Ирина Кудесова - Там, где хочешь
99
Воспоминание об этом моральном поражении, а также об утерянной сумме (жилец втихую съехал) нет да и всплывало в памяти, а ведь сколько лет утекло. Но разве забыть эти отравные минуты, когда он стоял под дверью собственной квартиры и не решался нажать на кнопку звонка? Разве забыть страх, в печенках залипший, — что жилец пойдет в наступление, тряся патлами: «Ты чего клюв раскрываешь, птенчик?» И не то чтобы Альберто боялся быть битым, ну били его в школе, не так страшно. А страшно — глазами с патлатым встретиться: взгляд скользнет вниз, не поймаешь его — все, проиграл, подчинился, сам себя не уважаешь. Приехал черт-те откуда, чтобы в тебя плюнули. Не умеешь ни плюнуть помешать, ни ответить.
Кто-то скажет: пустое это — пережевывать историю двадцатипятилетней давности. Да лишь сам человек знает — что пустое, а что нет! Может, если бы он тогда сломал себя, пригрозил бы патлатому расправой или даже разобрался бы с ним по-мужски, то вся жизнь сложилась бы иначе. И было бы уважение к себе, и уверенность, и Вероника не бросила бы. А так — он все тот же мальчишка, пугающийся шагов на лестнице.
Что до матери, то она тоже со стыдом жила. Но стыдом не за трусость, а за дурость. Когда Мартена упустила, осознала — синичка в руках ничего себе была. А худосочный журавль, может, давно свои дни в духовке скуковал. Спустя годы судьба снова свела Альберто с Мартеном, и Мартен естественным образом поинтересовался — как там мать. Но Альберто был проинструктирован, ему следовало воскликнуть, что «отец-то — представляете! — появился, да, помнил свою Флорентину, но дожидался, пока дети подрастут, не мог семью порушить». И Альберто воскликнул.
Теперь он всем врал. Мартенам врал, что мать живет в Италии, и он туда ездит белые трюфели трескать; матери врал, что он все еще с Вероникой. Она сказала: «Для меня важно, чтобы у вас сложилось: значит, не зря я Жиля оттолкнула. Как бы ради твоего будущего». Узнает мать правду — расстроится… а какой-нибудь Корто-шморто заявит, что это «пустое». Просто у самого внутри ни сквознячка, сплошное мертвое царство.
100
— Воробушек мне притчи рассказывал. — Марина кидает куртку на вешалку.
Обида истаяла. По дороге к Альберто вышла на Восточном вокзале: прогуляться по переулкам, с городом пошушукаться. Возле площади Бастилии вынырнула из пустынной улочки и налетела на яркое, красное, со швейцаром в черном с золотом у входа, с вывеской золотистыми буквами: “BOFINGER”. За стеклом — свет, мебель красного дерева, лестница со сверкающими перилами, кожаные диваны, а вдоль них — столы с белоснежными скатертями, и на каждой тарелке — пока без хозяина — замысловатое сооружение, крахмальная салфетка. Сто лет назад в эти двери заходили люди, и через сотню лет будут заходить… В Европе ничего не меняется, в этом ее прелесть. Было бы здорово пойти сюда. Ну, когда-нибудь…
— Воробей вещал?
Денис никогда не спрашивал — о чем, как если бы боялся, что спровоцирует собеседника на нудный рассказ.
— Будешь слушать притчу про Свинью и Бабочку?
— Про тебя и меня?
Как будто и не ссорились. Марина встала руки в боки, замахала локтями:
— Улета-аю!
Игра такая у них: увидев в телевизоре несимпатичное животное — макаку там или кабана, наперегонки выкрикивать: «А сколько тебе за съемки заплатили?» или: «Ты ничего так выглядишь!»
— Вы с Воробьем, похоже, поточили.
«Поточить» — значит «поесть», пошло от Шурика Макарова. Такая червячья лексика.
— Да мы только чаю.
Будто не знает Корто, что без приглашения тут кормить не принято.
— В общем, у китайцев есть такой персонаж — Мудрая Свинья. И все к ней идут за советом.
— Я макароны сварил, имей в виду.
На дне кастрюли — сиротливая пригоршня рожков.
— Не дождался… Мог бы позвонить.
— Раз не подаешь признаков жизни, значит, занята. И самые жирные рожки мне достанутся.
То ли радоваться, что дает свободу, то ли обвинять в безразличии.
— Ну вот… однажды к Мудрой Свинье прибежал сын пастуха в слезах. И хнычет: «Я убил ба-а-абочку-у…»
— Ах ты свинья! — воскликнула Свинья…
Корто необходимо что-нибудь такое ввернуть.
— «…Мама говорит, что отнять жизнь — большой грех». Свинья ответила: «Грех — если убиваешь с умыслом. Птицы склевывают тысячи бабочек каждый день, и тысячи гибнут от непогоды, но никто по ним не плачет». Корто, ты слу— шаешь?
— Угу.
— Мальчик прошептал: «Но я будто слышу голос, который обвиняет меня». Свинья почесала копытом брюхо: «А ты скажи ему, что он неправ». Мальчик убежал довольный. Свинья проворчала: «Умеют же люди себе трудности создавать… — Подумала и добавила: — А бабочку все-таки жаль. Она ведь была чьим-то другом…»
— Это про тебя, — хмыкнул Денис. — Из мухи — слона.
Ничего он не понял. Что-то представляется тебе ничтожным, как смерть бабочки? А ты посмотри на это изнутри, как если бы был ее другом, и казавшееся пустым переполнит тебя горечью.
101
Когда рассказывала про то, что сотворили сокурсники с рекламой духов, Воробушек вспомнил некую Теорию Четырех Стихий. Идея такова, что стихии — Воздух, Вода, Земля, Огонь — отражают периоды в жизни человека. И эти периоды могут повторяться и длиться, сменять друг друга, как волны, как воздушные потоки, как языки пламени…
— Вот, например, период Земли, называемый TERRA. Это время стабильности, относительного спокойствия. У парня, который в стиле Хокусая море нарисовал…
— Жоэль?
— Да, у него вдалеке земля виднелась. Точно — период Земли наступает после того, как тебя поболтает хорошенько, и ты невероятно рад острову на горизонте… Причаливаешь. Обживаешь его. Но однажды тебе там тесно становится, или скучно, или одиноко. Ты пускаешься в путь…
— …и начинается период Воды.
— Не обязательно. Может быть, и Огня, IGNUS. Как там кто-то нарисовал? Атомный взрыв? Жарко, того гляди — сваришься. И ты прыгаешь в другой период…
— В Воду.
— Или в Воздух, AER — как повезет. В Воздухе все зыбко: ветерки, сквознячки, то теплом, то холодом потянет… Тоже утомительно. Но кого-то в тонусе держит.
— Ну а чем плоха Вода? — улыбнулась Марина. Воробушка послушаешь — один кошмар другой сменяет.
— Водный период, AQUA, как раз — чудесный. Несет тебя волна, а может, ты уже сам — волна, и катишься себе вдоль берегов. С одной стороны, покой, с другой — движение.
Марина пожала плечом:
— А если тебе — в обратную сторону? Начинаешь против течения грести?
— Тогда ты в каком угодно периоде, только не в Воде, — фыркнул Воробушек.
102
Маме Марина старалась звонить, когда отца не было дома. Он взял манеру комментировать их разговоры. Мама: «В Руан собрались? А что там?» «Жанну д’Арк там сожгли! — раздается вопль. — Ничего не знают!» Днем отец или торчал у своего приятеля Храпунова, художника-алкоголика-неудачника, или тащился в мастерскую рисовать: перекупщик каждый месяц выдавал ему фиксированную сумму. В такие дни отец возвращался особенно злобным и клеймил нежитью любого не приглянувшегося на экране телевизора.
— Вчера заявил, что я ноль без палочки, серость, ничего не читала! — мама вздохнула, в трубке засвистело. — Сам-то уже забыл, как буквы выглядят.
— Ты еще художников никаких не знаешь, — напомнила Марина.
— Конечно, я Моне от Мане не отличу!
Они засмеялись — это была классическая отцова присказка. На самом деле почти все книги в доме были приобретены мамой, включая альбомы живописи — мама по молодости дарила отцу их регулярно. Отец делился ими с Мариной неохотно: «Пятен понаставите, знаю я вас».
— Я ему ко дню рождения купила учебник по аэрографии. Это когда машины или стены расписывают. Храпунов надоумил, сказал, платят за так хорошо, и оно интереснее, чем картинки с видами на Волгу штамповать.
— Мама, какая аэрография?! Про шкафчики забыла?
Как-то затеяли ремонт — двигали с мамой мебель, шпаклевали потолок, ездили за стройматериалами: бродили по рынку, не понимая, что брать и сколько. Купленное волокли домой на автобусе, частями. (Машина у отца на вечном приколе: зимой — гололед, опасно ездить, летом — жарко без кондиционера (сердце не выдержит), весной и осенью — грязища, «вы, что ли, будете ее мыть?».) Розетки утопить, двери повесить — вызывали мастера. Но один раз отец принял-таки участие в процессе. На кухне висели шкафчики для посуды, старые, страшные. Мама не решалась их выбросить — дорого кухню экипировать. Отец проникся проблемой и пообещал новые сам смастерить, лучше магазинных, «с фантазией». Это он умел. Разломал шкафчики с явным наслаждением, за тридцать лет надоели до чертей. Результат: посуда третий год стоит горой в углу на табуретках.
