Юрий Брайдер - Миры под лезвием секиры. Между плахой и секирой
Похоже, всадник не догадывался об истинном назначении побрякушки, появившейся в руках строптивого аборигена. Перегнувшись в седле, он пребольно огрел Зяблика своей плетью. Пистолет пальнул скорее всего именно от этого удара, а не по злой воле Зяблика. С верхового слетел малахай, и он, не успев освободить ноги от стремян, стал заваливаться за конский бок.
Где-то в другом конце улицы раздались гортанные восклицания и дробный топот многих копыт. Зяблик никогда не ездил верхом, но сейчас, чтобы спастись, оседлал бы, наверное, и огнедышащего дракона. Не по погоде одетые косоглазые всадники очень не понравились ему.
Степняк уже висел головой до самой земли, только его правая нога, запутавшаяся в стремени, торчала вверх. Кое-как освободив лошадь от мертвого всадника, Зяблик вскарабкался в седло. Конек заартачился было и попытался куснуть незнакомого седока за колено, но Зяблик врезал ему рукояткой пистолета между ушей. Тот взвился на дыбы и рванул с места раньше, чем Зяблик успел разобрать поводья. Чудом удержавшись в седле, Зяблик погнал лохматого стервеца напрямик к речке, предоставив ему возможность самому выбирать безопасный путь.
Сзади часто-часто застучал барабан, и тут же где-то в стороне резко и немелодично пропела труба. Обернувшись на скаку. Зяблик увидел, что его преследует целая толпа всадников с флажками, лентами, пучками перьев и звериными хвостами на пиках. Пониже деревни из леса выехала еще одна конная толпа, побольше первой, и, увидев погоню, тоже пустилась вскачь. Взвыли по-слоновьи сразу десятки труб, а грохот барабанов стал неразличим в сокрушительном топоте все новых отрядов, хлынувших с холмов на равнину. Они быстро сплачивались в одну согласно скачущую лаву, все ускорявшую и ускорявшую ход. Опередив ее метров на сто, несся Зяблик, не перестававший терзать своего скакуна каблуками сапог и рукояткой пистолета.
С размаху влетев в речку, он бросил коня и, наглотавшись воды, вскарабкался на свой берег. Предупрежденные звуком выстрела, а потом и шумом атаки, к нему со всех сторон сбегались товарищи.
— В окоп! — простонал Зяблик, хватая ртом воздух, почему-то переставший насыщать легкие. — Всем в окоп!
Как это бывает в моменты стихийных бедствий, когда, круша и корежа все, что попадается на пути, надвигается что-то страшное: смерч, сель, снежная лавина или цунами, — так и сейчас слова человеческой речи уже нельзя было разобрать в свисте, гиканье и топоте налетающей конницы.
Передние лошади опрокинулись, наскочив на перегораживающую брод колючую проволоку, но это почти не замедлило неукротимый напор степняков. Сотни всадников вылетели на берег, и сразу все исчезло в тучах пыли.
Окоп стал похож на длинную могилу, в которой одни люди стараются живьем похоронить других. Копыта разбивали черепа, сабли отсекали все, что появлялось над бруствером, пики находили свои жертвы на самом дне окопа. Зеки отвечали снизу ударами кольев, ножей, заточек. Никто не мог сказать, сколько длился этот ад на самом деле, но постепенно волна степняков стала редеть, а потом и схлынула, умчавшись дальше. В окопе бились кони с переломанными ногами и развороченными утробами, тут же дорезали не удержавшихся в седлах всадников.
Смерч пыли теперь крутился впереди, у второй линии обороны. Сквозь рев и визг атакующих явственно слышался треск выстрелов.
— Ну, сейчас им дадут жару! — крикнул кто-то прямо над ухом Зяблика. — Ишь чего захотели, с сабельками на автоматы!
— Всем приготовиться! — заорал Зяблик, зорко всматривавшийся в то, что творилось на другом конце картофельного поля. — Разобрать оружие! Ждать моей команды!
Поредевшая конница уже неслась обратно, но на ее пути внезапно вырос частокол остро заточенных жердей. Лошади, не желая идти на верную смерть, вздымались на дыбы, волчком крутились на месте, поворачивали назад. То, что осталось от еще недавно неудержимой конной лавы, водоворотом закружилось между стеной автоматного огня и лесом деревянных пик.
— Ура! Зажали косоглазых! Кранты им пришли! — кричали зеки, похожие на сбежавших из преисподней чертей. — Сейчас сдаваться будут!
— Как же, дождетесь! — сплюнул Зяблик. — Сейчас они на прорыв пойдут. Еще похаркаем кровушкой.
Будто бы в подтверждение, а может, наоборот, в отрицание его слов, далеко за горизонтом, в той стороне, где остался город Талашевск, серое небо осветилось заревом и раздался приглушенный расстоянием, но могучий и уже поэтому пугающий звук — словно коротко рявкнула гигантская допотопная рептилия, одна из тех, на чьих спинах некогда покоился мир.
Хвостатая многоголовая комета, похожая на карающую огненную длань, стремительно прочертила небосвод и с ужасающим завыванием рухнула между двумя линиями окопов. Там, где только что стоял смерч пыли, встал смерч пламени. Вверх взлетели предметы, для полетов изначально не предназначенные, — расщепленные деревья, тонны грунта, колеса бронетранспортера, полевая кухня вместе с недоваренной кашей, люди и лошади (некоторые целиком, а некоторые лишь частично).
Злой рептилии, скрывавшейся за горизонтом, этого показалось мало. Она рявкнула вновь и продолжала ритмично рявкать раз за разом, накрывая губительными кометами берег речки.
Возможно, обстрел из установок залпового огня «Град» продолжался и дальше, но оглушенный, полузасыпанный землей Зяблик уже не мог созерцать это редкое и весьма впечатляющее зрелище…
Вынужденное безделье расслабляло и расхолаживало. Пока кто-то один сидел с биноклем у окна, остальные убивали время как могли — играли на щелбаны в самодельные шашки, травили всякие небылицы, отсыпались за прошлые и будущие недосыпы. В одной из заброшенных квартир Цыпф раскопал юридический справочник и сейчас наслаждался чтением законодательных актов, давно утративших силу и смысл. Толгай нашел кроличью женскую шубку, которой пренебрегла даже моль, и мастерил из нее новый малахай. Зяблик скуки ради пилил идейного партийца Смыкова, обвиняя его во всех мыслимых и немыслимых грехах, начиная от народовольческого террора и кончая нынешним положением вещей. Смыков охотно отбрехивался. Изредка делались вылазки в город — предельно осторожно и поодиночке.
Дня через четыре их навестила Верка. Кроме горшка горячих манек, она доставила и кое-какие новости.
— Лилечка очень хорошая девочка, только совсем рассеянная, — сказала она.
— Если ее начнешь о чем-нибудь допытывать, она может и не вспомнить ничего. А потом, как бы невзначай, вдруг сама станет рассказывать. Вот такие-то дела, зайчики.
— И что же она такое интересное рассказала? — методично уминая очередную маньку, поинтересовался Смыков.
— Про дядю Тему кое-что.
— Про Белого Чужака то есть? — уточнил Смыков.
— Так его арапы дикие прозвали. Нам-то зачем их бредни повторять. Никакой он не чужак, а наш человек. Только с залетами, конечно. И родился очень давно. Может, даже тысячу лет назад.
— Ага, при царе Горохе, — ухмыльнулся Смыков, вытирая занавеской жирные пальцы. — Вот только на старика что-то не похож.
— Тут я, честно говоря, сама не все понимаю, — призналась Верка. — По рождению он вроде бы наш ровесник. Когда Гагарин полетел, он в школе учился, а когда американцы на Луне высадились, в институт поступал.
— Так это двадцать лет назад было, а не тысячу.
— Для тебя двадцать, а для него тысяча. Я вам тут ничего доказывать не собираюсь. За что купила, за то и продала. Лилечка говорит, что он долго странствовал где-то в далеких краях.
— За границей?
— Нет. Вообще не в нашем мире. Это вроде как другие планеты, но не в космосе, а рядом, через стеночку. Только через такую стеночку не каждый пройти может.
— А он, значит, может?
— И он не может. Однако дело в том, что дядю Тему случай на такую тропочку вывел, где все стены поломаны. Вот он и бродит себе из мира в мир. На нас случайно наткнулся. Намекает на то, что тропочка та сейчас через наши места и проходит.
— А какая буря его гонит? — спросил Зяблик, дежуривший с биноклем у окна.
— Сидел бы себе на одном месте… В заднице, что ли, у него свербит?
— Он и сам точно не знает. Про какое-то предназначение говорил. Пошутил однажды: за что мне, дескать, выпал такой жребий, ведь я не убивал брата, не обижал бога и не назначен в свидетели конца рода человеческого.
— Чушь какая-то… — зевнул Смыков. — Не все дома у вашего дяди. Лапшу на уши он Шансонетке вешает, а заодно и вам, Вера Ивановна.
— К чему бы это он бродяг легендарных вспомнил? — задумчиво произнес Зяблик. — Брата Каин убил, бога Агасфер обидел, а вот относительно этого третьего, свидетелем назначенного, я что-то не кумекаю…
— Скорее всего имеется в виду ветхозаветный законодатель Енох. А может, пророк Илия. Их смерть отложена до конца времен. На Страшном суде они выступят свидетелями против греховного человечества, — не отрываясь от книги, ответил Цыпф. — Впрочем, схожие фигуры есть в любой религии.
