Мартин Касарьего - Меня не купишь
— Мне они тоже не нужны. Я только хотела проучить его.
— А что было потом?
— Когда потом?
— Потом.
— Я же сказала, что потом я пошла ночевать в «Голубку». Ты не представляешь, как я скучала по тебе. Я чувствовала с каждым вздохом, как ты мне нужен, каждый сантиметр простыни напоминал, что когда-то эта постель пахла тобой, каждая клетка моего тела страдала без тебя. Какие длинные ночи, Макс, — Эльза взяла мою руку, — как долго не проходит боль, если ты любил по-настоящему. Вернись ко мне. И больше не уходи. Вернись! Пожалуйста, не покидай меня больше.
Эльза сжимала мою руку. Я был на грани взрыва, но сдержался. Самым равнодушным тоном, какой только мог изобразить, я проговорил:
— Это не я ушел от тебя, солнышко.
— Какой ты злопамятный, милый, — сказала она равнодушно и выпустила мою руку. Спектакль окончился. — Кто не умеет забывать, не умеет жить, а тот, кто не умеет жить, — какого черта делает здесь? Ты — спартанец при дворе фараона, аскет, оказавшийся на оргии Калигулы. Не понимаю, как меня угораздило влюбиться в тебя. Разве что наши различия так откровенны, что делают нас откровенно одинаковыми.
Я отхлебнул вина и разом наколол трех рыбешек и одну оливку.
— Сколько мужчин любили тебя, Эльза?
— Почти все. Одни — потому что знали меня, другие — как раз потому, что не знали.
— И скольких ты бросила?
— Всех, потому что я знала их, Макс.
— Я напишу сказку и назову ее «Сердечко». Это будет сказка про девочку, бегущую по тропинке и оставляющую за собой разбитые сердца. Но ее сердечко никому не разбить, потому что оно — каменное. Меня вдохновил «Мальчик-с-пальчик». Я понимаю, тебя совершенно не вдохновляют размеры мальчика и пальчика, но что поделаешь!
— Писательство — не твое призвание, Макс, — отозвалась Эльза, пропустив мимо ушей грязный намек, как прежде пропустила мимо ушей мои комплименты. Она тоже была начеку. — Я сказала, что бросила всех. Это не так. Для одного я сделала исключение, но он ушел от меня, и уходит опять. Не смотри так, мы все допускаем ошибки. Я же человек. Напиши об этом в твоей дурацкой сказке.
Эльза рассматривала почти нетронутое блюдо с анчоусами. Она их так и не попробовала. Мне показалось, что она расплачется, но она взяла себя в руки. У этой новой Эльзы вдруг появились трещины в броне. Раньше она блистала благодаря их полному отсутствию.
— У меня пропал аппетит, — сказала она.
Я бросил в рот пару рыбок и оливку. Эльза, не глядя на меня, допивала вино.
34
Расплачивалась она, а я и не протестовал. Официант смотрел на нас с ненавистью: на его глазах мы сожгли тридцать тысяч песет — и не дали на чай даже трехсот. Мы вышли на улицу. Какая же физиономия была у официанта! Следовало бы объяснить ему, что таким образом мы боролись с инфляцией. Голубь, сидевший на плече у Грустного Генерала, улетел
— Если ты не против, поедем на моей машине. Кстати, ты не забыла про фляжку?
— Забыла. — Она прикусила нижнюю губу, изображая раскаяние и угрызения совести.
— Твоя сестра у них, ты уже знаешь? Выражение ее лица изменилось.
— Да, — ответила она, — я хотела поговорить с тобой об этом.
— Ты думаешь, ей грозит опасность?
— Не больше, чем нам. — Она немного замялась, прежде чем ответить, и мне показалось, что она решает, быть совершенно откровенной или скрыть часть правды. — Гарсиа любит меня, и он пальцем до нее не дотронется. Но пока она у них, я не свободна. Он будет использовать ее, чтобы шантажировать меня. По-моему, Гарсиа считает, что я имею какое-то отношение к кокаину.
— И?
— Я здесь совершенно ни при чем, Макс. Как ты можешь спрашивать!
— Поклянись.
— Клянусь.
«Поклянись»: полная чушь! Как будто Эльза не может не моргнув глазом поклясться в чем угодно. Никакие картины ада со всем его адским пламенем и запахом серы не заставят ее отступить. Гарсиа подозревал то же, что и я. Эльза спала с Годо, или он просто врал. Эльза знала, где спрятан порошок. Эльзе было необходимо скрыться. И возможно, Эльза ненавидела Гарсиа.
Мы шли к машине. Я оставил ее на углу узкой улочки, заехав колесом на бортик левого тротуара, в длинном ряду других припаркованных машин. Метрах в десяти впереди нас по мостовой быстро шел странный тип, дергая подряд за все автомобильные ручки: вдруг да какая-то дверца окажется открытой. Шум, который он производил, колотя по машинам, врывался в нашу беседу.
— Макс, они убили Годо, чтобы запугать нас.
— Ты не кажешься слишком расстроенной. Она пожала плечами:
— Ты не то видишь. Годо болван. Он повсюду трубил, что спит со мной. Он играл с огнем.
— Откуда ты узнала о его смерти?
— Я же говорила, я позвонила Гарсиа. Он сказал, что это предупреждение, что я должна вернуться к нему. Он умолял, плакал в телефон, угрожал, обещал купить мне квартиру в Бенидорме, в доме у самою пляжа, на первой линии. Жмот! Мог бы купить и на Менорке. Что я, по его мнению, должна делать среди чванливых англичан? Дать бы ему цианистого калия… А названия фильма он так и не вспомнил… Боже мой, как же он рыдал! У этого козла нервы никуда не годятся. Если бы он не ел у меня из рук, я бы испугалась.
В этот момент парень дернул за ручку моего автомобиля. Дверца открылась. Он по инерции пролетел еще пару шагов, застыл в удивлении, с черепашьей скоростью обработал в голове полученную информацию и вернулся назад.
— Ты очень любезен, Баутиста, благодарю, — сказал я, распахивая дверцу пошире, чтобы Эльза могла сесть. — А теперь ступай!
Тип обалдело уставился на меня. Ему не было и тридцати, но похоже, к нему уже не раз наведывался вестовой на быстром коне со счетами за разные делишки. Эльза села, а я стойко выдерживал нехороший взгляд незнакомца.
— Знаешь что, — сказал он, выговаривая слова на манер всех обитателей мадридского дна Бессмысленные голубые глаза налились кровью. — Чтоб ты сдох, чтоб разбился на машине, чтоб ты…
Он развернулся и полетел дальше, продолжая дергать ручки автомобилей. Я сел в «шкоду».
— Эльза, дорогая, — сказал я, — вот эта кнопка предназначена для того, чтобы никто не мог открыть дверь. Называется кнопкой безопасности.
— Прости, милый… Надо сделать вот так?
Очень мягко, большим и указательным пальцами она опустила кнопку, одновременно скользя кончиком языка по кромке губ. Я тронулся.
Я знал только двух женщин, которые совершенно сводили меня с ума. Они были очень разными.
Одна — властная, стремительная, сексуальная, опасная, лишенная сомнений. Это Эльза.
Другая — нежная, ранимая, несчастная, щедрая и романтичная. И это тоже Эльза.
35
Мы доехали до Пуэрта-де-Толедо, покружили по Байлену и проехали пару раз перед Королевским дворцом и по площади Орьенте. Эльза казалась то ли очень довольной, то ли взволнованной — не могу сказать, какой именно. Жаль, что я не прихватил полбутылки вина. Мы немножко поговорили. Весь остальной путь — чистая фантастика: двое влюбленных совершают экскурсию по столице королевства и спрашивают сами себя, кто же они на самом деле — заклятые враги или союзники.
— Я бы хотела показать тебе дом Гарсиа, — сказала Эльза. — Он потратил большие деньги на всякие краски. В смысле на картины, на художников, — добавила она простодушно.
Понятно, речь идет не о малярах с широкой кистью, а о живописи. В такие моменты я жалел Эльзу. Человеческие чувства захватывали ее на три-четыре секунды, а потом опять возвращалась прекрасная, расчетливая, чувственная или сентиментальная — в зависимости от обстоятельств — Эльза, способная превратить любого мужика в тупую безвольную куклу. И тогда я понимал, что жалеть Эльзу — все равно что сочувствовать царице Савской, которую накануне осмелился укусить комарик. Я не стал говорить, что отлично рассмотрел дом на видео. Зачем?
— Я ненавижу его, Макс, — продолжала она. — Он скорее умрет, чем откажется от меня. Я буду свободна, только когда его не станет. Если мы хотим спастись, его придется убить, ничего не поделаешь. Ты не представляешь, как я его ненавижу.
— Наверное, я тоже ненавижу его, — сказал я, гладя ее руку, не вполне уверенный, что хоть раз в жизни ненавидел кого-либо по-настоящему.
— То, что чувствуешь ты, — просто спичка рядом с огнеметом по сравнению с тем, что чувствую я.
Эльза всегда любила ковыряться в старых ранах.
— На, это тебе.
Она протянула мне пакетик и засияла в предвкушении. Я развернул его одной рукой. Это были часы, красивые, очень простого дизайна. Хотя она выросла отнюдь не в окружении горничных и личных портных, у Эльзы был отличный вкус.
— Я дарю тебе уже вторые, помнишь? Я тебя убью, если ты потеряешь и эти тоже. Теперь тебе не нркно вечно спрашивать, который час
И она застегнула часы на моем запястье.
— Очень красивые, спасибо, — сказал я.
Вот и все, что мы сказали друг другу. Все остальное время в наших головах проносились воспоминания, а за стеклами автомобиля — здания, уличные сценки. И тишина, пока Эльза не включила радио: для вас поет Альберт Хаммонд, «Вини во всем меня».
