Ганс Кирст - Фабрика офицеров
«Останься со мной», — просит она, что я охотно и делаю, так как она показывает мне все, что я хочу видеть, и учит меня тому, чего я еще не умею.
Потом она говорит: «О чем ты думаешь?»
«О письменных работах на выпускных экзаменах, — отвечаю я. — Ты не можешь узнать, какие будут темы?»
«Для тебя я сделаю все», — говорит она. И сдерживает свое слово.
«Фу! — с возмущением говорит мне Марион Михальски. — Как ты можешь такое делать?! Да еще с ней! Фу, фу! Я не хочу тебя больше видеть! Никогда».
«Мне стыдно за тебя, — говорит отец. — Так дальше продолжаться не может. Ты должен наконец узнать, что есть воспитание и дисциплина. Ты пойдешь в армию».
«В 1935 году я пошел добровольно в армию с желанием стать офицером. После двух лет действительной службы я с отличием окончил пехотное военное училище в Потсдаме и в 1938 году был произведен в лейтенанты».
Все очень просто: мои мускулы выносливы, мое сердце не знает усталости, мои легкие лучше любых кузнечных мехов. Я могу быстрее бегать, дальше прыгать, дольше маршировать, чем большинство фенрихов. Я никогда не устаю.
Все очень легко, как только поймешь самую простую премудрость: глупость — это козырь и глупые являются мерилом. Самый последний ноль, рядовой Гузно, должен понять — все остальные должны равняться на него. Солдат даже во сне должен уметь вести самую меткую стрельбу или что там еще от него потребуется — тогда все в порядке. Ибо колонна движется всегда с такой скоростью, с какой едет ее самая медленная повозка. Армия всегда так же хороша, как ее самый глупый остолоп. Это надо уяснить, чтобы все терпеливо переносить. Этот масштаб нужно всегда иметь в виду, чтобы достичь компенсирующего чувства превосходства. Солдатчина ориентируется на низы — ее абсолютной вершиной служит самый средний уровень.
Этим практически можно достигнуть всего. Солдаты рядом со мной, напоминающие терпеливое стадо скота, являются самым подходящим материалом для боен войны. Унтер-офицеры надо мной, которые ревут, блеют, двигают, толкают, являются вожаками стада по склонности или призванию. Офицеры, в чью среду я вольюсь и которые организуют, планируют, надзирают — являются стрелочниками, инженерами и конструкторами сосредоточенной человеческой механической силы. Ах, друзья, кто все это знает, того уже ничем не удивишь!
Однако четко, наглядно и просто функционирует только вермахт — не жизнь. Она сложна, если даже и не всегда такой кажется. Полной загадкой для меня является Марион Михальски. Она сопровождает меня, даже когда я этого не хочу. Она мешает мне, где только может. «Чего тебе, собственно, от меня нужно?» — спрашиваю я ее. «Я хочу всего того, чего хочешь ты», — говорит Марион. И она говорит мне это в городском саду, где мы гуляем после кино. Над нами полная луна. Ее лицо передо мной во всех четко различимых деталях: глаза, уставившиеся на меня; слегка приоткрытый рот; все это обрамлено ее развевающимися волосами, ниспадающими ниже плеч. К этому примешивается аромат цветущих каштанов и потом все более усиливающийся запах кожи Марион — так как она подвигается ближе, наплывает на меня.
«Я хочу всего того, чего хочешь ты», — повторяет она. И я говорю: «Я хочу любить тебя здесь, в траве». «Ну и делай это, делай же это наконец!»
Все можно было бы делать без труда, играючи, одной левой рукой, если бы не было этой Марион. Вся служба представляет собой едва ли что-то большее, чем примитивное удовольствие. Подготовка в офицеры — почти смехотворная задачка для первоклассников. Мытарства на казарменном плацу, на местности, на полигонах — это все мелкая рыбешка для Федерса. Еще будучи унтер-офицером я знал больше, чем любой лейтенант. А девушки гарнизонов Штуттгарта, Тюбингена и Геппингена миловидны, изящны и непритязательны. Прямо-таки трогательно, как они стараются. «Покажи, что ты можешь», — говорю я. А потом они спрашивают: «Что с тобой? Кого ты хочешь забыть?» И я отвечаю: «Тот человек, кого я хотел забыть, уже забыт».
Но это неправда. Я не могу забыть. Как бы я ни старался — никто не может сравниться с Марион. Причем у Марион все очень просто. Ничего не бывает необычным или странным. Я прихожу — она здесь. Я хочу любить ее — она готова к этому.
Затем я лейтенант. Когда я приезжаю домой, Марион стоит на перроне. Она подходит ко мне, останавливается передо мной и смотрит на меня. «Марион, — говорю я, — ты хочешь выйти за меня замуж?» «Конечно же, ты идиот, — отвечает она, — этого я хотела всегда. Я хотела этого, когда еще была ребенком».
«Весной 1939 года я женился на Марион Михальски. С началом войны я был назначен командиром роты и после похода на Францию стал обер-лейтенантом. После ранения в январе 1943 года я был произведен в капитаны и переведен в 5-ю военную школу. Награды: рыцарский крест и т.д.»
Прибавляется опасность смерти, множатся трудности, увеличиваются неприятности — в остальном же во время войны изменяется немногое. Методы остаются. В этом и заключается ошибка. Ибо предшествующая война никогда не походит на последующую. Я гоню свою роту по мосту через Марну. Я собираю остатки еще двух рот, офицеры которых убиты. Я обороняю высоту по другую сторону реки. «Подразделение немедленно отвести назад!» — следует по радио приказ командира полка. «Отвод тактически бессмыслен; кроме того, он возможен только с большими потерями», — передаю я в штаб. «Приказываю немедленно отвести подразделение, в противном случае трибунал», — передает генерал.
Я приказываю передать: «Помехи затрудняют прием. Я остаюсь там, где есть». На следующий день генерал негодует. Каждое третье слово: «военный трибунал». Через день мне вручают рыцарский крест. «Заслужить вы его не заслужили», — заявляет генерал. «Однако я его получил», — говорю я.
Отпуск с Марион, моей женой, проходит в сплошном упоении. Наша квартира — одна-единственная комната, и мы ее почти не покидаем. Мы лежим вместе до позднего утра, и задолго до наступления вечера мы опять в постели. Так мы проводим быстро пролетающие четырнадцать дней. «Я буду любить тебя всегда», — говорю я. А Марион отвечает: «Я буду всегда тебя чувствовать — как прекрасно, когда ты со мной!» «А когда я не с тобой, Марион?» — «Тогда я чувствую тебя все равно!»
Майор медицинской службы стоит перед моей кроватью и говорит: «Ну, господин капитан, как мы себя сегодня чувствуем?» «Что со мной случилось? — спрашиваю я. — Скажите мне совершенно откровенно — что со мной?» Майор медицинской службы произносит: «Во всяком случае вам повезло. Ваше ранение не опасно для жизни. Могло бы быть и хуже».
«Пожалуйста, никаких недомолвок, господин майор медицинской службы, я хочу знать правду». Наконец он заявляет: «Все очень просто. Через несколько недель у вас все будет более или менее в порядке — вы будете себя чувствовать как рыба в воде. За исключением одной мелочи, капитан Федерс. Однако утешьтесь, мой дорогой, это такая потеря, которая с возрастом становится все менее чувствительной».
7. Жена майора возмущена
— Рано или поздно здесь каждый начинает выть по-волчьи, обер-лейтенант Крафт, — из трусости ли, благоразумия или приспособленчества.
Это произносит капитан Федерс. Он вместе с новоиспеченным офицером-инструктором вышел из казармы. Они спустились с холма в направлении Вильдлингена.
— У меня абсолютно нет актерского дарования, господин капитан. Я не могу подражать волчьему вою.
— Вы еще научитесь этому, — с уверенностью заявил капитан Федерс.
Майор Фрей, начальник 2 курса школы, приглашал на «скромный ужин в узком кругу». По правде говоря, его ужины всегда были скромными, однако «узкому кругу» всегда придавалось большое значение. У Фрея была жена, а она стремилась поддерживать знакомства. Что под этим понимал каждый из них в отдельности, оставалось в большинстве случаев туманным.
— Она, вероятно, когда-нибудь прочитала в каком-либо романе что-то о светских обязанностях офицера, но при этом не заметила, что этот литературный шедевр относился ко временам кайзера, — заявил капитан Федерс.
— Я не нахожу в том ничего особенного, господин капитан. Кайзеровские времена до сих пор не вышли из моды. У нас на фронте был командир полка, который держал себя как король гуннов собственной персоной.
Этот обер-лейтенант Крафт начал интересовать капитана Федерса. От него исходила здоровая искренность. Но тотчас же напрашивался вопрос: как долго он продержится в этой школе? Уже сегодня вечером он будет подвергнут первому испытанию. Федерс был абсолютно уверен в этом. Он ведь знал супругу майора.
— Мой дорогой Крафт, — подшучивал капитан Федерс, — что там какое-то сражение в окружении по сравнению с тыловой интригой? Там просто гасят человеческую жизнь, как свечу, и все. Здесь же человека поджаривают на костре, пока из него не получится хорошее жаркое. И при этом еще произносятся приветливые и заботливые слова.
