Виктор Ерофеев - Энциклопедия русской души
знаменитость второго сорта
Можно привести тысячи доводов против России. Доказать всю ее никчемность, неспособность к труду, обреченность. Тем не менее, Россия привораживает к себе. Я сам чувствую на себе ее притяжение. Я люблю русскую пытливость, небольшой круг людей, которые живут весело. Смешливо. Безбоязненно. Умеют рисковать.
Но это такой маленький кружок. Я бы не мог жить в провинции. Скучно. Нерасщепленность мозгов. У меня смещены понятия.
Под словом Россия я воспринимаю этот самый кружок людей, которых я встречаю в Москве и еще чуть-чуть в Петербурге, и совсем по крохам в нескольких городах.
Но чем они мне нравятся?
Я мало с кем из них нахожу общий язык. Я не вижу глубокой мыслящей страны. Философов нет. Писателей очень мало. Горстка сильных музыкантов. Горстка художников. Вот и вся моя родина.
Остальное - азиатщина. Почему, однако, я не бегу из этой насквозь лживой страны? Потому что моя хата - с краю.
Я не хожу каждый день на работу. Не спускаюсь в шахту, не голодаю. Я живу несколько месяцев в году за границей. Италия, Германия, Франция, США. У меня социальный статус знаменитости второго сорта. Если бы всего этого не было, я бы взвыл. Меня бы разорвало. Фактически я не живу жизнью российской черни. На полноценную русскую жизнь меня не хватает. Я не иностранец в своей стране, но я и не ее задроченный гражданин. Я из тех happy few, кто может себе позволить любить эту страну странной любовью.
Она - моя. Я мысленно совершаю большое количество гадостей, в реальности - меньше, но совершаю. Мне хочется каждому иностранцу дать по морде. Я люблю очнуться непонятно где, голый, сраный, вот с такой головой. Я люблю русских баб. Я могу выпить три бутылки водки и не упасть под стол. Я наплевательски отношусь к своему здоровью, как и все прочие мои соотечественники. Мне привычен русский простор. Но я ненавижу эту страну. Как государство. Как скопище идиотов. Как гнилое место. И - все равно - я не уезжаю. Но я знаю: в старости лучше жить в Калифорнии. Там до лет можно легко дышать свежим воздухом. Плавать на каноэ.
Но мне там будет тошно. Мне интереснее с русскими, чем с иностранцами. С русскими веселее. Мне тесно с иностранцами. Мне не хватает в них воображения. Русское воображение - продолжение вранья. У русских сильное воображение.
Но мне надоело жить в государстве, которое не умеет быть государством. Мне противны фашисты. Радикальные, бритые и умеренные, бородатые. Мне надоело нытье, беспомощность.
Я живу в России как посторонний, потому что я живу лучше многих и могу себе позволить говорить все, что думаю. Я не боялся власти, я жил свободно в СССР, я так свободно жил, как никто. Надо мной нет начальства, подо мной -подчиненных. Свобода дает мне возможность думать так, как я думаю. Мне повезло. Но это только временное везение.
Я живу совсем с краю. Кто-то живет тоже с краю, но ближе к центру, кто-то живет между краем и центром русской жизни, кто-то живет ближе к центру, и чем ближе к центру, тем мучительнее и страшнее, тем грязнее и беспомощней, тем отчаяннее, и центр - это ад.
народные умельцы
Я еду по Берлину под проливным дождем. Со студентами. Вдруг какая-то машина остановилась. Заглохла. Студенты выбегают и толкают. Мокрые полностью. А мы говорим - немцы.
А тут у меня в Подмосковье машина сломалась. Я только махнул рукой: помогите - набежала куча народных умельцев. Доброжелательные ребята. Дима. Слава. И другие. Машину долго били кувалдой. Наконец она поехала, но когда я приехал на ремонт, знакомый механик Володя остолбенел.
русские радости
Застолье - не русское слово, а перевод с грузинского, но это не имеет значения, потому что русский стол - наверное, самый лучший стол в мире. Есть тихая прелесть русского приготовления еды, есть все эти женщины, которые, не считаясь с работой, готовят. Они так весело суетятся и вкусно готовят.
Я уважаю бесполезное застолье, с безобразиями. Помню, я дважды дрался с Иосилиани. Свирепо били друг друга по морде. Есть что вспомнить.
любовь
Мне говорил один знаменитый поляк:
- Знаешь, чем русские девушки отличаются от всех прочих?
- Знаю, - уверенно отвечал я, - они трахаются дней в году.
- Неужели так много? - удивлялся поляк.
- Разве для них это много? - удивлялся я.
- Очевищьче! дней в году они смотрят тебе в глаза и говорят: ангел ты мой!
рабочий класс
- Советская власть кончилась в году, - сказал мне старый маляр, который красил стены в квартире моих родителей в -е годы.
Я удивился осмысленности его слов и запомнил на годы. Возможно, маляр был троцкистом, не в этом дело. Главное, что он был. Это была единственно исторически продуманная часть речи, которую когда-либо я услышал от русского рабочего. Не помню его лица, но, может быть, он и был тем рабочим классом, пролетариатом, который кончился в -ом году
худшие
В России методично перебили всех лучших. Перебили лучшую аристократию, лучших попов и монахов, лучших предпринимателей, лучших меньшевиков, лучших большевиков, лучшую интеллигенцию, лучших военных, лучших крестьян. Остались худшие. Самые покорные, самые трусливые, самые никакие. И я - среди них. Тоже - из худших. Из отбросов. Мы засоряем землю. И понять, какими были эти лучшие, уже нельзя. Да и не надо. Все равно из худших не слепишь лучших.
гордость
Когда мы всё совсем разбазарили и опростоволосились, тогда мы с особой силой стали гордиться собой.
друзья
Кто сказал, что друзья познаются в беде? Наверное, кто-нибудь из неудачников. У нас тут все живут в беде, и ничего: друзья не воют. Но если к тебе пришел успех, и не просто успех, а реактивный выхлоп, друзья разбегаются в панике в разные стороны. А те, кто не разбежался, каменеют и становятся опасными. В таком случае лучше иметь дело с врагами.
знает ли жизнь английская королева?
Русский отвратительно вынослив. "Вынесет всё" и - никакой дороги себе не проложит, поэзия врет, потакая своей мечте. Снова всё вынесет, и опять ни зги. Вместо света - черный день. Черный день до сих пор остается русской нормой жизни. От черного дня надо плясать, как от печки. Черный день стучит в мозгу бесконечным напоминанием о сермяжной правде. К черному дню будь готов! Красные дни календаря не перешибли генетическую народную память о черном дне. Надо отложить самого себя на черный день. Иначе не поймут.
Когда приходит черный день, русский переключает скорости: европейский активизм - на азиатскую созерцательность - и впадает в дрему духовности. Жизнь в землянке и черные сухари - это самый надежный тыл, который он всегда оставляет за собой.
Русский уверен, что право голоса имеет тот, кто "знает жизнь". Остальных он если не презирает, то не считает за людей.
- Ты жизни не знаешь! - классическая русская фраза, которую говорят родители детям, старшие - младшим, наставники - всем вокруг.
Под "знанием жизни" скрыто пребывание и выживание в экстремальной ситуации. На войне, в тюрьме, лагере, на лесоповале, в больнице на коридоре. С такой точки зрения писателем, который "знает жизнь", оказывается Солженицын. Но таким же оказывается и Шаламов. Оба "хлебнули", только выводы сделали противоположные, в разные стороны доверия и недоверия к человеку. Значит, даже если "знаешь жизнь", можно жить совершенно по-разному.
"Знать жизнь" - это гадость, мерзость, пурга, грязь в лицо, ожидание подлянки по всему азимуту. Национальная философия закладывается на глухую самооборону, ожидание внезапного удара. От такого "знания жизни" рождается тяжелая подозрительность русских, настороженность, тугодумство, недоброжелательство, о котором как о национальном недуге писал Пушкин. Социальная патология объявлена компасом, по которому требуется ориентироваться.
"Жизни не знаешь" - значит духовно проштрафился, не состоялся как личность, зря проболтался на этой земле. Вот, казалось бы, русская философия существования. Раз дошел до пограничной ситуации, то постиг смысл жизни.
Однако это не совсем так, или даже наоборот. Экзистенциализм как традиция зовет к ответственности отчаяния. Предлагает сохранить интегральность личности в невыносимых, абсурдных условиях. У нас же "знать жизнь" - значит спасайся, как можешь, учись выкручиваться любыми способами. На этот случай и заготовлена и знаменитая спецпоговорка: "не объебешь - не проживешь". Конечно, некоторые тонкие деятели тут же морщатся и начинают поговорку вымарывать. И это тоже выход в национальную философию. Надо выживать по коду, который не разглашается. Не вскрыть гнойник, а поджать губы. Поговорка для служебного пользования. Но все-таки: кого именно поговорка призывает "объебать"? Адресат чудесным образом не указан. Мы все - ее адресаты. Пограничная ситуация оказывается ситуацией вседозволенности. "Знать жизнь" - не искусство жить, а искусство выживать.
