Рохинтон Мистри - Дела семейные
На сей раз воздушная акробатика была еще сложнее.
— Открыть бомбовый люк!
Рис просыпался мимо рта Наримана на шею и воротник.
Роксана влетела с балкона с Йезадовой рубашкой в руках.
— Я же говорила тебе! Пять минут не можешь обойтись без выдумок!
— Моя вина, — хихикнул Нариман. — Плохо рот открыл.
— Не защищай этого мальчишку, папа, а то с ним совсем сладу не будет. Будь с ним построже.
Роксана спросила, подать ли ему тазик, чтобы он прополоскал рот: он всегда ополаскивал протезы после еды. По тому, как он покачал головой, она поняла, что отец не хочет утруждать ее без крайней надобности.
— Что у нас теперь на повестке дня? — спросил он Джехангира. — Ты меня кормил, а я могу помочь тебе сделать уроки.
— Уроки не на повестке дня, — ответил Джехангир, наслаждаясь новым словечком. — На повестке дня большая мамина кровать, буду лежать и читать.
— Можешь читать здесь, почитаешь мне вслух, чтобы и я получил удовольствие.
Джехангир заколебался — вслух он читал дважды в год, на экзамене по чтению и декламации.
— Вообще-то я уже три главы прочитал. И тебе не понравится, это же детская книжка, Инид Блайтон.
— Ничего, можешь читать мне четвертую главу. Если покажется скучно, я скажу. Честное слово.
В четвертой главе Джехангир и Нариман узнали, что Джордж за плохое поведение, о котором говорилось в предыдущих главах, отправлена отцом в свою комнату, где теперь изнывает в одиночестве; хуже того, отец упрямо зовет ее Джорджиной («Она терпеть не может свое имя, потому что она сорванец», — на ходу пояснил деду Джехангир). Джулиан, Дик и Анна, которые приехали погостить на каникулы («Это кузены Джордж», — пояснил Джехангир), считают, что дядя Квентин слишком сурово обошелся с бедной Джордж. А ей-то, бедняжке, каково — не пустили с ними на прогулку по берегу, а погода просто замечательная, море этим утром такое потрясающе голубое («Лазурное», — сказал дедушка, небесно-голубое. «Лазурное», — повторил Джехангир), Тимми, безостановочно виляя пышным хвостом, отлично проводит время, обследуя каждый камень и ракушку, в испуге облаивая каждого напуганного краба, чем очень смешит их всех, хотя не так уж и хочется смеяться без милой бедняжки Джордж, и…
Мама тихонько коснулась его плеча. Он поднял глаза от книги. Она приложила палец к губам и указала на диван: дедушка заснул.
Ее отец и ее сын еще спали, когда в половине четвертого она зажгла плиту, приготовила чай, засыпав заварку прямо в чайник с кипятком. Послеполуденный чай не удостаивался заварочного чайника и стеганого чехла, которыми она пользовалась по утрам. Она подумала о распорядке своего дня, сложившемся за годы, и ей пришло в голову, что это странно, ведь утро проходит в страшной спешке, неторопливый ритуал куда больше подошел бы для чая во второй половине дня.
Но ради Йезада она тщательно накрывала стол к завтраку — он любил утренние часы. Любил завтрак — играет радио, в квартире и во всем доме суета, внизу на улице разносчики нараспев выкликают товары, с лету бросаются к покупателям, которые подзывают их хлопком в ладоши или громким шипом. Под настроение Йезад подражал ритмичным выкрикам и распевам продавцов, потом в этом соревновались и сыновья.
Роксана тоже прислушивалась к крикам разносчиков, выжидая время, чтобы спуститься вниз с кошельком. Кое-кто из соседей держал наготове корзину с веревкой; в корзину клали деньги, опускали ее на веревке из окна, потом втягивали наверх со сдачей, с картошкой, луком, бараниной, хлебом — кому что нужно. Роксана корзиной не пользовалась — ей не нравилось демонстрировать свои закупки соседям. Йезад шутил, что, наблюдая за этой корзинно-веревочной коммерцией, можно в любой день определить, кто что ест.
Йезад всегда шутит и дурачится по утрам, болтает с сыновьями, рассказывает им истории. Только вчера он рассказывал про старого мистера Энджинира, который всю жизнь прожил в их доме и недавно умер.
— Ты помнишь его фокус с веревкой, Рокси?
Она улыбнулась, Джехангир с Мурадом клянчили, чтобы им тоже рассказали. Вода еще не нагрелась, и Йезад начал рассказ о том, что придумал старый Энджинир много лет назад, когда у него было туго с деньгами. Он каждое утро дожидался у своего окна на втором этаже появления торговца яйцами. Ему было известно, что с балкона третьего этажа спустят корзину, торговец уложит в нее свой хрупкий товар, и корзину медленно потянут наверх. Когда корзина проплывала мимо окна мистера Энджинира, проворная рука выхватывала яичко — к завтраку. Корзина добиралась до места назначения, и с верхнего балкона раздавался возмущенный крик:
«Эй, ты что же делаешь, дюжина — это двенадцать яиц, а не одиннадцать!»
Торговец упирался, клялся и божился, что отсчитал ровно двенадцать штук, но ему не верили, и бедняга отправлял наверх еще одно яйцо.
Но однажды утром злодейская рука была замечена. Энджинир был пойман с яичным, сострил Йезад.
Верхние жильцы, смущаясь, отправились выяснять отношения. Но мистер Энджинир и глазом не моргнув спросил: «Да кто я такой, чтобы отказываться от того, что Бог посылает прямо в мое окно?»
Тут Джехангир и Мурад уже просто покатились со смеху. Они смеялись с восторгом и пониманием, а их отец завершал рассказ словами:
— С тех пор все в доме знают о знаменитом «Энджинировом фокусе с веревкой».
Мурад сказал, что это напоминает ему другую отцовскую историю: про царя по имени Сизиф и про его наказание в Аиде…
— Вот я и думаю, что мистер Энджинир похож на Сизифа.
— Это почему еще? — возмутился брат. — Мистеру Энджиниру не приходилось раз за разом толкать огромный камень в ropy.
— Все равно, — стоял на своем Мурад, подыскивая объяснение, — каждый день корзина то вниз, то вверх, а у бедного мистера Энджинира нет денег, он прячется за окном, чтобы украсть яйцо… Тоже ведь ежедневная кара. Печально это.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал отец. — Если вдуматься, то каждый из нас по-своему Сизиф.
Наступила тишина. Все задумались. Потом Джехангир серьезно кивнул головой:
— Я понял. Это как домашнее задание. Каждый день делаешь домашнее задание, а на другой день задают новое, и так без конца.
Джехангир всех рассмешил.
— Но у истории про Энджинира есть хеппи-энд. Через несколько дней, после того как он попался, утром позвонили в дверь. Открывает — никого. Только бумажный пакет на полу, а внутри-яйцо. И это повторялось дважды в неделю до самой его кончины.
— Почему только два раза в неделю? — спросил Мурад. — Почему не каждый день по яйцу?
— Кто его знает, — пожал плечами Йезад.
Роксана, со значением взглянув на мужа, высказала предположение, что тайный благодетель не хотел, чтобы у старика повысился холестерин. Йезад сделал вид, что не слышит.
А мальчики начали составлять список вкусных вещей, которые им бы хотелось найти в корзине, проплывающей мимо окна: круглые, сдобные маффины с маслом, овсянка, копченая селедка, ячменные коржики, пироги с печенкой, мясо в горшочке, яблоки в тесте. Отец заметил, что если бы они разок попробовали безвкусную иностранную пищу, о которой знают из книг этой балды Блайтон, так поняли бы, какие потрясающие блюда готовит их мать: и кари с рисом, и кхичри-саас, и плов с тыквой, и дхансак. Эх, нашлась бы индийская Блайтон и увлекла бы детей индийской реальностью!
Тут по радио объявили: время золотых хитов минувших лет… Зазвучал голос Энгельберта Хампердинка; Йезад и мальчики подхватили припев: «Только три словечка — я тебя люблю!» Роксана, улыбаясь, позволила дослушать песню, после чего отправила сыновей собираться в школу.
…Но то было вчера. Как все сразу изменилось, думала она, наливая себе чай и ставя чайник обратно на плиту. Попозже, часам к шести, она вскипятит воду, чтобы Йезад мог выпить чаю сразу как вернется. Вечерняя чашка чая совсем не походила на утреннюю. По вечерам она видела на лице мужа следы, оставленные очередным трудовым днем. К Роксаниной любви примешивалась обида за мужа, когда он рассказывал о капризах клиентов, которые считают, что могут безнаказанно хамить ему, потому что в их руках большие деньги, и в то же время обязательно закидывают удочку насчет отката при закупках крупных партий спортивного инвентаря для своих школ, или колледжей, или корпораций. А он вынужден, скрывая отвращение, тактично давать им понять, что владелец магазина, мистер Капур, против таких вещей…
Все еще раздраженный и расстроенный, садился он пить чай. Иногда пил прямо из чашки, чаще из блюдечка, всматриваясь в него, как в непроницаемую глубь, скрывающую необходимые ему ответы. Она боялась обронить словечко — он мог вынести только тишину. И на свой лад понимала, каково быть на его месте, надрываться ради семьи, которую он так любит. Но оставалось ей только одно — ждать, когда наступит ночь и сон снова возродит его. Чтобы наутро он был опять полон оптимизма.
