Ник Хорнби - Долгое падение
Джесс презрительно фыркнула.
— Но я не считаю тебя плохим человеком.
— Спасибо.
— Мы теперь одна шайка, — заявила Джесс. — Правда, Мартин?
— Конечно, Джесс, — устало согласился я, надеясь, что ее отец заметит явное отсутствие энтузиазма в моем голосе. — Мы теперь друзья навек.
— Что еще за шайка? — удивился Крайтон.
— Мы собираемся приглядывать друг за другом. Разве нет, Мартин?
— Конечно, Джесс.
Если бы в моих словах было еще больше усталости и скуки, им бы просто не хватило сил вскарабкаться наверх, ко рту, и вырваться наружу. Я живо представил себе, как они соскальзывают туда, откуда начали свой путь.
— В итоге, вы все будете in loco parentis?
— Это не совсем так, — попытался объяснить. — Это не банда «Локо парентис»… Звучит не очень, согласитесь. Да и что нам с таким названием делать? Устраивать головомойки отцам семейств?
— Заткнитесь оба, задолбали уже. Оба, — не выдержала Джесс.
— Я лишь хочу, — сказал Крайтон, — чтобы вы были рядом с ней.
— Он обещал, — поддакнула Джесс.
— Мне бы хотелось быть в этом уверенным.
— Слушайте, можете хотеть чего угодно, — объяснил я, — но я не собираюсь никого ни в чем уверять.
— У вас ведь есть дети, я правильно понимаю?
— Ну, это как сказать, — отозвалась Джесс.
— Думаю, будет лишним объяснять, как я беспокоюсь за Джесс и насколько легче мне будет, если я буду знать, что за ней приглядывает серьезный взрослый человек.
У Джесс вырвался невольный смешок.
— Я понимаю, вы не… Вы не совсем… И некоторые журналисты…
— Его смущает, что ты спишь с пятнадцатилетними девочками, — разъяснила Джесс.
— Я не на работу пришел устраиваться, — сказал я. — Мне такая работа не нужна, и если вы думаете, что я возьмусь за подобное, вы заблуждаетесь.
— Я лишь хочу попросить вас, в случае, если Джесс будет грозить серьезная опасность, либо предотвратить эту опасность, либо рассказать обо всем мне.
— Да он бы с радостью, — сказала Джесс, — но он банкрот.
— А при чем здесь деньги?
— Потому что если он будет приглядывать за мной, а я решу зайти в какой-нибудь клуб, то его не пустят, поскольку у него нет денег. Вот.
— И что?
— Я могу там накачаться наркотиками и умереть от передозировки. Я умру только потому, что тебе не хотелось раскошелиться.
Я вдруг понял, к чему все это. Работа за двести пятьдесят фунтов в неделю на самом отвратительном кабельном канале страны не только определяет образ мышления, но и развивает воображение. Джесс готова валяться на полу туалета в бессознательном состоянии только ради того, чтобы заполучить лишние двадцать фунтов… Осознавать это было страшно, особенно в моем состоянии.
— Сколько вы хотите? — вздохнул Крайтон.
Он вздохнул так, словно все это — наш с ним разговор, Новый год, мое тюремное заключение — было специально устроено для того, чтобы выудить у него деньги.
— Ничего мне не надо, — ответил я.
— Нет, тебе надо, — не сдавалась Джесс. — Ему надо.
— Сколько сейчас стоит пройти в клуб? — спросил Крайтон.
— За сотню точно можно прорваться, — сказала Джесс.
За сотню? Так мы тут унижаемся ради денег, на которые можно один раз скромно поужинать в ресторане?
— Я не сомневаюсь, что за сотню фунтов можно «прорваться» безо всяких проблем. Но ведь ему не придется этого делать. Ему просто нужно будет заплатить за вход, если у тебя будет передозировка. Я полагаю, он не станет сидеть в баре, пока ты будешь балансировать на грани жизни и смерти в туалете.
— То есть ты хочешь сказать, моя жизнь стоит меньше ста фунтов. Это мило с твоей стороны, особенно после случившегося с Джен. Я думала, у тебя не так много дочерей, чтобы ими разбрасываться.
— Джесс, это нечестно.
Входная дверь хлопнула где-то между «не» и «честно». Мы остались одни.
— Не справился я с ситуацией, вы не находите?
Я пожал плечами и сказал:
— Она вымогает у вас деньги с помощью шантажа. Либо вы каждый раз даете ей столько, сколько ей хочется, либо она убегает. И, насколько я понимаю, это приводит вас… ну… в некоторое замешательство. Учитывая события последних лет.
— Я буду каждый раз давать ей столько, сколько она хочет, — решил Крайтон. — Пожалуйста, разыщите ее.
Когда я вышел из дома, то был уже на двести пятьдесят фунтов богаче; Джесс ждала меня в конце улицы.
— Он тебе, небось, дал вдвое больше, чем мы просили, — улыбнулась Джесс. — Я так и знала. Всегда срабатывает, стоит только упомянуть Джен.
Джесс
Вы не поверите — да и я сейчас уже вряд ли поверю, — но тогда я была уверена, что произошедшее с Джен не имеет никакого отношения к новогодним событиям. Правда, судя по газетным статьям и высказываниям многих людей, никто так не считал. Они все такие: а-а-а, я все понимаю, твоя сестра пропала, вот ты и решила спрыгнуть с крыши. Да ни хрена. Та история была ингредиентом, что ли. Если я — спагетти с соусом «Болонез», то Джен тогда — помидоры. Или лук. Может, вообще чеснок. Но она — не мясо и не томатная паста.
Все ведь по-разному реагируют на подобное. Одни начинают ходить во всякие группы в поисках поддержки; я это точно знаю, поскольку мама с папой всегда стараются познакомить меня с очередным сборищем идиотов, и все только потому, что ее организовал человек, получивший аттестат или еще что-нибудь из рук Королевы. А другие сядут, включат телевизор и будут находиться перед ним двадцать лет. А я начала делать глупости. Точнее, это стало моим основным занятием, а до того это было как хобби. Признаюсь вам честно: глупости я делала и до исчезновения Джен.
Прежде чем продолжить, я отвечу на вопросы, которые всем приходят в голову, — просто чтобы вы не думали об этом и не отвлекались от того, что я вам говорю. Нет, я не знаю, где она. Да, я думаю, она жива: вся эта история с брошенной машиной выглядит слишком нарочито. Каково это — потерять сестру? Я могу объяснить. Когда вы теряете что-нибудь ценное — кошелек или драгоценность, — первое время вам никак не удается сосредоточиться на чем-то другом. Вот, а у меня такое ощущение все время, каждый день.
А еще люди спрашивают: как ты думаешь, где она? Этот вопрос сильно отличается от другого: знаю ли я, где она? Поначалу я не понимала разницы. А потом поняла. Поняла, что первый вопрос глупый. В смысле, если бы я знала, где она, то отправилась бы к ней. Но теперь я понимаю, что в этом вопросе есть пространство для фантазии. Ведь на самом деле это попытка узнать, какая она. Я допускаю, что она отправилась в Африку помогать людям. Допускаю, что она оказалась на нескончаемом рейве, пишет стихи на острове у берегов Шотландии, путешествует по Австралии. А думаю я вот что. Я думаю, у нее есть ребенок, она где-нибудь в Америке, живет в небольшом городке, где всегда светит солнце, — скажем, в Техасе или в Калифорнии, — она живет с мужчиной, который зарабатывает на жизнь своими собственными руками, он любит и оберегает ее. Это я обычно и рассказываю людям, хотя, конечно, непонятно, о ком — о Джен или о самой себе.
Да, и еще — это особенно важно, если вы читаете о нас в будущем, когда все уже забыли и нас, и что с нами произошло, — не надейтесь, что она еще проявится, чтобы спасти меня. Она не вернется, понятно? Никаких доказательств того, что она погибла, тоже не найдется. Ничего не произойдет, так что забудьте об этом. То есть про нее не забывайте — она важна. Но забудьте про подобный финал. Наша история не из той оперы.
Морин живет между Топперс-хаус и районом Кентиш-Таун. Ее дом стоит на одной из тех тесных улочек, где нет никого, кроме пожилых женщин и учителей. Я не уверена, что там были именно учителя, но вокруг было до жути много велосипедов и разноцветных урн для разных видов мусора. Я спросила у Мартина: а ведь правда, что разделение мусора — это полный идиотизм? А он сказал: как тебе будет угодно. Усталым таким голосом сказал. Я спросила, не хочет ли он узнать, почему это полный идиотизм, но он не захотел. А еще он не захотел узнать, почему Франция — это абсолютно идиотская страна. Наверное, он был не в настроении разговаривать.
В машине были только мы с Мартином, потому что Джей-Джей не захотел ехать с нами, хотя мы могли его захватить — нам было почти по пути. Думаю, Джей-Джей смог бы поддержать спокойный разговор. Мне хотелось говорить, потому что я нервничала, и, наверное, поэтому я говорила глупости. Хотя, может, глупости — это не совсем точное слово, ведь нет ничего глупого в моих словах о том, что Франция — это абсолютно идиотская страна. Разве только несколько грубовато, несколько резковато. Джей-Джей мог бы приделать к моим словам специальные пологие спуски, чтобы по ним можно было спокойно скатиться, как на скейтборде.
Я нервничала оттого, что мы увидим Мэтти, — мне тяжеловато находиться рядом с инвалидами. Нет, ничего личного, не подумайте, будто я плохо к ним отношусь, — я знаю, у них есть право на образование, бесплатный проезд в общественном транспорте и все такое; просто когда они рядом, меня начинает слегка мутить. Я о том, что приходится притворяться, будто они такие же, как мы, когда это совсем не так. Ведь правда? Я не говорю про инвалидов, у которых нет одной ноги. С этими все нормально. Я о тех, кто не совсем в своем уме, кто кричит и кривляется. Как можно говорить, что они такие же, как вы или я? Ладно, я тоже кричу и кривляюсь, но я-то понимаю, что делаю. Ну, в большинстве случаев. А они же совершенно непредсказуемы. И они повсюду.
