Виржини Депант - Teen Spirit
Наверное, она ждала, что я скажу: «Нет, нет», но у меня не было сил. Мне претила ее откровенность, получалось как в церкви: признал ошибку, и тебя, считай, простили. Достаточно поистязать себя и пробормотать слова сожаления.
Снова зазвонил мой мобильник, я подумал, что это Сандра, не спеша взял трубу, однако на ней высветился незнакомый номер, начинающийся на 02.
— Здравствуйте, это Брюно Мартен?
* * *— Алло! Тьерри? Это Брюно. Я тебя разбудил?
— Видишь ли, я работаю допоздна, а сейчас еще нет шести. Ты правильно мыслишь — разбудил.
— Извини, пожалуйста, мне нужна машина, а из моих знакомых она есть только у тебя. Мне сейчас позвонили из Орлеанской полиции, там задержали мою дочь, мне надо поехать ее забрать.
Я заикался, адреналин разлился во мне, проникая повсюду — в пальцы, в горло, внутри меня прыгал какой-то бешеный комок, сбивал дыхание. Я испытывал невероятное облегчение: Нанси жива, мы знали, где она, улизнуть она не сможет, мы ее скоро увидим. Но более всего я сгорал от нетерпения, хотелось скорее прибыть на место, убедиться, что полицейские ее не обидели, поговорить с ней, быть с ней рядом…
Тьерри мгновенно проснулся, а я-то боялся, что он не поймет, уклонится, найдет предлог. Он был из того же материала, что и Сандра: трудности его вдохновляли. Я услышал, как он прорычал своей подружке: «Заткнись!», а потом мне коротко:
— Выезжаю. Ты где?
— Если хочешь, поведет Сандра, тачку вернем к обеду.
— Я сам тебя отвезу. Я не за машину боюсь, просто так лучше — я поеду с тобой.
Радость захлестнула меня. Напряжение было слишком велико, оно прорвало защитную оболочку, я почувствовал себя обнаженным, я кожей касался мира со всем, что есть в нем доброго и злого. Ободряющие голоса друзей вытащили меня из кошмара, в который погрузила Алиса; она же не переставала стонать и заламывать руки из-за того, что Нанси сидела в участке и задержали ее в ворованном автомобиле.
Я мигом все сообразил:
— Значит, так: я звоню Сандре, она будет ждать тебя у метро «Барбес» через десять минут. Идет? Потом вы звоните мне, и я спускаюсь с Алисой.
— Алиса тоже едет?
— Я не оформил отцовства, необходимо присутствие матери, чтобы ее выпустили.
Полушепотом я добавил:
— По правде говоря, можно было бы обойтись и без нее.
* * *На автостраде Тьерри наверстал все свои прошлые грехи, все те случаи, когда его не было в нужную минуту, — он точно самолет вел. Мы поочередно вспоминали эпизоды, когда сами оказывались в участке.
Алиса и тут пыталась нам отравить жизнь:
— Ты как будто гордишься ею.
Сандра ее успокаивала:
— Она жива и здорова, а это самое главное, нет? Ничего страшного не случилось, в этом возрасте многого не догоняешь… Не стоит драматизировать.
Если честно, мы и в самом деле гордились ею, гордились, что она прошла этот путь. Это хорошо, что полиция научит ее врать, таиться, не доверять властям, презирать их втихомолку и, уставившись в пол, подавлять в себе ярость. Пусть знает, что в любую минуту какой-нибудь кретин может задержать тебя, оскорбить, наказать незаслуженно. Мы в полном их распоряжении. Я не радовался за нее, но и вправду гордился, что она не тряпка. Ну так пусть понимает, на чем оно держится и как устроен этот добрый старый мир.
Я был в отличном настроении. Мне нравилось, что мы мчимся на бешеной скорости, что с моей дочерью все в порядке, что со мной рядом Тьерри и Сандра и что случившееся одинаково подействовало на нас троих: напомнило непутевую юность, наши попытки пробить головой стену и последующие неудачи и наше вечное ха-тьфу.
Алиса нас проклинала, мы выступали против нее единым фронтом, стоило ей открыть рот. Но и она тоже невольно оказалась частью нашей компании, компании очумелых чудаков, взбудораженных проделкой несмышленой девчонки.
* * *Я был потрясен, когда она вышла из участка с болтающимися шнурками и своими вещичками и, опустив голову, направилась к нам, как приговоренная к электрическому стулу.
В ту ночь я по-настоящему стал ее отцом. Беспокойство и наступившее затем облегчение пробили брешь в моей душе, и в эту брешь хлынула любовь, какой я никогда не испытывал, ни с чем не сравнимая по силе, неугасимая.
Алиса натянула на лицо маску тяжелобольной, она была неподражаема в этой роли. Облаченная в свое благородное страдание, она смотрела на Нанси с ужасом и укором. Какое-то мгновение они стояли друг против друга, потом Нанси взглянула на меня, и я распахнул объятия. Я молча прижал ее к себе, как прижал бы подругу. Почему я, такой понимающий с друзьями, не могу с пониманием относиться к ней? Только потому, что имею право наорать на нее и смешать с дерьмом?
В голове складывалась какая-то нелепая речь:
— Если тебе суждено через это пройти… что я могу тебе сказать? Я не стану любить тебя меньше. Я через это прошел, и теперь я на другой стороне. Я полз, обдирал морду об асфальт, натыкался на стены, но я это преодолел…
По крайней мере одно я умел, одному научила меня жизнь: прижимать к груди людей, когда им плохо, делать вид, что мне не страшно, что ничего особенного не происходит, стоять на ногах, когда рушится все вокруг, верить, что еще выкарабкаемся.
* * *Домой мы возвращались в полном молчании. Дружка своего Нанси оставила в участке: ту машину вел он, и он взял все на себя. Или на него все повесили. Одна лишь Алиса не понимала, что Нанси встретится с ним, как только его выпустят, Алиса предполагала поместить дочь в пансион и пинками под зад наставить на правильный путь. Мы трое молчали и старались как могли дать почувствовать Нанси, что не держим на нее зла, но перепугались сильно. И что, когда нужно, мы всегда будем с ней.
Тьерри отвез нас к Алисе. Мы пили кофе, вяло поглядывая в телевизор. Нанси не раскрывала рта. Только шепнула мне, чтобы я не оставлял ее наедине с матерью. Ей было стыдно, у нее наступила реакция, я никогда не видел ее такой притихшей.
Я пошел на кухню посмотреть, что делает Алиса. Вся сникшая, она стояла у окна. Услышав, что я вошел, повернула ко мне лишенное всякого выражения лицо и прошептала подавленно:
— Я жалею, что разыскала тебя и сказала о ее существовании. Твое появление не мешает ей идиотничать, не мешает меня добивать. Зато ты мешаешь мне воспитывать ее так, как я хочу. Я загнана в угол: с одной стороны она меня судит, с другой — ты. Я в тисках. Я предпочла бы, чтобы тебя не было.
— И что бы ты делала?
— Я бы ее посадила под замок. Кажется, именно этого она и добивается — чтобы ее повязали. Я упрятала бы ее в клинику. Ей нужно быть под наблюдением. Но, полагаю, ты не согласен?
Я воздержался от ответа, опасаясь, что она закатит истерику, от чего никому лучше не будет. Я оставил при себе соображения типа «упрятать в клинику надо тебя». Алиса продолжила наступление:
— Тебе не придется иметь с ней дела каждый день. Жить в постоянном напряжении, вздрагивать всякий раз, когда звонит телефон, ждать, что она еще выкинет. Когда я подхожу к квартире и вставляю ключ в замок у меня душа замирает, я не знаю, что я застану дома… Теперь еще буду бояться, что ее нет.
— Я могу взять ее к себе, если хочешь. На всю неделю и вообще… Я с удовольствием возьму ее к себе.
Алиса резко выпрямилась, я приготовился к порции оскорблений, однако в глазах ее блеснула заинтересованность:
— Ты это серьезно?
— Вполне… Я, знаешь, не так уж занят.
— Но твой образ жизни…
— Приспособлюсь…
Не скрою, я дико испугался того, что сам же и предложил.
Алиса что-то прикидывала в уме, в ней боролись уязвленность, интерес и недоверие.
Я вернулся в комнату, сел рядом с Сандрой, я бы с удовольствием заглотнул два-три лексомила, но боялся, что вырублюсь, а мамаша за это время упечет куда-нибудь дочь. Нанси держалась поближе к нам и молчала, потрясенная тем, что ее не ругают. Завтра же я поговорю с ней серьезно… От этого разговора меня плющило заранее.
Мы сидели на диване и клевали носом. Я сказал Сандре:
— Тебя, может, ждут. Так иди, мы разберемся…
— Нет, меня больше никто не ждет.
Я взглянул на нее искоса, она почесывала себе бровь, приоткрыв рот, и смотрела в окно на крыши Парижа. Чувствуя, что я ожидаю пояснений, она шмыгнула носом и добавила:
— Достал он меня вчера. Лох он и есть лох.
Я испытал облегчение. В сущности, жизнь не так уж скверно устроена.
Зазвонил телефон. «Ты о чем?» — услышали мы заспанный голос Алисы. Уже в следующую секунду она очнулась, вскрикнула: «Во Всемирный торговый центр?» Потом она еще что-то бормотала, затем резко повесила трубку и вошла в гостиную. Лицо — бледнее прежнего. Я подумал сначала, что у нее проблемы на работе.
Алиса включила телевизор.
Искать нужный канал не пришлось. Горела первая башня. Комментаторы ахали и охали, и тут самолет врезался во вторую. Ну чисто кино: на переднем плане чувак с микрофоном пытается осмыслить, что произошло с первой, и, пока он там разглагольствует, оно — шарах! — по второй. В эту минуту что-то изменилось в мире.
