Лола Лафон - Маленькая коммунистка, которая никогда не улыбалась
– Совершенно невероятная статья, да, Надя? Как по-вашему? Американцы злились из-за того, что не живут при коммунистическом режиме!
Она молчит, и я слышу, как она звенит ложечкой о чашку. Продолжаю:
– Ну да… В восемьдесят первом Соединенные Штаты приняли бежавшего из Румынии Белу. Три года спустя американская сборная выиграла у румынок золото. Как по-вашему, Бела применял в Соединенных Штатах те же методы, что в Румынии?
– Конечно. И добился того, что они стали чемпионками. Никакого чуда.
– И никаких страданий у американцев…
Надя замолкает и, похоже, улыбается.
СТРАСБУРГОни говорят: она уже не та школьница, которой ставили десять баллов в тетрадку по гимнастике и которая на виду у всей планеты играла с куклой. Они отмечают: она отстригла хвостики и не завязывает банты, а под тугим купальником теперь ясно видны округлости. Они проявляют снисходительность: «Легко понять, что на время взросления требуется передышка», в конце концов, ей стукнуло шестнадцать. Они подсчитывают: победа на бревне, но потом, хоть она и потеряла за три летних месяца пять кило, падение с брусьев и потеря скорости в опорном прыжке… Они восторгаются: видели эту португалочку, которая весит всего двадцать девять килограммов?
Собравшись в зале для прессы, они – такие суровые на вид – пригласят девушку и предложат ей «отчитаться», они будут ждать от нее слез и оправданий, а она, чтобы их смягчить, улыбнется: «Хорошо, что я изменилась, в Монреале мне было четырнадцать, а сейчас я совершенно… нормальная для своего возраста». Потом ведущая, обеспокоенная тем, что журналисты явно затосковали, вежливо поинтересуется: «Может быть, господа, у кого-то из вас есть еще вопросы?» И тогда они заметят Надины высветленные пряди и, спеша на другое интервью, быстро напишут в последний раз в своих блокнотах под именем Нади К. это слово, заключив его в кавычки: «феи» больше нет. А она будет кротко оправдываться: «Но не могла же я навсегда остаться ростом метр сорок семь… разве вы не согласны?»
Под конец пресс-конференции она назначит им свидание через восемь месяцев, в мае 1979-го, в Копенгагене, – и, несмотря на свое в ней разочарование, они отправятся на чемпионат Европы по спортивной гимнастике… и там снова в нее влюбятся. Потому что благодаря ей состязания между Румынией и СССР снова выиграют румынки. Потому что она станет прежней. Ее каштановые волосы опять разделены пробором и завязаны в хвостики – точно такие же, как в Монреале, с красными бантами, это символ. Они почти простят девочку: им снова захочется называть ее девочкой, несмотря на рост – метр шестьдесят один. Они будут поражены и растроганы – подумать только, какие огромные усилия ей пришлось приложить ради этого возвращения на помост! Сорок пять килограммов, на четыре меньше, чем в Страсбурге. Вот что значит «сумела взять себя в руки»! В последний день она, шепотом перед ними покаявшись, расскажет, что нет, к сладкому она и не притрагивается, что да, она добавила в программу неслыханно трудные элементы, и да, к Москве появятся новые. Ее похвалят – умница, поняла, что, «если она и дальше станет так безудержно распускаться, ей не пройти никакого отбора». Став в датском Bwndby Hallen в третий раз чемпионкой Европы, она уличит во лжи тех, кто утверждал, будто гимнастика – это «набор сложных элементов, с которыми способны справиться только не знающие страха маленькие девочки».
Некоторые попытаются испортить праздник, упомянув об измученном лице советской гимнастки Елены Мухиной, и услышат в ответ, что «у русских неисчерпаемые запасы и потому бесконечные возможности». А Надина худоба, ее тощие ляжки, ее смертельно бледное лицо с запавшими щеками? Во время пресс-конференции об этом спросят у ее тренера, и он сумеет дать объяснение: «Надя действительно утратила свои детские щечки, но дело прежде всего в том, что черты ее лица твердеют, когда она сосредоточивается».
В интервью, которое она даст Би-би-си, на вопрос: «В 1978 году, когда вы снова вышли на передний план, вы были уже не девочкой, а… женщиной?» – она смущенно, как завязавшая алкоголичка, ответит: «Да… это было для меня… серьезной проблемой». А потом расскажет, как девять дней обходилась без еды, только пила воду и при этом постоянно тренировалась, чтобы сбросить лишние десять килограммов. Ее горячо одобрят: какая у вас сильная воля! Ей поаплодируют и подарят куклу для коллекции.
MEXICO, FORTWORTH, TEXASДорогая, сегодня утром я получила твои последние три письма и читала историю ваших мексиканских злоключений, как очень грустную книгу.
Может быть, к тому времени, как мое письмо до тебя дойдет, ты уже выздоровеешь!
Вчера я виделась с Дориной, мы говорили о тебе. Она пообещала, что посмотрит на тебя по телевизору, как видишь, она не злится и даже не расстроена тем, что ее не взяли. По-моему, у нее кто-то появился! Но тут я должна остановиться, мне надо к завтрашнему дню дошить штаны. Яблони уже в цвету, и раньше в это время года мы (дальше несколько строк очень старательно зачеркнуты, ни одного слова прочесть нельзя). У нас все хорошо. Тысячу раз целую мою большую девочку.
МамаЯ скучаю по дому Я скучаю по тебе. Тут отвратительно, у меня все чешется и болит живот. Я устала. Сплю еще меньше, чем дома.
Ну вот, теперь этот робот, госпожа полярная принцесса, как называет ее мать, исписывает страницу за страницей жалобами; из-за вируса, который набросился на команду в первый же день по приезде в Мехико, ее все время тошнит, и она боится совсем разболеться. Было предусмотрено, что они проведут здесь четыре недели, чтобы подготовиться к техасской жаре и влажности, приспособиться к оборудованию американских залов, здесь настил для вольных упражнений из другого материала, помогающего увеличить скорость.
Похоже, несколько блаженных месяцев только прервали на время ход унылых дней, и вдруг все вернулось, все навалилось снова. Три месяца, когда Бела, подчеркивая особое положение Нади в команде, позволяет ей самой выбирать музыку для вольных и упражнения для пресса – те, что она сочтет наиболее полезными. Он больше не взвешивает ее по понедельникам вместе с другими, выстроившимися в спортивном зале, с теми, у кого пересыхает во рту при одной только мысли о гипотетических граммах, набранных за выходные. Он даже предлагает ей тренировать только что приехавшую десятилетнюю девочку! А если его начинают поддразнивать, что он дает Наде очень уж много воли, он на это отвечает: я годами столько в нее впихивал, что теперь только и остается позволить ей выплеснуть это все. И тактика срабатывает. Три месяца никаких страданий, никаких горестей – сплошные победы. Даже голод и усталость почти не чувствуются, раньше она редко бывала так хорошо подготовлена, она переходит с одного пьедестала на другой. И власти снова разрешают ей беспрепятственно выезжать за границу.
Но вот о чем Надя не пишет матери – это о заговоре, который вроде бы против нее плетется. Как-то утром ей показалось, что одна соплячка отрабатывает «ее» соскок, а стоило Наде приблизиться к брусьям, на которых занималась худышка, та перестала тренироваться и с беспечным видом удалилась. Ну и плюс ко всему чертов вирус. Почти всех лихорадит и, стоит им попытаться хоть что-то проглотить, выворачивает наизнанку. До начала соревнований осталось совсем немного, и в самолете перевозбужденные девчонки выкрикивают свои результаты: минус четыре, минус пять, а у меня-то, у меня – минус пять пятьсот! Килограммы, потерянные в Мехико.
На следующий день после первой тренировки на публике в Форт-Уэрте[35] Бела, развернув газеты, ошалел. «Команда Кароли утратила свое очарование! Кучка истощенных паучков, карпатских мини-вампирчиков, бледных, изголодавшихся детей! Где прелестные гибкие куколки, которых мы знали прежде?» Ни один журналист не удосужился прибавить то, о чем Бела им рассказал: худоба его воспитанниц – результат вирусной инфекции. И ему еще придется отчитываться перед румынской Федерацией гимнастики и Центральным комитетом.
ЭНДОГЕННАЯЭто инфекция. Сначала она почти никак не проявлялась, но с каждым днем развивается и наглеет. Надя сама виновата: работала как ни в чем не бывало, словно ничего такого и не происходит. Надя умеет не обращать внимания.
Не обращала внимания, ничего не слышала, когда – ей едва исполнилось восемь – она упала с брусьев и раздраженный Бела, показав на неуклюже пробиравшегося между матами таракана, прошептал: «Прямо как ты!»
И когда он после возвращения Нади из Бухареста называл ее мерзкой беременной коровой или танком. И когда презрительно говорил об Эмилии, у которой щеки ввалились из-за того, что она каждый вечер вызывала у себя рвоту: «Эмилия – лентяйка! Поблевать куда легче, чем набраться мужества и соблюдать диету. Пусть пеняет на себя!» Ничего не замечать, ничего – даже вспухших лодыжек у новеньких, которые каждый день выпрашивали в медкабинете новокаин. Мало того – она, подражая тренерским интонациям, отругала одну из девочек, когда та захотела отказаться от участия в соревнованиях: рентген показал небольшую трещину в позвонке. «Стисни зубы – и вперед. Подумаешь, велика важность, девяносто секунд!»
