Юрий Коваль - Опасайтесь лысых и усатых
— Летающая Голова куликам не помеха, — заметил я. — Пускай летают и те, и другие.
— Чепуха это, — сказал капитан. — Пускай кулики летают, а голова человеческая на плечах сидит.
В душе-то своей я был согласен с капитаном. Я всегда восхищался полетом куликов. На первый взгляд, вроде и нет у них особого полета, а только взлет с пробежкой по песочку и крик: кууууу-лик! Но есть он, есть полет, который быстро уходит из глаз и еще быстрей из памяти. И с этим бессмертным полетом нечего рядом болтаться человеческой голове.
— И вообще я не верю, что у деда голова летает, — сказал неожиданно капитан.
— Погоди, но мы ведь сами только что видели. Летала, еще и чесночку просила.
— Обман это, — сказал капитан. — Чикнул в пупок — и голова полетела.
Чушь! Голова наша и с телом-то вместе летать не может. И это хорошо, даже замечательно.
— Чего ж в этом хорошего?
— Телу человеческому летать не нужно, — твердо сказал капитан. — Самое лучшее в человеке — это голова. А тело — чепуха, подпорка и ящик для питания головы. Взять, к примеру, живот — это ведь ужас! Нет, я вовсе не хочу, чтоб мой живот летал. А вот голова — хорошо бы, да не дал бог.
— А что ты к животу привязался? — сказал я. — Чего он тебе сделал? Пускай и он полетает немного.
— Терпеть не могу живот! — раздраженно отвечал капитан. — Тут уж матушка-природа не расстаралась. Все так здорово придумала в человеке, и вдруг — живот!
— Успокойся, — сказал я, — вряд ли есть на свете летающие животы.
Но капитан не мог успокоиться. Он ругал живот на все корки и совершенно захаял это создание матушки-природы.
Природа же матушка легкою волною несла нашу лодку мимо древних елок и сосен, среди березняков и перелесков, как будто намекая капитану, что ею создано и кое-что получше живота.
Лес, что тянулся по левому берегу, кончился. Вместе с Кондраткой вылетел «Одуванчик» в поле, на простор, и мы увидели деревню Коровиху.
На холмах, рассеченных заборами, лежала деревня Коровиха. Низкие серые дома ползли вверх по склонам, а вниз, к речке, скатывались с холмов баньки. Никаких коров видно не было, но в деревне, в линиях холмов было и вправду что-то коровье.
Разыскав по огородам Кузин дом, мы постучались в окно. Тут же стекла распахнулись, на улицу высунулась женщина с пунцовыми щеками, в белом платке. Как видно, кума.
— Не здесь ли Кузьма живет? — спросил я. — Аверьянов кум? Мы ему от деда Авери поклон принесли.
Недоверчиво осмотрев нас, женщина захлопнула окно и спряталась в доме.
Никаких признаков жизни из окна более не являлось.
Подождав пару минут, я снова стукнул в стекло. Пунцовая кума быстро высунулась наружу.
— Дома хозяин-то?
— Дома.
— Так пускай на улицу выйдет.
Кума задумалась и, сомневаясь, покачала головой.
— На улицу он выйти не может.
— Что такое с ним? Не заболел ли?
— Да вроде нет, — ответила кума, призадумавшись.
— Ну пускай в окно выглянет.
— Ну уж нет, — сказала кума, — этого никак нельзя. Да вы заходите в дом.
Слегка растерянные, мы с капитаном поднялись в сени, скинули сапоги и вошли в избу. Из открытой двери вкусно пахнуло рыбными пирогами, топленым молоком. В огромной семиоконной комнате стоял вдоль окон стол, у которого и сидела пунцовая кума. Кума Кузи видно не было.
Отчего-то робея, мы с капитаном прошли в носках по чистым половичкам, присели у стола.
— Где же кум-то Аверьянов, Кузя? — спросил я.
— Кузя-то? — переспросила кума. — Здесь Кузя.
— А где он? Что-то его не видать.
— Да он на печке спрятался, — ответила кума. Не успели мы с капитаном удивиться, как с печки раздался решительный голос:
— Помалкивай!
Кума прикрыла рот платком, а я обернулся к печке. Лежанка была задернута занавеской, за которой кто-то шевелился.
— Дядя Кузя, — сказал я, — вы там?
— Тута я, на печке, — послышался в ответ кумов голос.
— Спускайтесь сюда, — пригласил я, — мы поклон вам привезли.
— От Авери, что ль?
— От него. Слезайте, познакомимся.
— Зачем же я буду слезать? — сказал кум. — Я ведь спрятался.
Мы с капитаном окончательно оробели.
— Ну мы тогда пойдем, — сказал капитан.
— Куда это? — крикнул с печки кум. — Самовар горячий, садитесь чай пить.
— Как же мы будем чай пить, если хозяин прячется?
— Да пускай прячется! — встряла кума. — Эка невидаль!
— Помалкивай! — немедля крикнул кум. — Неси молоко! Рыбник ставь! Только и знает языком болтать.
Кума метнулась в сени, притащила горшок молока, вытащила из печки рыбник, который был похож на перевернутый кверху дном коричневый таз. В пироге что-то тихо и яростно клокотало. Из-под ржаной корки, из трещинок в пропеченном тесте струился лучной и рыбный пар. Так и хотелось отодрать корку, глянуть, кто там таится под ней.
— Самовар-баранки! — крикнул кум, и баранки с самоваром явились на стол.
Самовар завывал и гнусавил носом, булькал рыбник, тихо шептала что-то пенка парного молока — все двигалось и жило на столе, даже баранки чуть шевелились, легонько подталкивая друг друга маковыми боками.
Скромно положив руки на колени, недвижно сидели мы, не понимая, можно ли пить чай, если хозяин прячется. Капитан пришел постепенно к выводу, что это невозможно.
— Мы вам, наверное, помешали, — сказал он, вставая. — Зайдем в другой раз.
— Куда это? — крикнул кум с печки. — Пейте чай. Рыбник ешьте.
— Нет, нет, не можем, — мотал головой капитан. — Не можем, когда хозяин прячется.
— Да пускай прячется, — не выдержал я и протянул руку к пирогу. — Попробуем рыбника.
Капитан хлопнул меня по руке и сказал:
— Пошли.
Пришлось встать, но тут же кума ухватила меня за локоть и стала уговаривать.
— Нет, нет, — твердил капитан, — дядя Кузя, очевидно, нас напугался. Мы пойдем.
— Да я не напугался, я так просто спрятался.
— А для чего?!
— Сказать, что ли?! — задумался на печке кум.
— Давай я скажу! — не утерпела кума.
— Помалкивай!
— Ну дай же сказать-то! — крикнула кума. — Очень уж хочется.
С минуту они торговались, кому сказать, наконец кума переборола мужа, наклонилась к самовару и сказала тревожным шепотом:
— Его оса укусила.
Глава XX. ГДЕ КУМ КУЗЯ ЧАЙ ПИЛ
Капитан измученно вздохнул и сел на место, пытаясь понять, что, собственно, было сказано.
— Оса? — переспросил он. — Большая оса?
Слово «большая» он раздул так сильно, как будто подозревал осу величиной с теленка.
— Большая, батюшка, — ответила кума, снижая все-таки размер осы до барана.
— И куда ж она его укусила? — осторожно спросил капитан.
— В щеку, — шепнула кума.
— И чего ж он прячется?
— Помалкивай! — грянуло с печки, но кума не могла удержаться и быстро прокричала:
— Всю рожу разворотило, неловко людям показаться, он и спрятался.
Кум грозно елозил на печке и чуть не рычал, возмущенный болтовней супруги.
— Дядя Кузя, — сказал капитан, — что за ерунда? Что мы, укушенных, что ль, не видали? Слезайте с печки.
— Не могу, — ответил Кузя, — стесняюсь.
— Кончайте стесняться, подумаешь — ерунда.
— Никак не могу, — ответил кум, — очень уж сильно стесняюсь.
— Вот он какой у нас человек! — с некоторым восхищением сказала кума. — Другие с такой рожей вылезли бы на улицу людей пугать, а Кузьма Макарыч не может.
— Прекратить болтовню! — рявкнул кум.
— Кузьма Макарыч, — сказал я, — слезайте, пожалуйста. Посидим вместе, чайку попьем.
— Вы пейте, а я тут буду лежать.
— Ну нет, — сказал капитан, — если не слезете, уйдем!
Капитан встал, и снова кума ухватила его за рубаху, а другой рукой придавила меня к столу.
— Уйдем, и все! — вскрикивал, вырываясь, капитан.
— Стойте! — крикнул кум. — Я слезу!
Кума отпустила нас, и капитан, взволнованный победой, плюхнулся за стол.
Кум слезать, однако, не торопился, и волей-неволей завороженно глядели мы, когда же, черт возьми, откроется занавеска.
Наконец дрогнул голубенький ситец, и появилась кумова голова, которая оказалась в зимней солдатской шапке, шнурками завязанной на подбородке.
Под шапкою накручена была розовая тряпка, из которой, как булыжник, выпирала вбок укушенная щека. Стараясь не смотреть на щеку, мы пожали куму руку, кума нацедила всем чаю.
Мы обрадовались было, что Кузя с нами, но быстро поняли, что радость преждевременная. Рот кумов был намертво замотан тряпкой, так что чаепитие не могло состояться.
Тут все стали уговаривать кума, чтоб он ослабил узел. После долгих запирательств и мотаний головой Кузя ослабил путы, выпустил из тряпки свежерыжие усы и глотнул чаю. Все облегченно вздохнули.
