Мишель Турнье - Каспар, Мельхиор и Бальтазар
В разгар летней засухи в Иерусалиме каждый год катастрофически не хватало воды. Я удвоил количество труб вдоль дорог, ведущих из Хеврона и Вифлеема, по этим трубам вода из Соломоновых прудов поступала в Иерусалим. Да и в самом городе было построено множество водоемов и цистерн, чтобы лучше сохранять дождевую воду. Наше небывалое процветание отразилось и на наших серебряных монетах: содержание свинца в них упало с двадцати семи до тринадцати процентов, это был, безусловно, самый лучший сплав во всем Средиземноморье.
Причин чувствовать удовлетворение у меня было более чем достаточно, но они не могли уравновесить раздражение, которое вызывали во мне ежедневные доклады моей осведомительной службы о брожении при дворе. Одно время поползли слухи, будто я взял в наложницы Глафиру, молодую жену моего сына Александра. Потом тот же самый Александр вздумал утверждать, будто его тетка Саломея — а ей в ту пору перевалило за шестьдесят — однажды ночью пробралась в его постель и склоняла его к кровосмешению. Затем произошла история с евнухами. Их было трое — на одном лежало попечение о моих напитках, на другом — о еде, на третьем — об одежде, и все трое ночевали у меня в прихожей. Присутствие рядом со мной этих людей с Востока всегда возмущало фарисеев, которые намекали на то, будто их услуги не ограничиваются заботой о столе и одежде. И теперь мне донесли, что Александр подкупил евнухов, уверив их, будто царствованию моему скоро конец и, вопреки моим распоряжениям, унаследует трон он один. Опасность усугублялась тем, что слуги эти были приближены к моей особе и я вынужден был оказывать им особое доверие. Тот, кто пытался их подкупить, должен был вынашивать самые черные замыслы. Мои охранники рьяно взялись за дело, а ведь одно из роковых свойств участи тиранов в том и состоит, что они зачастую бессильны умерить рвение людей, которым они вручили собственную безопасность. Александра несколько недель продержали в одиночной камере, и дворец содрогался от воплей его приближенных, которых пытали мои палачи. И все же мне снова удалось установить в моей семье шаткое перемирие. Помог мне в этом Архелай: обеспокоенный участью, грозящей его дочери и зятю, он примчался из Каппадокии. Архелай сделал ловкий ход, начав с того, что осыпал виновных проклятьями, требуя их примерно наказать. Я предоставил Архелаю разглагольствовать, радуясь тому, что он взял на себя роль обвинителя, без которой нельзя было обойтись, а мне отвел другую, которую мне так редко приходилось играть, — роль защитника и милосердца. Нам помогли показания Александра: молодой человек возложил вину на свою тетку Саломею и в особенности на своего дядю Ферора. Последний решил покаяться, что и проделал со всем присущим ему сумасбродством: в черном рубище, посыпав голову пеплом, он в слезах бросился к нашим ногам, виня себя во всех возможных грехах. Таким образом, Александр был сразу очищен от многих обвинений. Мне оставалось только переубедить Архелая, намеревавшегося увезти дочь в Каппадокию под предлогом, что она-де недостойна зваться моей невесткой, а на деле чтобы убрать ее подальше от осиного гнезда, которое становилось таким опасным. Я проводил его до самой Антиохии и простился с ним, наделив щедрыми подарками: кошельком с семьюдесятью талантами, золотым троном, инкрустированным драгоценными камнями, наложницей по имени Паннихия и тремя евнухами, с которых все началось и которых я при всем своем желании не мог оставить у себя на службе.
Когда хотят оправдать образ действий властителей, часто ссылаются на своего рода высшую логику, которая не имеет ни малейшего отношения к логике простых смертных, а часто даже находится в вопиющем противоречии с ней и которая зовется разумной государственной необходимостью. Ладно, пусть себе так и зовется, но сам я, видно, все-таки не стал настоящим государственным мужем, потому что, употребляя рядом эти слова, не могу не усмехаться в свою жидкую бороду. Разумная государственная необходимость! Впрочем, зовут же Эвменидами, то есть Благосклонными, Эриний или Фурий, дочерей земли, в волосах которых извиваются змеи и которые преследуют преступников, потрясая кинжалом, зажатым в одной руке, и пылающим факелом — в другой. Эта стилистическая фигура называется антифраза. Разумная государственная необходимость — это тоже, конечно, антифраза; на самом деле следовало бы говорить не о разумности, а о государственном безумии. Кровавое умоисступление, сотрясающее вот уже полвека мою несчастную семью, — лучший пример этого помешательства, ниспосланного свыше.
Наступившую передышку я использовал для того, чтобы попытаться разрешить беспокоивший меня вопрос, который был связан с Трахонитидой и Ватанеей. Эти провинции, расположенные на северо-востоке моего государства между Ливаном и Антиливаном, служили прибежищем контрабандистам и вооруженным бандам, на которых постоянно жаловались обитатели Дамаска. Я пришел к выводу, что ни от каких военных экспедиций не будет толку, пока в этом районе не поселятся оседлые труженики. Я переселил в Ватанею евреев из Вавилона. В Трахонитиде дал землю трем тысячам идумейцев. Чтобы защитить этих поселенцев, я выстроил множество крепостей и укрепленных деревень. Поскольку вновь прибывшие освобождались от налогов, туда хлынул нескончаемый поток иммигрантов. И целинные земли превратились в цветущие зеленые поля. Оживились торговые связи между Аравией и Дамаском, Вавилоном и Палестиной, а мое государство извлекало барыши из дорожных пошлин и таможенных сборов.
В эту-то пору нежданный и нежеланный гость пробудил при дворе всех старых демонов. Спартанский тиран Эврикл, как и его отец, обязан был своим процветанием той решающей помощи, какую он оказал Октавиану в битве при Акциуме. В благодарность император пожаловал ему римское гражданство и подтвердил его права на Спарту. И вот однажды вечером Эврикл приплыл в Иерусалим с охапкой богатых подарков, приветливый, сияющий улыбкой и, судя по всему, готовый стать другом и поверенным противоборствующих кланов. С этой минуты наспех потушенное пламя наших ссор вспыхнуло с новой силой, потому что Эврикл усердно пересказывал одним то, что говорили другие, при этом раздувая и искажая услышанное. Александру он напоминал, что всегда был другом царя Архелая, а стало быть, относится к нему по-отечески, и удивлялся, как это Александр, зять царя и по матери асмоней, терпит опеку единокровного брата Антипатра, рожденного от простолюдинки. А потом он предупреждал Антипатра, чтобы тот остерегался неутолимой ненависти сводных братьев. Наконец, мне он рассказал о плане, якобы задуманном Александром: убить меня, потом бежать сначала к своему тестю в Каппадокию, а потом в Рим, чтобы склонить на свою сторону Августа. Когда спартанский тиран, обласканный и осыпанный дарами, отбыл на своем корабле в Лакедемон, мой дом кипел, словно адский котел.
Пришлось допросить Александра и его приближенных. Увы, результаты допроса были ужасны. Два моих кавалерийских офицера признались, что располагают крупной денежной суммой, которую им якобы вручил Александр, чтобы они меня убили. Кроме того, найдено было письмо Александра к коменданту Александриона, из него явствовало, что, совершив преступление, он намерен был укрыться в крепости вместе с братом. Правда, когда братьев допросили порознь, оба они признали, что собирались бежать в Рим через Каппадокию, но упорно отрицали, что перед тем намеревались меня убить. Несомненно, они условились придерживаться этой версии еще до ареста. Моя сестра Саломея окончательно погубила своих племянников, показав мне письмо, полученное ею от Аристовула. Он предупреждал ее, что ей следует опасаться самой страшной моей мести, ибо я обвиняю ее в том, что она выдает придворные секреты моему личному врагу арабскому правителю Силлаю, за которого мечтает выйти замуж.
Процесса по обвинению в государственной измене избежать было уже нельзя. Первым делом я послал двух гонцов в Рим. По дороге они остановились в Каппадокии и получили свидетельство Архелая. Он подтвердил, что ждал приезда своего зятя с Аристовулом, но и слыхом не слыхал, что потом они собирались в Рим и тем более что они готовили покушение на мою жизнь. Август же сообщил мне письмом, что, вообще, он против смертной казни, но предоставляет мне полную свободу судить и приговорить виновных. Император, однако, рекомендовал мне устроить суд за пределами моего царства, например в Берите, где находилась большая римская колония, и вызвать туда в качестве свидетеля Архелая. В Берите? Почему бы нет? Мысль слушать дело подальше от Иерусалима показалась мне разумной, потому что отпрыски асмонеев по-прежнему пользовались любовью жителей города. Но зато я никак не мог привлечь в качестве свидетеля царя Каппадокии — он сам слишком явно участвовал в заговоре.
