Катарина Масетти - Семейная могила
Этот снег и спас жизнь Арвиду. Он, видно, оделся, вышел на улицу, встал позади трактора и принялся звать папу. А папа тем временем сидел в тракторе и не слышал, потому что в наушниках у него орала музыка. А потом папа дал задний ход. Причем довольно резко и кое-как, засыпая на ходу, — но я же знал, что там никого нет! Попробуй разгляди мальца в сто двадцать сантиметров роста в зеркальце заднего вида!
Арвида вдавило в рыхлый свежевыпавший снег, и его мягкие косточки прогнулись под колесом. Ни один взрослый на его месте не выжил бы. У Арвида было три сломанных ребра, пункция легкого и трещина в тазобедренном суставе. И все! Врач сказал, что через два месяца все пройдет. И не соврал.
Но травма, которую мы с Дезире нанесли друг другу, заживала куда дольше.
Она осталась в больнице, Нильс, понятное дело, тоже. Я же поехал на машине домой. Было уже четыре часа дня, пора начинать вечернюю дойку. Дезире на меня даже не взглянула, когда я уезжал, демонстративно отвернулась и направилась к послеоперационной палате с Нильсом на руках. Сестры ей одолжили больничный халат.
— Привези одежду, — только и сказала она. — И денег.
Вайолет и Бенгт-Йоран выскочили на крыльцо, когда я заехал к ним рассказать о случившемся. «Скорой» пришлось уехать ни с чем, и санитары попросили их передать, во сколько нам обойдется ложный вызов.
Но сейчас мне ни до чего не было дела. Пока я не увидел шапку Арвида на полу прихожей. Он терпеть не может носить шапку и, хотя послушно надевает ее, при первой же возможности кидает куда попало. Я вошел в комнату, лег на диван и уставился в потолок, так что слезы потекли в уши.
Несколько часов спустя я проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Спросонья я даже не понял, где я.
— Бенни! Бенни! — звал меня Бенгт-Йоран.
— А? Что? Уже утро? Коровы? Арвид! — вырвалось у меня.
— Тихо-тихо, — успокоил меня Бенгт-Йоран. — Я только что подоил и завтра с утра тоже тебя подменю. А ты поезжай в больницу, узнай, как там Арвид. И поживее!
Так я и сделал. Арвида положили в отдельную палату в педиатрическом отделении, Дезире спала на стуле рядом с его койкой, закутавшись в желтое больничное одеяло. Нильса нигде не было видно, но из коридора доносился его крик. Наверное, кто-то предложил с ним посидеть, увидев, в каком состоянии Дезире.
Я осторожно дотронулся до ее руки. Она открыла глаза, но ничего не сказала, а по ее лицу сложно было что-либо понять.
— Он выживет! — прошептал я.
— Если б он не выжил, я бы руки на себя наложила! — ответила она. — И на тебя тоже!
Могу поклясться, что она это всерьез.
— Значит, ты решил, что это я? — продолжала она. — Думал, я одела его и выпустила во двор, где ты разъезжаешь на тракторе? Так, значит, ты обо мне думаешь? «Что же ты за мать?!» — так, кажется, ты сказал?
— А ты обвинила меня в разгильдяйстве! Сказала, что я никогда не смотрю по сторонам.
Было ясно, что все горькие слова, высказанные нами сгоряча, засели глубоко внутри, словно выжженные каленым железом на подкорке мозга.
— Дезире, сейчас нам нужно держаться вместе. — Я встал на колени перед стулом и попытался ее обнять.
— Да, — ответила она, но вывернулась из моих объятий. — Пойду заберу Нильса.
Арвид спал, громко, натужно дыша — видимо, из-за пункции легкого. Моя слеза капнула ему на руку, и он чуть пошевелился во сне.
Я вышел поговорить с дежурной медсестрой. Она оказалась самым милым человеком, которого я встречал в своей жизни, я просто на шею ей готов был броситься, но, слава Богу, этого не сделал. Она ни словом не обмолвилась о том, что я переехал собственного ребенка, только пообещала поставить в палате еще одну кровать для Дезире с Нильсом. Мне она предложила переночевать на каталке в процедурной.
Дезире осталась на неделю в больничной гостинице и целыми днями не отходила от Арвида, пока Нильс сидел у нее на коленях или ползал по полу. Я все время названивал ей на мобильный, но она не отвечала, хотя я специально его привез. Каждый день я ездил в город и молча с ними сидел. Дезире не могла со мной разговаривать, мне кажется, с ней случилось что-то вроде нервного срыва, вот и дежурная медсестра тоже так считала. Она даже записала ее на прием к психиатру, но Дезире наотрез отказалась оставить Арвида даже на несколько минут.
Наконец мне позволили забрать их из больницы. Арвид мог идти сам, но ходил, как старичок. Правда, рот его при этом не закрывался ни на секунду.
— А теперь мне можно в садик? — спросил он. — Можно, папа, ну можно? Я хочу Лине рассказать! Ее-то всего лишь велосипедом переехало.
Я рассмеялся.
А Дезире заплакала.
41. Дезире
Одного Бенни не знал, когда приключился тот кошмар с Арвидом.
Я снова была беременна. Нильсу был всего год, Арвиду — два, а я опять в положении. Таких рекордных результатов даже от племенных сук не дождешься.
Узнала я об этом всего за несколько дней до того несчастного случая. Нет, тест я не делала — к этому времени я и без того знала, что означает это покалывание в груди, тошнота от запахов и усталость. Но рассказать Бенни я так и не успела — из-за Нильса с его воспалением уха я ходила, словно в тумане.
Как это могло случиться?
Думаю, это произошло в Рождество. С интимной жизнью у нас как-то не очень складывалось, еще бы, два младенца в доме, одному год, другому два — долгие бессонные ночи брали свое, мы знали, что в любой момент может заявиться Арвид и сообщить, что хочет писать, а если он сам не ставил нас об этом в известность, кто-то из нас мог вдруг застыть в тревоге: не пора ли разбудить Арвида? Не Нильс ли это пискнул? Так что тут уж не до удовольствий — лишь бы побыстрее отстреляться.
Но в Рождество мальчишки вымотались и вырубились чуть ли не в девять. Я легла спать в ужасной красной ночной рубашке с разрезами для сосков из каталога «Товары — почтой» — это был рождественский подарок Бенни. Так у него глаза чуть из орбит не выскочили, впервые с тех пор, как я закончила кормить грудью. И, надо сказать, энтузиазм его оказался заразительным. Да полезь в тот момент из трубы сам Дед Мороз со всей оленьей упряжкой, вряд ли мы бы что-нибудь заметили. Вот и забыли о мерах предосторожности. Просто забыли.
Все то время, пока Арвид лежал в больнице, я старалась об этом не думать — так, сидела где-то эта мысль занозой, каким-то образом связанной с Бенни. Вообще-то мне кажется, что я тогда была не в себе. Умом я, конечно, простила Бенни, но с сердцем все обстояло сложнее, и то, что в глубине души я винила его за мою усталость, плохое самочувствие и упадок духа, не сильно облегчало дело. Я изо всех сил сдерживалась, чтобы не подать виду, как я была на него зла. Пока я жила в больнице, каждый раз, когда на экране моего телефона высвечивался его номер, меня захлестывала ледяная волна протеста, поднимающаяся от самого позвоночника. Чертов Бенни! Я так ни разу и не смогла себя заставить взять трубку.
Он все равно приезжал, но стоило мне завидеть его куртку возле палаты Арвида, как я переворачивалась на живот и утыкалась лицом в подушку. А когда настало время выписываться и до меня наконец дошло, что Арвид будет жить и все «придет в норму», — тут уж на меня черной тучей обрушилось сознание всего происходящего, и я разрыдалась.
Мне нужно было принять решение.
Хватит ли меня еще на одного младенца, справлюсь ли? С Арвидом, требующим особого ухода до полного выздоровления, с Нильсом с его постоянными воспалениями? Целый день работая в библиотеке и помогая Бенни по выходным? Тяжелая, изнуряющая беременность в разгар лета, когда обливаешься потом в коровнике, с двумя детьми, за которыми глаз да глаз.
Спросить мнение Бенни я не могла. Я и без того знала — он ответит, как всегда, когда я волновалась, что снова забеременею: «Лишний ребенок в семье никогда не помешает! В моем доме детям только рады! В сельском хозяйстве любая пара рук на вес золота!»
Найдите пять ошибок в вышеприведенном высказывании!
Меня так и подмывало заорать: лишний ребенок еще как помешает, когда тебя и на тех, что есть, не хватает! Я хочу уделить время Арвиду, которого мы чуть не потеряли! И если Рябиновая усадьба — Твой Дом, то где же тогда мой, куда моя-то жизнь подевалась? Я что, детородная машина, которая должна снабжать твое хозяйство рабочей силой? Для воспитания детей тоже, между прочим, руки нужны, а их у меня всего две!
Когда мы приехали домой, между нами повисла тягостная тишина. Несколько раз я открывала и захлопывала рот, как рыба, собираясь с духом, чтобы поднять вопрос, — но в последний момент останавливалась, поскольку знала, что за этим последует. Такие разговоры были у нас не в первый раз.
«Но, Бенни, дети — это столько работы, не знаю, справлюсь ли я!» — «Да ну, брось, чем больше — тем веселее! Подумаешь, лишнюю тарелку на стол поставить! Детской одежки у нас и так полно, автокресло еще почти новое — в чем проблема-то?»
