Егор Радов - Борьба с членсом
Тарелка слегка урчала, вращаясь вокруг своей оси и неотвратимо двигаясь вперед. Какие-то клапана мотора то открывались, то закрывались, производя необходимую работу, или же создавая ее видимость; Цмип гордо стоял посреди главного круглого отсека, максимально напрягая свои многочисленные конечности, словно готовясь к некоему значительному труду, или борьбе, и цветок неистребимой радости воображаемо осенял его шпиль, будто своеобразный сложный нимб.
Раздался щелчок; тарелка вошла в режим усиливающегося ускорения.
В квадратных иллюминаторах убыстренно заструились казуары и метеоры. Цмип не ощутил никаких перемен в самом себе. Он все так же стоял посреди отсека и напрягался. Тарелочное ускорение сквозило сквозь него, не создавая в нем никаких перегрузок и высовых чрезмерностей, ибо он все-таки был звеяздом и пока еще, к сожалению, не достиг уровня физической соподчиненности, свойственной примитивным существам, к которым Цмип стремился всей душой.
Желтый кружок, все более увеличиваясь в размерах, возник в иллюминаторе. Вновь раздался щелчо — тарелка легко замедлила ход и даже издала какое-то еле слышное урчание, словно от радости предстоящего конца полета.
Цмип пружинисто подскочил к иллюминатору, вперясь в желтый четкий круг, который сейчас совершенно геометрически правильно вписался в иллюминаторный квадрат.
— Это и есть Солнышко? — сказал он вслух, высоко подпрыгнув и ударившись шпилем о потолок отсека.
Тарелка пошла на посадку; возникли сгущающиеся по мере снижения сизоватые клочья атмосферы.
Тарелка поскрипывала; Цмип все так же не ощущал никаких перегрузок, и его душу неожиданно заволакивала какая-то непонятная светлая печаль.
— Что мне предстоит? — произнес он вдруг, сам удивившись этому.
Вокруг все стало красным, и внизу заалела бугристая планетная поверхность, со вкрапленными в неё кое-где синими кляксами неглубоких водоемов.
У тарелки, видимо, раскрылось что-то типа парашюта, поскольку спуск был мягок и почти незаметен, как любовная ласка птичьим пухом. Цмип уже различал отдельные пригорки, и тут заметил, что снижается прямо на прямоугольную поляну с большим количеством странных коричневых кубов на ней. В центре высился большой белый куб.
— Что за блинчики!.. — в сердцах воскликнул Цмип, сам не понимая смысл собственной речи.
Прошло еще какое-то время, и с тупым стуком тарелка села на почву Солнышка. Заскрежетал механизм; в отсеке открылся проем, куда в соем тут же заструился слегка сладковатый воздух. Цмип слегка постоял в нерешительности, затем напряг мускулы и неспеша вышел на поверхность, замерев у тарелки, тут же отключившей все свои механизмы.
Прямо перед ним, выстроившись в одну линию, стояли странные трехногие, трехглазыве, многорукие существа, лишенные шпилей. Они вперились в него и. как будто, излучали какое-то нарочитое подобострастие.
— то это… — начал бормотать Цмип.
— Привет, Цмип! — вдруг раздалось откуда-то справа, на языке, который Цмип, почему-то, хорошо понимал.
Он повернулся и у видел еще одно существо, довольно сильно отличавшегося от остальных и бывшего двуруким, двуногим и двуглазым.
— Привет, Цмип! — повторило это существо, подходя. — Добро пожаловать на Солнышко!
— Кто вы? — изумился Цмип. — Почему я вас понимаю? Как я говорю?… Что за язык…
— Этрусский, — немедленно ответило существо, самодовольно улыбнувшись. — какая разница! Наконец-то ты прибыл! Я тебя ждал!
— Да кто вы?! — осклабился Цмип, протянув вперед свои четыре руки.
— Здесь меня зовут Слад, — добродушно молвило существо. — А ты меня, наверное, и не помнишь. А ведь мы встречались! И ведь это я тебя отправил на Звезду. Ну, как там?
— отвратительно, — машинально сказал Цмип.
— Отлично. Я так и думал. Все идет по плану… и вообще. И ты, наконец, здесь!
— Да кто же вы?!..
— Ты не можешь меня помнить, — весело проговорил Слад. — Тебе придется многое узнать… И нам с тобой…
— Да кто ты, блинчики!.. — Цмип угрожающе двинулся вперед.
— Спокойно, спокойно, — Слад отошел слегка назад. — Я — Светик! А это, — он указал левой рукой, — солнышки!
30
Прошел достаточно протяженный отрезок времени, в течение которого Цмип пробовал осмыслить увиденное и услышанное, и увязать это с опытом всей своей предыдущей бурной жизни.
Он помнил рождение на Звезде, миазмы прошлых катаклизмов, маразмы высших организмов, щупиковые трюизмы, и Яж, напоминющее клизму. Он четко представлял своего отче — Зинника, потенциальных своих мамаш; какую-то род. клиннику, или же просто шалаш (формы огромного финика), где он явился на свет, в облике звезда-циника. И всегда — устремленность вниз, паа-аастоянное хулиганство, его вечный дурацкий девиз: стать воплощеньем поганства! Но неумолимая правда высокого рождения мешала его вырождению. Его собственная нимбовость, такая же, как у всех, неограниченность, святость, мощь, убивали его внутреннюю клевость, его злобную радость, животность… если б мочь! И он смог быть гнусным и гневным, он смог превратиться в два; он восстал над благодатью ежедневной и чуть не жочемукнул едва! Учёбище, звезды, звезды, педитация в говне, — этой жизни полеты, разъезды: всё, что было со мной — во мне!
Цмип даже вспомнил слизистую желтую матку Зинника, из которой ему было суждено вылезти во Вселенную. И все остальное он ярко помнил, особо не напрягаясь: говки, Тьюбюща, Склагу, судзуд, машину времени, блюбовь, гермафлорацию, бздетство, яжеложество и, конечно же, мочку Доссь!.. И убийство самого себя, благодаря которому он стал таким, каким сейчас был. Но до матки ничего не было, как не может быть личинки до яйца, или восрксения до Творца.
— Не помню я никакого светика, — мрачно пробурчал Цмип, опять удивившись ясной вразумительности своей речи, осуществляемой всеми порами Цмипового тела на язык, который он знал, не знал.
— Пройдемте, — предложил Слад, указывая своей шестипалой рукою на белый куб.
Цмип напряг мускулы, косо взглянул на солнышек в строю и медленно, с достоинством, зашагал к кубу. Слад тут же сорвался с места и подскочил туда первым.
— Как сюда входить? — спросил Цмип.
— Как всегда, — ответил Слад.
Он двинулся вперед и исчез за матовой, какой-то воздушной стенкой куба. Цмип удивленно посмотрел на стенку, затем шагнул прямо в нее и оказался внутри, не почуяв телом никакого препятствия.
— располагайся, — вежливо сказал Слад и простер свои руки, указывая на обстановку внутрикубовых покоев.
Цмип осмотрелся. Убранство состояло из ряда каких-то студенистых синеватых бесформенных сидений, черного столика посреди и еще какого-то ромбического предмета, то и дело неожиданно вспыхивающего разноцветными огнями.
— Это что? — спросил Цмип, поглядев на предмет.
— Констриктор, — ответил Слад. — Восседайте.
Цмип подошел к противоположной стене, вытянул вперед свою руку и осторожно коснулся ею слегка колыхающегося сидения, которое тут же геометрически оформилось в нечто угловатое, четкое и упругое; Цмип забрался на него, разбросав свои четыре слизистые ноги и поставив совершенно прямо, вертикально свой головоторс, затем расслабил руки, сделав их мягкими и волнистыми, и они повисли вдоль головоторса, словно незадействованные щупики отдыхающего звезда.
— Что вы можете мне сообщить? — спросил Цмип. — Я ничего не вспоминаю. Что такое "Светик"?
— Я, — немедленно ответствовал Слад, присаживаясь напротив. — Хотите влаги?
Только сейчас Цмип заметил, что на столике стоит красный сосуд, похожий на брусок, в котором несомненно что-то находилось.
— Хочу, — сказал он.
Слад встал, взял брусок-сосуд и протянул его Цмипу. Тот приставил сосуд к одной из своих ног и всосал в себя жидкость, которая там в самом деле была.
— Что это? — спросил он, отбрасывая пустой сосуд на пол куба.
— Влага, — посторил Слад. — Хорошо мозги прочищает. Ну, эйфория, легкие причуды… Сейчас сам увидишь. Я думаю, это облгчит тебе понимание того, что я сейчас буду излагать.
Цмип в испуге завибрировал.
— Не бойся, — усмехнулся Слад. — От влаги еще никто не умирал. А умрешь — определю тебя куда-нибудь еще. Мне это ничего не стоит!..
— Как же вы можете такое говорить?! — возмутился Цмип. — Я — звеязд, но я был звездом, и даже мы — звезды — высшие существа, суть Вселенной, надежда Соли, и то ничего не знаем просмерть и про рождение, про тайну Ничто и Чего-то, про…
— Перестань молоть всякую чушь, — отмахнулся от него Слад. — Я говорю только то, что я знаю. Мое занятие в этом мире как раз и заключается, чтобы вершить судзуд и определять разных сдохших субъектов в иные воплощения. Вот я тебя и задвинул на Звезду, хотя по всем своим прежним делишкам в разных обликах ты этого никак не заслуживал. А Звезда, Действительно, самый высший, пожалуй, из неявленных миров, и я…