Ричард Фаринья - Если очень долго падать, можно выбраться наверх
— Это для насекомых, — пояснил Дэвид. Хеффаламп отчетливо побледнел, стал оглядываться через плечо, а ноги теперь поднимал осторожно, пристально всматриваясь, куда ступает.
— Брр, — нервно воскликнул он и оглянулся, ища единомышленников, — змеи. Никуда не годится.
Но вокруг росли фиги и молочай. Дикие тюльпаны, анемоны, жасмин, наперстянка, толокнянка, розовые гвоздики, душистые васильки, алтей, сирийская мальва, фуксии, иберийки, тигровые лилии, рододендроны, зверобой, мимоза, лаванда и еще полсотни бутонов и разновидностей, названий которых Гноссос не знал.
— А это что такое? — спросил Хеффаламп, пытаясь переключить внимание Ласточки, заинтригованной его курчавыми волосами, в которых она увлеченно прокладывала пальчиком тоннель.
— Семейство Papaveraceae , — сказал Дэвид. — На самом деле — трава, только со щетинками, если присмотреться. Мак.
— Мак? — вгляделся Гноссос.
— Самосейка. — Дэвид улыбнулся, снял с плеча Киви и опустил ее на землю, потом сорвал красноватый цветок и дал всем понюхать. — Видите? Это не снотворный евразийский цветок. У него белые лепестки, иногда бывают фиолетовыми; семенная коробочка, выделяет молочко.
«Летний Снег» Матербола.
— Семенные коробочки, — повторил Гноссос. — Без них никак, дети.
— Аааахх! — завопил Хеффаламп, подлетая в воздух. Здоровенная черная змея, проложив себе путь сквозь маки, замерла, подняла голову и уставилась на них. Крачка взяла ее в руки и обернула кольцом вокруг шеи:
— Не бойся, не кусается.
Ласточка решила, что настал подходящий момент, и принялась распутывать самый тугой завиток у Хеффалампа на голове.
— Ты что, Ласточка, я ведь живой!
— А где моя трава, — спросил Гноссос, — как она поживает?
— Ах. Чудесно, можешь себе представить. Вот, смотри. — Дэвид сорвал длинный стебель с крохотными почками. — Всего за три недели, и в такой бедной почве.
— Из маленьких желудей, — сказал Гноссос.
— Побольше света, видишь, целый день солнце, поменьше воды — р-раз, и выросла.
Гноссос удовлетворенно провел ладонью по бортику влажной глиняной кадки. Недолго ждать урожая — устроить деревенский праздник, позвать фермеров со всей округи, будет как у Брейгеля.
— У тебя смешные волосы, — объявила Вороба Хеффалампу. Тот густо покраснел и опустил ее на землю, сделав вид, что его очень заинтересовала виноградная лиана.
— Смотрите, что я нашла! — воскликнула Киви, коварно улыбаясь; она приближалась к ним на цыпочках, сложив ладошки таинственным мячиком. Затем подняла одну руку — на другой сидела коричневая жаба, которая тут же принялась квакать, выпячивая и втягивая брюшко. — Она ест противных червяков. И личинки.
— Ихх. — Это Хефф.
Довольный Гноссос снова оглядел цветы — подвинул ящик с цветущей марихуаной, провел по листьям кончиками пальцев. Девчонки, вернув на место змей, лягушек и жаб, сгрудились вокруг Хеффалампа, который за секунду до того подбирался к двери, стараясь не потерять при этом лица. Они дразнили его воображаемыми пауками и ползучими тварями, хихикали и стреляли глазками по сторонам.
— Ну хватит, — отмахивался тот, — пошли есть мороженое. Кто хочет эскимо?
Дрозд встретила их на крыльце с завернутой в лоскутное одеяльце новорожденной Зарянкой на руках. За подол цеплялась Синица, держа у щеки для безопасности подушку и засунув в рот большой палец. От такого зрелища Гноссос вдруг остолбенел. На боковой стене дома висел старый обеденный колокольчик, черный, размером со здоровенную тыкву. В голове у Гноссоса все завертелось, и он, перекидывая ноги через подвернувшихся девчонок, кинулся к нему и, весело хохоча, дернул за веревку. Трезвон получился таким оглушительным, что у всех заложило уши.
— Дэвид, солнце, — радостно орал он, размахивая руками, — дишь твою мать, старый благодетель, я тебя люблю!
Но громкий резкий звон разбудил малышку, и она вдруг пронзительно завопила.
— Тихо, тихо, — проворковала Дрозд, — это всего лишь Гноссос.
А Крачка, делегат от прочих девчонок, посмотрела на отца, как раз в эту минуту переставлявшего защелки на красных подтяжках, чтоб не свалились купленные на распродаже брюки, и спросила:
— Папа, а что такое дишьтвоюмать?
Они брели в городок под названием Дриада, но в голове у Гноссоса крутился только один образ, да и тот он изо всех сил старался прогнать. Невозможно выиграть у всех.
Они шли вдвоем по безлунной дороге, держась из-за редких ночных машин поближе к забору; под сапогами хрустел шлак. Время от времени слышались всхрапы бессонных коров, а иногда прямо над головами зловеще каркали невидимые вороны. Гноссос — рюкзак лупит по спине, а с поднятым капюшоном парки он похож на шаркающего картезианца. Хеффаламп — в армейской куртке Дэвида; длинные тощие руки прячет от холода подмышками, и почти теряясь в темноте, вдруг выстреливает вопросом:
— А может, ну их всех в зад, пойдем лучше к Гвидо, а, Папс?
— Гвидо истощает, старик, у Гвидо ничего не происходит. Тебе нужен «Экванил»?
— Ради такого говна терпеть всю эту скуку? Пьянки — отстой.
— Мазохизм, детка. Маленькое зло.
— Господи.
— Не господи, а совсем наоборот. Поговори с ним перед сном, увидишь, что он тебе ответит.
— Тебе — может быть.
— Этот кошак, наверное, решил заснять вас с бабой на пленку: в разных позах, тема с вариациями — кто знает? Ты видел в городе его микроавтобус? Этих зомби на заднем сиденье? Ночные создания, старик, распускаются под луной.
Прямо над их головами заложила крутой вираж ворона, Хефф пригнулся от неожиданности, потом молча кивнул и засунул руки в карманы.
— Зомби.
— Чувак Аквавитуса, у них все схвачено, даже этот гаванский кошак с опалом во лбу, как там они его зовут.
— Будда, — прозвучал резкий ответ, Хеффаламп нахмурился и прибавил ходу. — Шевелись, у меня время не дурное.
— Расслабься, старик.
— Расслабиться — это хорошо. — Сплюнул: — Ха. — Что-то не так?
— Тебе бы мепробамата для головы.
— Отъебись.
— В чем дело, старик?
Голова качается, подошвы лупят по дороге.
— Хефф?
— Чего?
— Какая тебя муха укусила?
— Никакая.
— Тогда ладно, я просто подумал, вдруг тебя укусила какая-то муха.
Сарказм заставил Хеффа остановиться и повернуться в темноте к Гноссосу.
— Слушай, Папс, мы с тобой охуительные друзья и все такое, но я тебе уже говорил про Джек, так что притормози немного, ладно?
— Ты о чем?
— Это моя девчонка, я ее люблю.
— Эй, старик, я не понимаю, о чем ты.
— Джек. Я говорю о Джек.
— И?
— И. С меня хватит того, что она крутится вокруг других баб, чтоб еще и ты трындел о нас и о позах.
До Гноссоса наконец дошло, вздыбило волной хохота — и от полновесного тычка в живот Хеффаламп согнулся и закашлялся.
— О, Хеффаламп великолепный, декадентская рожа.
После этих слов Хефф зашипел и кинулся за Гноссосом, который скакал теперь впереди и вопил, изредка оглядываясь:
— Караул! Хеффаламп! Слонасный Ужопотам! Потасный Слоноужам!
Позади из-за поворота вырулили две машины: рыча клаксоном и заезжая на обочину, одна обгоняла другую. Пришлось скакать с дороги и, размахивая руками, лететь в распаханный, однако нехоженый сугроб. Теперь они лежали там отдуваясь, пока не стих гул моторов, Гноссос хихикал себе под нос, уткнувшись подбородком в грудь.
— О, ты ж у нас тот еще хуила. — Хеффаламп выскочил из сугроба, явно не желая больше в нем находиться, но соскользнул, опершись на локоть, и обреченно повалился обратно. Гноссос встал, все еще посмеиваясь, пропахал разделявшие их десять ярдов и рухнул рядом.
— Ладно, детка, что там еще за предчувствие?
Тишина. Затем сердитый голос:
— Не зли меня.
— Я серьезно, я хочу знать, о чем ты говорил у Грюна.
Хефф следит за выражением лица, за интонацией.
— Ты меня злишь.
— Что ты, старик, я само непротивление. Видишь, лежу в этой луже, мокрый и мирный.
— Ты сказал, что будешь здесь осенью, вот и все.
Гноссос опять хихикнул, слепил снежок и швырнул его на дорогу.
— Овусу можно, а мне нельзя?
— Думаю, что нет.
— Эх, ты, мудрая жопа.
— Лучше скажи, какого черта ты завис, как последний маньяк — и не отнекивайся, так и есть — на Морали и Нравственности, а?
— Завис?
— Невротический любовный синдром. В конце концов, ты просто намотаешь на винт — можно подумать, сам не знаешь. Ты прешься на пьянку изучать в клинических условиях Моджо с этим ушибленным помощником? Хуйня. Просто у тебя там есть шанс выискать абсолютную, апокалиптическую любовь номер один всей твоей жизни и упереть ее в сарай цветущих вишен, вот же дерьмо. Старик, ты с чего-то решил, что клюнет крупная рыба, и не говори мне, что это не так.
— Отвянь, Хефф.
— Ну, не вишни, так восточные маки, семечные коробочки.
— Семенные.
