появится. Не знаю, как это правильно назвать, я не философ и правильно подбирать слова не умею. Может быть смысл в жизни, может быть новая дорога для нереализованных возможностей… Самая сильная эмоция у человека — страх, это знаю даже я. Этого в том деле, в котором варимся мы — достаточно. Кроме этого, в жизни человека есть только две вещи, заставляющие почувствовать вкус жизни. Пробудится от любого сна, от любой боли. Это — дело, которое он делает, и риск.
— Ницше?
— Что?
— Ницше сказал: «Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасностей и игры».
— Не знаю, не читал… У нас была маленькая школа и маленькая библиотека… Но это хорошо, что не я один так думаю.
Пензин невольно улыбнулся самоуверенности сержанта.
— Впрочем, — продолжал тот. — Достаточно и одного из этих «двух». Для него мир сейчас окрашен в серый цвет, он как дальтоник. Только еще хуже, потому что углубился в себя и сосредоточился на своей боли. Если мы сможем пробить эту броню, дадим ему что-то новое во вкусе к жизни — значит, мы что-то можем…
— Так ты что… Думаешь, что он…
— Хочет умереть? — опередил вопрос Зуев. — Нет, если б он хотел, он бы умер. Но это ему и в голову не приходит, слишком силен инстинкт выживания. Он подсознательно стремится к тому, что бы «получить второе дыхание»… Я только боюсь, что он ждет момента, когда сможет проверить себя в той, самой опасной схватке, в которой проверяется — чего стоит человек. Он хочет понять — стоит что-то продолжать или нет. Сможет он полноценно жить в этом мире или он травмирован так, что способен только брести по обочине жизни… А мы должны подготовить его так, чтобы он понял — что стоит.
— Значит, он опасен… Если он жаждет «заварухи», то вполне способен и спровоцировать ее, — задумчиво сказал лейтенант.
— Может, — легко согласился Зуев. — Но не преднамеренно. Говоря простым языком: у него в заднице динамит. Сам он поджигать его не станет, но уж если «пригреет»…
— Что же делать?
Сержант пожал плечами:
— Не знаю, я не психолог. Я просто пытаюсь понять людей… Мне кажется, что ему нужно найти себя. Пока, за неимением лучшего, и раз уж он здесь, мы дадим ему то, что есть у нас. А потом, когда он станет сильным, он сможет и сам решить, что делать дальше… Да! Ему нужно дать мечту. Если он мечтал раньше о какой-то девушке, и потерял ее, то сейчас у него нет цели в жизни… По крайней мере, ему так кажется.
— Да ты — Макаренко.
— Это кто? — удивился Зуев, и даже немного обиделся. — Я ведь университетов не кончал, товарищ лейтенант. Я — «пэтэушник», и всех этих ваших Ницше и Макаренко не знаю. Я на своей шкуре проверяю, что хорошо, а что плохо, что правда, а что ложь. Пока это все, что есть у меня… Вы же тоже живете каждый день так, словно он — последний?
— Нет, — признался Пензин. — Я как-то не думал об этом… Наверное, я все же надеюсь на то, что будет «завтра»… И «послезавтра»… Интересный ты парень, Юра. Ты ведь тоже не такой, как все.
— Ущербный? — криво улыбнулся сержант.
— Я не сказал: «ущербный», я сказал: «не такой как все». Это очень неплохо. Нас все время учили быть единым целым, винтиками и гаечками, забывая при этом сделать поправку на индивидуальность. А ведь главный закон жизни состоит в том, чтобы набираться опыта и знаний, и думать индивидуально. Тогда и жизнь будет полновесной, и уверенность в себе появится, и… и открытия будем делать, пусть даже для себя. Ты мне сейчас подсказал интересную мысль. На этой земле уже очень многое понято и сказано. Но слыша это, не воспринимаешь так, как когда пропускаешь это через себя, испытываешь это на своей шкуре. Нет, умные учатся не на чужих ошибках, а именно на своих. Бьггь «индивидуумом», не значит быть «ущербным». Уродливость не в отличии от других, а в безликости. Не так уж плохо, когда у тебя есть нос Сирано де Бержерака. Хуже, когда его нет вообще, или он похож на тысячи других…
— А вот про этого парня я слышал, — удовлетворенно кивнул сержант. — Умный мужик был… И вояка приличный.
Лейтенант не выдержал и снова улыбнулся. Расценив это по-своему, Зуев насупился.
— Не успел лично тебя поздравить, — поспешил исправить положение Пензин. — С наградой, к которой тебя представили за тот инцидент в Москве.
— «Золотой крест», — принял «завуалированное» извинение Зуев. — Знак отличия первой степени. Туманов получил «серебряный», второй степени… Признаться, я после того случая едва кальсоны отстирал. Из-за чего этот придурок стрельбу открыл?
— Не знаю. Официально сообщили, что он был психически невменяем… Ну, да ладно, засиделись мы тут с тобой, пора спать. Завтра отправляться на этот концерт… Заметил, как в стране заварушка, сразу число концертов и презентаций увеличивается втрое? Вчера приехал мой знакомый из полка, так он порассказывал, что сейчас творится в Спитаке и Ленинакане. А здесь делают вид, что «все под контролем». «Жертвы минимальные», «приняты самые оптимальные меры», «оказана высокоэффективная помощь»… Ладно, иди спать, сержант… И вот что… Ты все же полегче с пареньком. Я имею в виду Туманова. Как бы там ни было, а «чересчур» — это всегда хуже «нормы»… Полегче.
— Это приказ? — бесцветным голосом уточнил Зуев.
— Нет, зачем…
— Тогда все останется, как есть. У него все не в «норме», а именно «чересчур», потому я и…
— Я понял, понял, — неодобрительно остановил его Пензин. — И все же полегче… Иди спать, завтра нам еще предстоит целый день вокруг сцены топтаться… Наговоримся еще.
Охрана концерта учебной ротой была на следующий день отменена. В связи с экстренным положением дел в разрушенном землетрясением городе, учебный центр был откомандирован для охраны порядка и помощи пострадавшим от землетрясения… С экранов телевидения и по радио по-прежнему сыпались весомые заверения правительства о «минимальных жертвах», «вовремя оказанной помощи» и «умелом контролировании ситуации».
Туманов толкнул тяжелую деревянную дверь шатра-палатки, вошел в полутемное помещение, и не раздеваясь повалился на противно заскрипевшую кровать. Некоторое время он неподвижно лежал, уставившись в потолок невидящим взглядом, потом собрался с силами, сел, снял сапоги и придвинул их поближе к металлической печурке. С сожалением посмотрел на измочаленные портянки, забросил их под кровать и достал из вещмешка новые.
— Что слышно в мире? — лениво спросил наблюдающий за ним Игорь. — Как дела в городе?
— В каком? — угрюмо отозвался Туманов — Города-то нет. А если тебя интересует обстановка на развалинах, так она без изменений. Добровольцы разбирают завалы, мародеры идут по их следу, как стая собак, а радио передает, что обстановка «нормализуется»… Все по-прежнему.
