Кристин Айхель - Обман
– И вам в жизни встретилось много Красных Шапочек?
– Да.
– И вы – волк, но вместе с тем и охотник.
– Охотник? Да. И я, неугомонный, крадусь с заряженным ружьем по вымершим полям.
– Детство – удивительная это пора, населенная разными сказочными персонажами.
– У моей матери была слабость – бродяги, коробейники. Эти люди просто бросали свои дома и отправлялись в странствия по миру, как бурши из Эйхендорфа. Мы не давали им денег, но они всегда могли рассчитывать на чашку кофе и бутерброд. Мне запомнился один такой, он заходил к нам в дом два-три раза в год. Бродяга маленького роста, изможденный, весь жесткий, как дубленая кожа, и смуглый, будто соскребал смолу с собственного тела, из-за чего впоследствии потемнел еще больше. На нем постоянно мотались какие-то пестрые лоскуты, но, к моему величайшему изумлению, он носил золотую серьгу. В наше время, когда подобное позволяет себе едва ли не каждый банковский служащий, а дочка банкира ходит в школу с зелеными волосами, никто не обратил бы на это внимания. Но тогда это была сенсация. Он называл мою мать «милейшей сударыней» и делал ей безумные комплименты. В ответ мать смеялась, в третий раз наливая ему кофе. Он рассказывал, что как раз вернулся из Венеции, где переодевался в женское платье. Лето в разгаре, и я просто замазал гримом бородку вместе с очками. Они западали на меня – синьорины, но прежде всего, милейшая сударыня, мое почтение, прежде всего синьоры… Когда луна вращает небо, как огромная пицца, то ты поверить можешь, да, любовь тебя навек нашла, распевал он, щелкая пальцами. Я сидел за кухонным столом, устремив на него пристальный взгляд.
Я был знаком только с мужчинами, одетыми так же, как и мой отец, с пасторами или прочими людьми, с фермерами в рабочих костюмах и ремесленниками. Но такой одежды я никогда не видел, добавьте к этому заносчивость, легкомыслие, смех. И хотя он производил впечатление опустившегося оборванца, обреченного на попрошайничество, согласно моему предчувствию, он тем не менее оставался неизменным посланником далекого мира, именовавшегося жизнью. Жизнью по ту сторону яблонь и колоколен.
– Как будет складываться ваша дальнейшая жизнь?
– Об этом я даже еще не задумывался.
– Но ведь, по сути дела, вы стали таким же бродягой.
– Да, стал. Бездомным. Из-за того, что предавался своим страстям. Например, невроз, связанный с застройкой жилых домов, похожих один на другой. И примыкающих к ним бетонных тротуаров.
– Ну? Когда-нибудь вы угомонитесь?
– Не знаю… Мне нравятся женщины, способные приютить меня, налить чашку кофе. Такова моя кухонная психология.
– Как вы думаете, как долго все это будет продолжаться – с вами и с нами?
– Не представляю.
– Но конец всегда один и тот же.
– Что вы имеете в виду?
– Я говорю о смерти. Не о естественной смерти.
– Я не ясновидец. Может быть, все обойдется. А может, и нет.
– Было бы лучше, если бы я исчезла?
– Мне бы этого не хотелось.
– Так было бы лучше?
– Для вас – может быть. Но мне бы этого не хотелось. Останьтесь, пожалуйста.
– Ради воскресных дней?
– Ради них тоже.
– А ради чего еще?
– Мне нравится ваше дыхание, а еще – ваши чулки.
– Я знаю.
– Кроме того, вы пахнете лимоном.
– Правда?
– В вас есть что-то растительное. Только не смейтесь. Я не могу это сформулировать точнее. Во сне вы сворачиваетесь, как сухой осенний лист. Вы пахнете землей и компостом, морскими водорослями, росой и погибелью. К этой комбинации порой примешиваются мох и васильки. На ваших ногах виднеются тонко разветвленные корневища, голубоватые прожилки-звездочки, которые делают вас такой уязвимой и такой неповторимой. Мне хотелось бы составить карту бледно-голубых переплетений под вашей тончайшей кожей. Кроме того, ощущается опять же запах травы и листвы да еще серого песка, а ваш рот, по сути, не что иное, как мак-самосейка…
– И кто же все это придумал?
– Я.
– Такого еще никто мне не говорил.
– Поскольку вы еще никем не признаны.
– Разумеется, в библейском смысле.
– Иногда у меня такое ощущение, что я ваш первый муж.
– В некотором отношении так оно и есть.
– А вы первая женщина, с которой я могу говорить о женщинах.
– Почему вы губите женщин?
– Почему, почему. Опять этот детский вопрос. Все постоянно спрашивают «почему», прежде чем поставить вопрос «как». А это значительно важнее. Да, да, это – проклятие, вы правы. Вы ведь человек аналитического склада. Из тех, что всегда все могут объяснить. Но описать вопрос, действительно описать…
– Как вы погубили Софию? Опишите это.
– Погубил… Уже одно это слово не имеет ничего общего с сутью дела. Видите ли, вы спрашиваете «почему». Постановка вопроса абсолютно ошибочна. В том-то и дело, что я ее не убивал. Я просто протянул ей руку и спокойно препроводил ее на противоположную сторону. Всего-навсего изменил ее агрегатное состояние. Она была к этому готова. Незадолго до ее смерти я допустил маленькую ошибку. Я почувствовал себя чересчур уверенным. Мне срочно потребовалось немного карманных денег, и я взял некоторую сумму из чемодана с бельем. В ней всегда лежали пачки банкнот. София в это время находилась в ванной. Когда я сунул несколько банкнот в карман брюк и поднял глаза, она стояла в дверях. Просто стояла и разглядывала меня. Без малейшего душевного переживания на лице. Вначале я опешил, потом вынул из кармана пачку денег и собрался было извиниться. Но она приложила палец к губам. Затем подошла ко мне, обняла и сказала: мне дороже вор, нежели украденное им. В этот момент я осознал ее готовность. Моя рука смягчилась. Все стало ясно. Она фактически «сидела» на таблетках. А я лишь немного изменил состав компонентов. Внешне все походило на недоразумение, скорее напоминая самоубийство. Женщина-врач, которую я вызвал, когда все закончилось, была моей знакомой. Так что проблем не возникло.
– Таблетки вы получили от аптекарши, которая, как мне кажется, тоже была вашей знакомой.
– Вы правы.
– «У меня немного кружится голова».
– Именно поэтому я отправился к врачу. Я говорил о каких-то расплывчатых ощущениях головокружения, о проблемах координации, о легком пошатывании после пробуждения. Знаете, я всегда поддерживаю тесный контакт с миром медицины. Через пару дней после прибытия я побывал в городе у нескольких частно практикующих врачей – мужчин и женщин. Клара была в ослепительно белом халате, по ее лицу струились неоновые лучи. К моему мошенничеству она проявила повышенный интерес…
– …точно так же, как и я.
– Вначале она испробовала все возможные медицинские методы доказательства вины, потом пустила в ход маятниковые приспособления, способы коррекции ауры, закончив этот набор речевой терапией. Именно она пригласила меня в свою квартиру, чтобы продолжить эти разговоры уже в неофициальной обстановке, полностью расслабившись.
– Что касается «почему», все ясно. А о «как» можете просто забыть.
– Видите ли…
– Как поживает Клара?
– Думаю, лучше не бывает. Хотя ей меня наверняка не хватает.
– Ну, по крайней мере одна из них живет и здравствует.
– Если это можно назвать жизнью. Я никогда не смогу понять, почему большинство людей ведут себя так, будто жизнь бесконечна, времени у них немеряно. Иногда закрадывается подозрение, что в женщинах сидит предчувствие: со мной им уготовано пережить чудесное время, но весьма короткое, причем даже на жизнь у них не останется много времени. Вдруг, даже не отдавая себе в этом отчета, они ощущают, – я более чем уверен, – вдруг время возрастает в цене. Вдруг рождается желание все увидеть, все попробовать, совершить все глупости, которые они откладывали на неопределенный срок. Они начинают дорожить каждой секундой, просыпаются по ночам, чтобы заняться любовью: а вдруг это в последний раз? Они хотят вместе со мной в Париж, Венецию, Рим, поскольку все эти города ведь могут сгинуть, превратиться в прах. Видите ли, я избавил женщин ото всего этого «сегодня это сегодня», «хоть и сейчас, зато правильно», от этого «еще раз». Вы-то хоть это понимаете?
– Да, понимаю.
– Пойдите сюда.
– Чтобы заняться любовью?
– Да.
– Еще раз?
– Да совсем не важно сколько.
Мне не суждено будет его снова увидеть. В этой жизни. Я храню фотографии и стараюсь сберечь чувства, они совсем не заржавели, еще почти как новые, несмотря на пролетевшее время. Странно, что слезы затекают в уши, когда вдруг заплачешь, вытянувшись на кровати, уставившись куда-то вверх. Так и лежу я с мокрыми ушами, и никого это не волнует. Я натягиваю одеяло к подбородку, удивляясь тому упорству, с которым я грущу, я, простосердечная вдова.
– Телефон звонит.
– Не снимайте трубку, фрау доктор.
– Но это будет слишком демонстративно.
– Мы в ванной. И все тут.
– Перезвонят позже.
– Положите трубку.
