Паоло Джордано - Человеческое тело
Йетри засовывает руку за воротник, отыскивает цепочку с крестиком, достает, подносит к губам и в это мгновение замечает, что у него трясутся руки. И ноги. И колени. Блин! Надо выбить дверь одним ударом. Она наполовину сгнила, но там есть засов. А вдруг она заперта изнутри на железные задвижки? Тогда он пропал. Через секунду его могут убить, вдруг талибы их заметили и ждут, наставив на дверь автоматы Калашникова? Откроют огонь по первому, кто появится в дверях, то есть по нему. Перед смертью ему нужно было о ком-то вспомнить, эта мысль крутилась у него в голове еще секунду назад. Может, о маме? О том, как она пальцами приглаживала ему волосы, когда он был маленьким? Нет, не об этом. Сейчас он помнит только, как мама влепила ему пощечину накануне отъезда и как расплакалась в аэропорту. Йетри чувствует, как в душе поднимается волна глухого гнева на мать.
— Давай, целочка, давай! — подбадривает его сзади Чедерна.
Но у Йетри икры налились тяжестью и стали словно мешки с мокрым песком. Он даже не может себе представить, как поднимет ногу и пнет дверь. Может, кожа ботинок расплавилась и приклеилась к песку, откуда он знает?
— Я не могу, — отвечает он.
— Что значит не можешь?
— Не могу.
— Почему не можешь?
— В голове пусто.
Чедерна ненадолго умолкает, потом Йетри чувствует его руку у себя на плече. Рене снова подает знак высадить дверь.
— Дыши, Роберто! — говорит Чедерна. — Ты меня слышишь? Он не может умереть, пока жива мама. Бедняжка, она и так уже пролила много слез. Жизнь Роберто Йетри не принадлежит Роберто Йетри — не только ему, большая часть его жизни в руках у матери, и он не может позволить ее отнять. Это было бы преступлением, святотатством. В голове — полная пустота. По лбу и шее, под мышками, под одеждой течет пот.
— Долгий, глубокий вздох, о’кей? Просто дыши. Ни о чем другом не думай, просто дыши. Все будет хорошо. Досчитай до пяти. Не задерживая дыхания. Потом высади эту сраную дверь и сразу отпрыгни в сторону. Я тебя прикрою. Ты понял, Роберто?
Йетри кивает. Это последнее, о чем он успеет подумать? А как же мама? К черту маму!
— Роберто, дыши!
Один.
Как это бывает? Сначала слышишь шум выстрела, а потом чувствуешь удар пули? Промежуток такой короткий, что не увернешься. Но мозг, наверное, успеет все понять и сказать телу: ну все, тебя убили.
Два.
Слева, краем глаза, он замечает какое-то движение. Резко поворачивает голову и видит вспышку белого света.
Три.
Это просто камушек, в котором отражается солнце. Йетри смотрит вперед. Дверь, дверь, дверь, высади дверь!
Четыре.
Он на мгновение закрывает глаза, прыгает в сторону и правой ногой бьет по двери. Та поворачивается, распахивается, один раз отскакивает от стены и остается висеть, наполовину слетев с петель.
Эджитто возвращается в медпункт, неся под мышкой спальный мешок, и обнаруживает, что Ирене копается у него в компьютере. Прежде чем он успевает сказать что-нибудь вроде «Откуда ты узнала пароль, чтобы войти в электронную почту? (На экране ясно видно, что открыта почта.) Пожалуйста, немедленно выйди из программы!», она останавливает его самым ангельским голосом:
— Я и не знала, что ты спас ребенка. Мне рассказал командир. Это просто замечательно, Алессандро! Я так растрогана! — Тем временем быстрыми ловкими движениями (и все же недостаточно быстрыми) она закрывает почту и открывает другое окно, в котором высвечивается список папок. Теперь Ирене поворачивается к нему. — В общем, ты у нас просто герой!
Эджитто, обалдев от подобной бесцеремонности, не находит ничего лучше, чем опуститься на стул по другую сторону стола, словно он клиент, зашедший в турагентство, или один из его собственных пациентов. Спальный мешок падает на пол.
— Я бы так не сказал, — возражает он.
Ладно. Раз Ирене решила закрыть глаза на то, что прошлой ночью он ушел спать в другую палатку, а теперь вернулся назад с измученным видом, он взамен не станет возмущаться тем, что она так грубо вмешалась в его личную жизнь. Все равно в его почте нет ничего интересного. Они заключают договор молча, за долю секунды. Все-таки их еще что-то связывает.
Ирене морщит лоб, заботливо глядя лейтенанту в глаза.
— Вчера я не сумела тебе сказать, но я все знаю о твоем отце. Мне очень жаль, Алессандро! Это так тяжело.
На этот раз Эджитто не удается сдержать иронии:
— И ты приехала сюда, чтобы выразить соболезнование?
— Какой ты строгий! Все время держишь оборону. — Потом, внезапно развеселившись, она добавляет: — Ну что, давай расскажи, чем ты занимался все это время? Ты женат? У тебя куча детей?
— По-моему, ты уже располагаешь этими сведениями.
Ирене качает головой:
— Все как прежде. Ничуть не изменился. — Это упрек? Или, наоборот, она говорит это с облегчением? У дружбы есть два варианта: друг может хотеть, чтобы ты изменился или, наоборот, чтобы ты никогда не менялся. Ирене явно относится ко второй категории. — Вообще-то нет, — продолжает она, — этими сведениями, как ты изволишь выражаться, я не располагаю. Впрочем, признаюсь, я заметила, что кольцо на безымянном пальце отсутствует.
На твоем тоже, замечает про себя Эджитто. Он решает перехватить инициативу, чтобы не развивать эту тему:
— Ты приехала вести расследование?
— Скажем так, я объезжаю базы, расположенные на юге страны. Смотрю, как идут дела.
— И как же они идут?
— Хуже, чем кажется на первый взгляд. — Сказав это, она мрачнеет и на мгновение уходит в себя.
— То есть?
С ледяным выражением лица Ирене снова глядит на него.
— Прости меня, Алессандро! Я не имею права обсуждать с тобой детали задания. Знаешь, я получаю указания сверху… с самого высокого уровня. — Она неопределенно взмахивает рукой.
— Конечно, — поспешно соглашается Эджитто. — Я просто не знал, что ты тоже в Афганистане, вот и все.
Сказать по правде, его раздражает надменность Ирене, как и то, что сам он проявляет излишнее любопытство, пытаясь узнать, что привело ее в Гулистан и как сложилась ее жизнь. А еще ему немного завидно. Внезапно между ними возникает молчаливое понимание не очень приятного для него факта: Ирене Саммартино стала человеком, получающим указания с самого высокого уровня, а он так и остался простым армейским офицером.
— Я так понимаю, ты сделала большую карьеру, — говорит он.
— Да что ты, ничего особенного, — высокомерно отвечает Ирене. — Я такой же винтик механизма, как и все. — Потом прибавляет, словно делая ему уступку: — А вообще за последние годы я выучила дари. Мне этот язык очень нравится. Такой древний. Они так чудно и изящно выражают самые простые мысли.
В свое время, как и многие его сослуживцы, Эджитто тоже пытался освоить дари. Где-то в сумке у него до сих пор валяется учебник. Но дальше приветствий он не продвинулся. Видимо, Ирене всерьез взялась за дело, она девушка упорная. Его блестящая однокашница усердно корпела над книгами и теперь размахивает у него под носом сладкими ароматными плодами своего адского труда, словно чем-то, чего ему никогда не получить. Не у всех так бывает, думает Эджитто, порой на древе познания созревают сухие и горькие плоды. Он молчит.
Ирене выключает компьютер из сети, словно это ее личный ПК, а Эджитто пришел ей мешать.
— Если ты не возражаешь, я его заберу. Надо закончить срочный отчет. Просто кошмар какой-то, у нас все время отбирают компьютеры из соображений безопасности, постоянно… обновляют программы. С ума можно сойти! Если хочешь, увидимся на обеде. — И, не спрашивая его разрешения, с отличающей ее беспардонностью Ирене забирает ноутбук, шлет Эджитто воздушный поцелуй и исчезает за занавеской. И вновь лейтенант Эджитто, чувствующий себя так, словно у него только что украли из-под носа вкусную булочку, не может ничего возразить.
Лицо у Йетри перекошено, на губах — темные складки, в уголках рта запеклась слюна. Он чувствует себя опустошенным. Его мутит, и он так устал, как никогда в жизни не уставал. Он бросает на землю шлем и рюкзак, приникает к фляге и пьет, пока хватает дыхания, затем сплевывает на землю.
— Ну что? Вы их взяли? — Дзампьери осталась охранять бронемашину, наверное, пока ждала, искусала пальцы до крови.
Йетри качает головой, стараясь не смотреть на нее.
— Вот мерзавцы! — говорит она.
Он испугался, страшно испугался, а теперь этот страх должен как-то выплеснуться, страх сжимает ему горло. Ему хочется заплакать, но он не может, не должен плакать, потому что вокруг его товарищи, и Дзампьери тоже здесь. Он солдат или нет? Разве не к этому он стремился? Не это он тренировался делать, десятки часов маршируя вверх и вниз по горам? Если Дзампьери не перестанет на него смотреть, он и правда расплачется. Йетри прислоняется к капоту «Линче». Металл обжигает, но Йетри не шевелится. Пока остальные обыскивали дом, он неподвижно стоял, вжавшись в стенку. Когда они вышли наружу, ведя под конвоем проживавшую в доме семью, в конце, словно последний из семи гномов, шагал малыш в слишком длинной рубахе.
