Анатолий Кузнецов - Огонь
«У тебя есть, кроме меня, подлинный, настоящий мужчина-друг — это он». Я тоже так считал. Отличный друг был…
— Был?
— Да. Потом жена поехала в Херсон к матери, она часто ездила гостить. А мне приносят телеграмму, которую она с домашнего телефона отправила в Ялту! «Не доставлено за отсутствием адресата». Адресат — он, мой друг. Я потом узнал, что они всегда встречались в Ялте, но на этот раз он задержался, и телеграмма его не нашла. Ужасно легкомысленная конспирация и пошлятина такая…
— Неужели всё из-за телеграммы?
— При чём здесь телеграмма?… Оказалось, что они несколько лет так развлекаются, несколько лет, а обо мне говорят: «твой кротишка». Наверное, в таких историях обиднее всего, что тебя обманывают в глаза, именно употребляя слова о преданности, дружбе, а сами над тобой смеются — и смеются, что ты этим словам веришь. Это чёрт знает что, у меня не могло уложиться в голове!… Я потом сидел, изумлённо вытаращив глаза, как мальчик, оглядываясь вокруг и вопрошая себя: кому же тогда можно верить? До этого мы прожили с ней десять лет, такая была любовь, невзгоды, заботы, дитя наше. Уж ей-то я верил, как себе. И ему. Пришлось признаться, что ни черта-то я в жизни не понимаю.
— А кто он был, твой друг? Умный человек?
— Ещё бы.
— Да, невесело. Ну-ну?
— Я кончил. Теперь ты расскажи о себе, откровенность за откровенность.
— Не хочу.
— Почему?
— Не хочу, — сказала Женя, наклонив набок голову и внимательно штампуя первые и семнадцатые страницы.
— Нечестно, — сказал Павел, задетый.
— Ну, не могу, — упрямо сказала она. — Сегодня у меня ненавистное настроение.
— Какое?
— Ненавистное.
Тут словно взорвалась, загрохотала дверь, и бодрыми шагами вошёл Слава Селезнёв, видимо, прямо с улицы: румяный, энергичный.
— Женечка, дорогая, как насчёт фотомонтажа в кузнечный? Готово? А для подстанции? Тоже? Отлично, прекрасно, я подошлю ребят, просто ты выручаешь нас. Слушай, а этот монтаж у окна, пожалуй, уже устарел? Постарайся, постарайся, дорогая, и тут я вижу пустое место, ну, что, у тебя журналов мало, клея нет? Ко Дню Советской Армии пора думать, пора!
— Сделаю, — сказала Женя.
— Вот спасибо! Слушай, ты мне страшно нужен, Пашка, я тебя везде ищу, пошли, тебе что-то очень важное скажу. Идём, идём!
— Уйдите оба, — сказала Женя, холодно взглянув на Павла. — Дайте мне работать.
Невольно подчиняясь энергичному напору Селезнёва, Павел вышел за ним в коридор. Тот вёл его дальше, до лестничной площадки. Славка сияющими глазами уставился на Павла.
— Какое дело? — спросил Павел.
Славка торжественно застегнул ему пуговицу, поправил галстук, положил руки на плечи и полушёпотом, доверительно сообщил:
— Бренди есть! Как бог свят.
— Тьфу ты, я думал: задувка.
— При чём тут задувка, какая задувка! Бренди! Лучшая рыба — колбаса, лучший коньяк — бренди!
— Нет, я не пью.
— Врё-ёшь! — радостно сказал Славка.
— Ну, не пью.
— Врёшь! — ещё веселее завопил Славка. — С Белоцерковским на пару пили, и нам известно, с кем.
— Вот это служба информации!
— Нам всё известно. И даже более того. Пойдёшь со мной — скажу. Ну, так как?
— Иду, — сказал Павел.
Вышли из здания управления, направились к кварталам новых домов. Похоже, потеплело, подул тёплый ветер, и запахло неожиданно, как в марте. Вокруг было полно детишек с санками, лыжами.
— Ты не можешь представить, — сказал Славка, — как я почему-то тебе сим-па-ти-зи-рую! Услышал, что ты спутался с этим подонком, просто сердце заболело. Теперь эта, мадонна, — чего ты ей душу разливаешь по блюдечку? Я тебя предупреждал: не трать на неё пороху, не трать драгоценного времени! А он разливается: ах, жена меня бросила, ах, я одинок, следовательно, некому обогреть, развёл самодеятельность!
— У тебя что, скрытые микрофоны поставлены?
— Какие микрофоны? Шёл мимо, слышу твой голос, постоял у двери, послушал, ну, думаю, надо товарища спасать!
— М-да…
— Ладно, замнём для ясности этот вопрос. Ты мне ведь правда нужен. Вот ты уедешь, будешь писать, а как ты отразишь мой пост? Я просто обязан, я должен рассказать тебе, что значит этот пост и как он вынес на своих плечах всё…
— Скажи мне, пост, почему домна стоит мёртвая?
— Чтоб она ожила, нужно задуть, чтоб задуть, нужно загрузить, чтоб загрузить, нужна шихтоподача, чтоб была шихтоподача, нужно кой на ком сорвать глотку. Это сделано, скоро загрузка начнётся, но она ещё будет идти целые сутки, так что идём пить бренди, а когда начнётся настоящее дело, я сам первый тебя позову, из-под земли найду. Усёк?
— Усёк.
— То-то же… А за Белоцерковского ты безусловно — пре-да-тель! Но я умею про-щать.
Они свернули во двор пятиэтажного дома, точно такого же, как и тот, в котором жил Иванов. Чуть не сбив с ног, налетела на них, оседлав санки, куча детишек мал мала меньше, еле выбрались, ни на кого не наступив. Двор был полон детей.
— Ну, сам скажи: когда-нибудь кончится нехватка жилья? — вздохнул Славка. — Только дашь людям квартиру, заселяют такой дом — через год полон двор детей. Они немедленно раз-мно-жа-ют-ся! Дети растут — давай квартиры опять. С такой геометрической прогрессией человечество не вылезет из жилищного кризиса никогда!
Павел вспомнил детский сад в квартире Иванова, усмехнулся.
— А как там, согласно твоим информациям, где я ещё был, кроме Белоцерковского? — спросил он.
— Не знаю, честно признаюсь, не знаю, — засмеялся Славка. — Осторожно, сюда, первый подъезд, второй этаж. Когда-то говорили: бельэтаж. Тут моя пещера.
Квартира Селезнёва была точной копией квартиры Иванова; когда Павел вошёл, у него возникло ощущение, что сейчас побегут дети, а из ванной выглянет старуха с пелёнкой в руке. Но тут же обнаружилось различие в убранстве, настолько вопиющее, что Павел даже крякнул: комнаты были голы и пусты, будто Славка только что въехал; по полам безбожно натоптано, всюду окурки, огрызки, бумажки, грязные носки — холостяцкая мерзость запустения…
Впрочем, путь борьбы был намечен, и довольно веско: у балконного окна стоял новый, отличнейший полированный письменный стол, покрытый для сохранности газетами (впрочем, съехавшими), и на столе — ослепительный, самой последней модели телефонный аппарат, распластавшийся, как диковинная светло-салатная лягушка.
— Отличный телефон! — похвастался Славка, поднял телефон и показал вид в профиль, потом перевернул и снизу тоже показал.
— Где такой достал?
— Не говори! На все управление привезли десять штук, пять поставили начальству, пять растащили, из них я один схватил. Он не работает, дом ещё не подключили… А стол, скажи, отличный стол?
— Министерский. Тоже было десять штук?
— Один!
— Да ну!
— Как бог свят! Теперь идём дальше, в спальню.
Спальня оказалась более жилой. Тут имелась алюминиевая раскладушка с немыслимой кучей взбитого белья. Стоял фанерный, изрезанный ножиками учебный стол с ящичками для книг (такие, впрочем, были в кабинете политпросвещения, вспомнил Павел), вдоль стены — строенные откидные кресла, явно из кинотеатра или клуба, с зияющими дырками от винтов, которыми они привинчиваются к полу. А у стола — великолепная, хотя и не новая плетёная качалка.
Горы газет, журналов, брошюр покрывали и кровать, и стол, и подоконник, и весь пол, так что нельзя было пройти, не наступив на них. А единственным, но веским украшением стен была приколотая кнопкой фотография хорошенькой, весьма модно причёсанной девушки с лукавыми, лучистыми глазками.
— Это кто? — спросил Павел.
— Да это так, одна хорошая девочка, — сказал Славка. — Член бюро.
— Член бюро?
— Ага. Я вполне серьёзно! Одна из лучших активисток, культмассовый сектор в бюро комсомола ведёт прямо на высоте.
На столе среди бумаг лежала ещё фотография, аккуратно заправленная в стеклянную рамку. Тут была девушка чёрненькая, с прямыми волосами и строгим лицом.
— Ещё член бюро…— сказал Павел.
— Нет, это лучшая активистка самодеятельности. Драматический талант — и непередаваемо читает приветствия разным слётам. Отличная девочка, глубокая… Не тронь, не тронь!
Но Павел углядел под рамкой ещё стопку фотографий и потащил всю. Были тут и любительские, и сделанные в ателье, и крохотные, с уголками, на паспорт. И все — девушки.
— Положь! — завопил Славка. — Вот чёрт, это я вчера в своем архиве делал ревизию, не хватай своими гнусными лапами!
— Почему в архиве? Ты повесь на стене в ряд, получится целая первичная организация. Все здешние?
— Ну их… Иных уж нет, а те далече, в смысле замужем. Ты сядь, сядь в качалку и убери руки!
Открыв створку окна, Славка достал большой кулёк с апельсинами и бутылку бренди, которая в тепле тотчас запотела. Рюмок не было, поэтому Славка поставил пластмассовый стаканчик для бритья и баночку из-под горчицы. Роль тарелочек под ветчину и сыр играла бумага, в которую их в магазине завернули. В качестве приборов Славка положил с одной стороны охотничий нож, хромированный, с острейшим, устрашающим лезвием, наводивший на мысль о кровавых поединках с медведем в тайге, с другой — толстый перочинный нож, имевший массу лезвий, пилочек, шил, ножницы и вилку, роль которой он в данном случае и призван был исполнить.
