Ирина Крицкая - У женщин грехов не бывает!
Мне казалось, я просто боюсь раздеваться при свете. У меня вся задница была в Лерочкиных синяках, у меня на спине остались его царапины, на груди его засосы. Да, конспирация меня беспокоила, и я заранее все приготовила. Я зажгла свечи в нашей спальне и выключила свет, тоже заранее, даже светильники ночные погасила.
А что я еще могла придумать? Притвориться умирающей? Упасть с лестницы? Вызвать «скорую»? Лера умеет проворачивать такие штучки, а я не могу. Муж соскучился – и все. И Лера соскучился. Я вздрогнула, когда пришла его эсэмэска: «Ты спишь, зайка?». Ага, сплю. Я отключила телефон.
Свечи я уже лет двести не зажигала, не тянет меня на романтику. Блики по стенам дрожали пятнами, запахло корицей, я спрятала, что могла, под одеялом.
– Какая ты красивая… – мне муж сказал. – Котеночек…
«Котеночек» – чужое слово. Раньше я была котеночком, а теперь я зайка. Я не котеночек! Я зайка! Он целовал, я отворачивала морду. Не так! Не хочу! Не надо! Я хотела его попросить. Заорать ему хотела: не наааааааааааааааааааааадо! Но я не могла попросить. Заткнулась и раздвинула ноги.
Когда он поднес мне к губам свой член, я заревела, молча, без звука, в темноте незаметно. Я все это смямлила и легла на спину, голову набок, чтобы слезы текли незаметно, сразу в подушку. Где-то у меня под ребрами, в районе сердца, было очень больно. Что там болит? Не сердце, нет, сердце не болит. А что, я не могу понять. Не знаю!
Муж был голодный, он не стал загоняться, почему я лежу под ним, как кукла. «Устала, наверное», – что он мог еще подумать.
А Лера кидал мне свои дурацкие эсэмэски. Сначала: «Зайка, где ты?», потом «Малыш, я не могу без тебя». Потом: «Ирочка моя любимая». Потом просто: «Я тебя люблю». А потом пустые кидал. Знал – не приду, но звал.
Лера достал коньяк, стаканчики свои стервозные достал. Но коньячок не помогал. Не помогает коньячок! Лерочка водил своим длинным носом, принюхивался, как собака. Искал меня, ненормальный. Откуда в его комнате может быть мой запах? Это в памяти осталось, и скоро улетит. Но Лера вспомнил, рубашку свою вчерашнюю вспомнил, в которой ко мне ходил. В ванной нашел, достал ее из корзины, к лицу прижал и нюхал. Показалось ему: внизу немножко пахнет. Показалось.
Он открыл воду. Распахнул свой халат. Заспешил нервно, пальцами. Да, знаю я этот его… разогревчик. Он дрочил и себя убеждал, что сейчас он со мной говорит, уверял себя, что я его слышу. А может, и слышала… Может быть, я и слышала Леру. И воду из крана тоже слышала.
«Где ты, маленькая? Ну где ты? – он мне говорил. – Ирочка моя… иди давай ко мне… скорее… Срочно!.. Как он тебя сейчас ебет?… А? Соскучился по твоей писечке… и я соскучился!.. Ну надо же, маленькая, как я быстро соскучился… куда он тебя ебет сейчас… девочка моя, в какую дырочку он тебе вставил… дала ему попку… знаю, шалава, дала ему попку… и я хочу… Как я тебя хочу! Ирочка… будем вдвоем тебя ебать… во все дырочки… Моя! моя ты девочка!..»
Вот так вот он себя закрутил и захотел написать мне на спинку, на щеки, и только он подумал об этом, только представил мои открытые губы, рука его быстро-быстро затряслась над ванной. Лера спешил. Выжимал из себя оргазмик, психованный, скупой и жалкий.
Дверь дернулась. Жена спросила:
– Лера?
– Минутку, зайка… – он прохрипел.
Глаза открыл. Умылся холодной. В зеркало посмотрел. Опять удивился: «Что происходит? Я никогда не жадный был до баб…».
А я ревела. Со злостью упиралась ногами в матрас и ревела. Я тоже не могла понять, что происходит? Я и сейчас не понимаю. Только чувствую необратимость изменений, со мной происходящих. Я и тогда ее ощутила. Как будто что-то рвется, ломается внутри, как будто на меня поставили курсор и удаляют. И эту стальную нить, которая проходит сквозь меня и режет, отсекает от меня невозвратимое, я помню. Нет, я не психопатка. Просто это сложно… Это очень сложно – держать себя в руках, когда ты голый и тебя ебут.
Но ничего… Все прокатило. Имитация оргазма – плевое дело. Я свернулась в комок и себя успокоила. «Сама виновата», – я себе сказала. И уснула, точнее, притворилась, что сплю.
А Лера снова выпил, и косячок нашелся. Дымочек сладенький тянулся из его спальни. Сидел без света, только монитор светился. В Сети появился друг, у Лерочки много друзей, Лера всех знакомых называет друзьями.
Какой-то Гендельман из Чикаго вешал новые фотографии из своего цветника. Счастливый человек Гендельман. Двадцать лет он мечтал про свой сад и теперь хвалился своими розочками. И я доживу, дорасту до своих цветников, буду умненькая, как Гендельман.
– Жди в гости! – он сказал. – Весной приеду. Устроим встречу одноклассников, раз уж вы все в Ашдоде.
Лера равнодушно листал чужие клумбы. Лера любит красивое, все красивое. Лерочка любит, только чтоб оно само росло, чтоб само все вокруг колосилось.
– Да, – он выпускал дымок, – считай пол-Олевска сюда переехало…
– А ты давно там был? Я собираюсь, собираюсь – все некогда.
– Давно. Только теперь… – Лерочка затянулся, – … это уже другой город.
Лет пятнадцать назад ездил Лера, конечно, на свадьбу, конечно же, к другу, в тот самый город, где мама его родила. Шел по улицам и удивлялся: «Вот ведь вон на тех порожках я девочку любил. Крыша у них такая и была, зеленая… Да что ты будешь делать, ведь вот он забор, с колоннами… И у забора… прижимал… И у речки под мостом…». Чем дальше топал Лера по местам своей первой боевой славы, тем сильнее его угнетала неизменность декораций. Он свернул в городской сад и на месте беседки, где собирались перед танцами, увидел новую, сбитую из свежих брусьев, но точную копию старой. И на эстраде с овальным навесом, как прежде, играл оркестр. Музыканты переговаривались друг с другом, и Лера отвернулся, чтобы случайно кого-нибудь не узнать. Когда они начали свое вечное «Прощание славянки», Лерочку передернуло.
И ничего не изменилось! И дышалось, как раньше, и тот же запах осенних листьев, и дым, и шуршит под ногами, как в детстве… Это вечное шуршание Лерочку совсем расстроило. Мальчиком тут гулял – шуршало, и сейчас шуршит. Он быстро вышел за ворота, по асфальту, старясь не наступать на листву. Он больше никогда не поедет в этот город, ни на свадьбу, ни на поминки. Мы не любим, мы с Лерой не любим возвращаться туда, где нас давно уже нет.
– А у меня с памятью что-то странное творится… – Гендельман повесил уже двадцать восьмую фотографию с цветочками. – Что было вчера, не помню, а что тридцать лет назад – вижу как в кино. Старость, что ли…
– Ты у меня договоришься… – Лера потянулся за коньяком.
Он поднес к монитору серебряный стаканчик. «Ирочка его пальчиками своими держала», – подумал.
А я так и знала! Так и знала! Фетишист! Я ненавижу трофеи и артефакты. Я бы с радостью швырнула эти его стаканчики под каток. Под трехтонный каток я бы их зашвырнула. И еще сверху притопнула бы всей своей тушкой. Я терпеть не могу ничего вспоминать. Поэтому у меня и не получилась эта книжка.
20
Я сама пришла к Лерочке. Вывалила в Сеть. Утром, в десять по Москве. Зачем пришла? Не знаю. Он прислал смс: «Маленькая, выходи в скайп». Я и вышла.
Даже не подумала, какой он меня увидит. На мне была юбка смешная, крестьянская, синяя в цветок, лифчик – и все.
– Не смотри! – Я отвернулась. – У меня рожа зареванная.
– Маленькая… Повернись. – Голос у него охрипший был, похмельный. – Повернись ко мне. Я тебя всякую люблю.
Я повернулась. Он вцепился в меня глазами, вперед к монитору подался. А я не могла на него спокойно смотреть, у меня губы опять задрожали.
– Я как в тюрьме… – говорю, – за стеклом.
– И я, маленькая.
Это ужасно! Смотреть друг на друга в камеру после реала. Когда руки сами тянутся гладить, и пальцы сжимают воздух, а дотянуться нельзя. Это очень неприятно. Лера щурился, высматривал розовый гипюрчик и тонкие бретельки на плечах, и мое лицо. Наверно, я ужасно выглядела с опухшей зареванной рожей. А потому что я не хотела скайп! Какой скайп? Я хотела броситься к Лерочке! Лицом и на хуй! На руках у него я реветь хотела. И чтобы гладил и качал, как в гостинице.
– Мы больше не сможем играть! – я психанула.
– Да, сложно…
У него в руках появилась бутылка минералки. Он сорвал крышку и бросил ее куда-то в сторону. Сделал глоток и остановился. Пузырьки ударили в нос. Он подождал и начал пить, а я смотрела. «Зачем я на это смотрю? Зачем я смотрю, как Лера пьет воду? – я думала. – Зачем я себя терзаю?».
– Я еще помню, как ты пахнешь, – у меня вырвалось.
– Помнишь, маленькая? – Он выдохнул после большого глотка.
– Да. Еще неделю, наверно, буду помнить.
– И я помню. И попу твою помню. И сисечки помню. Руками помню. Синяки еще есть?
– Да.
– Покажи.
Я повернулась спиной. Спустила юбку, а он опять к воде, сушняк у него был дикий.
– Тебе видно? – спрашиваю.
– Видно. – Он взял сигарету. – Прячешь от мужа?
