Теодор Рошак - Киномания
Клер нравилась эта мысль. Она полагала, что этим воздается должное странному психологическому влиянию кинематографа на современный мир, его необычайной способности очаровывать и прельщать. Она верила, что Кракауэр сражается за глубоко этическое объяснение этого влияния. Я видел, как она однажды набросилась на кого-то, кто осмелился назвать достоинства книги Кракауэра несколько преувеличенными. «Как можно преувеличивать опасность мышьяка?» — в штыки встретила она это утверждение. Но вот теперь она сидит тихоня тихоней, а какой-то наглый иностранец поливает грязью работу, которой она от души восхищается.
Что же тут происходит?
В ответ на замечание Юргена относительно евреев Клер только улыбнулась (правда, не без горечи) и сказала:
— Ну, это вам лучше обсудить с Чипси. Он лучше меня знает. Что скажешь, Чипси? Ваши финансируют профессора Кракауэра?
Чипси, раскрасневшийся от выпитого, испустил смешок, отводя вопрос Клер.
— Кларисса, я не понимаю ни слова из того, что пишет этот человек. К тому же все, о чем вы говорите — а ты, дорогая, говоришь об этом так замечательно, — седая древность. Моя жизнь, чтобы ты знала, целиком принадлежит созидательному настоящему. Вы не согласны, Юрген? Искусство не должно ограничивать себя рамками чисто политической злободневности.
Чипси, как никто другой, умел накачивать разговор бессмысленностями. Его стараниями беседа несколько минут шла ни о чем, а потом снова произошла заминка. Клер вернулась к книге Кракауэра, стараясь в тех же тактичных тонах растолковать о ней кое-что. Юрген довольно непринужденно прервал ее вопросом:
— Ну а, скажем, фон Кастел? Он-то как подходит к вашей теории?
Клер на мгновение замолчала.
— Кто? — переспросила она.
— Касл, если вам так больше нравится. Макс Касл. Вы считаете, что эта абсурдная теория применима и к нему?
Вероятно, ей показалось, что Юрген, расслабившись, подставился под смертельный удар, и она не сдержалась.
— Уж не хотите ли вы сказать, что мы должны серьезно рассматривать такую поденщину, как «Пир неумерших»?
Юрген отмел ее возражение.
— Я, конечно же, говорю о его ранних фильмах. О его немецких фильмах.
— А разве они сохранились?
— Немногие, но сохранились. Мой отец лично уничтожил несколько его лент.
— Даже так?
— Во времена Рейха. Часть культурной политики.
— Ваш отец их уничтожил, а я бы хотела их посмотреть.
— Он, понятно, только исполнял приказ.
— Понятно.
— На самом-то деле он очень увлекался кино. Ваша Джин Харлоу{103} — он был ее большим поклонником. А еще — поросенка Порки{104}.
— Очень мило. Но он все равно сжигал фильмы.
— Но, с другой стороны, ему удалось спасти несколько лент. Может, к нашему счастью. Сейчас растет интерес к работам Касла — его ранним работам. Вы знаете Виктора Сен-Сира в Париже?
— О да. Правда, мы уже несколько лет как потеряли связь.
— Он обратился к моему отцу по поводу кое-каких работ Касла. Конечно, нужно знать подход Виктора — очень абстрактный, очень картезианский. — Он иронически хмыкнул. — Очень французский.
В этот момент Клер обернулась и увидела меня. Она извинилась.
— Пожалуйста, не уходите, — сказала она Юргену. — Я сейчас вернусь. Я очень хочу продолжить этот разговор. — Она потащила меня в другой конец комнаты, — Где ты был все это время, черт возьми?!
— Я слушал тебя и…
— Нужно было дать мне знать, что ты здесь, — брюзжала она, — Ты думаешь, я себе очень нравлюсь?
— Мне показалось…
Она оборвала меня на полуслове.
— Ты знаешь, где его машина?
— Да, это большой белый «мерседес». Он припаркован…
— Ты его сможешь найти?
— Конечно.
— И фильм в машине?
— Да. Когда я уходил, Джером перегружал его в багажник.
— А теперь слушай внимательно. Как, на твой взгляд, — ты достаточно трезв?
— Ну, думаю, более или менее, — Вообще-то я весь вечер пил, не отставая от Клер, и недоумевал — почему она выглядит куда как менее пьяной, чем чувствовал себя я. Видимо, подумал я, она держится исключительно на нервах.
— Тогда выпей еще пару порций покрепче. Потому что трезвым ты никогда не сделаешь того, о чем я тебя попрошу. Во-первых, ты должен найти Шарки. Кто-то сказал, что он у бассейна. Тащи его, даже если он на все свои несчастные три дюйма застрял в какой-нибудь красотке. Слышишь?
— Да…
— Тащи его к машине Юргена. И украдите фильм.
Эти слова эхом разнеслись по петляющему, призрачному коридору, но дошли до меня не сразу.
— Украсть фильм? Как это?
— Взломайте дверь машины. Вытащите оттуда фильм. Погрузите его в вашу машину. Отвезите домой. Вот как.
— Но машина заперта. У Джерома были ключи…
— Вот для этого тебе и нужен Шарки. Он прекрасно знает, как взламывать автомобильные дверцы.
— Знает?
— Может, и не знает. Может, он ничтожный врун. Но он много лет рассказывал о том, как был вором. В его далекой выдуманной юности был романтический уголовный этап. Если он запамятовал, напомни ему, каким он был мошенником. Говори что угодно, лишь бы он тебе помог. Если он уже напился, то из куража сделает что угодно.
— Но Клер… это же воровство.
Она в бешенстве напустилась на меня:
— Это не воровство. Это политический акт, ты понимаешь? Этот самодовольный гитлеровский выкормыш ни в коем случае не должен подарить «Les Enfants du Paradis» своему гестаповцу-папаше. Если я могу этому помешать. Только так это Шарки не объясняй. Для него это слишком порядочно. Скажи ему — это реквизиция. Если он начнет упираться, скажу ему, что я даю слово обойти всех сучек на этой вечеринке и дать каждой подробный критический анализ его сексуальной несостоятельности за последние десять лет.
— А если мы не сможем открыть дверь? Что, если?..
— Не сможете достать фильм — подожгите машину.
— Что?
— Подожгите. Взорвите. Уничтожьте ее.
— Я не умею это делать.
— Бог ты мой! Бросьте спичку в бензобак.
— Нет, Клер… Я не могу… Я не буду…
Внезапно в ее глазах появились слезы. В смущении она со всей силы въехала мне по физиономии. Удар получился довольно болезненный, но он свидетельствовал о крайней серьезности ее намерений.
— Слушай, у меня тут опять Вторая мировая война. Я позволяю этому нацистскому ублюдку, этому долбаному педику вываливать в говне то, что мне дорого, только чтобы задержать его там. Ты знаешь, что я чувствовала, пока сидела и слушала этого… этого… Да меня за это нужно наградить медалью конгресса. А теперь иди и делай, что я тебе сказала, или больше никогда, никогда, никогда не приходи ко мне в постель!
— А если меня поймают?
— Ну, не знаю. Отстреливайся.
— Клер!
— Темно — хоть глаза коли. Тебя никто не увидит. А увидят — изобрази дурачка. Да тут воровство продолжается всю ночь. Кого это волнует? Я задержу Чипси и этого Übermensch[17]. А ты там не тяни резину, только и всего.
Я стоял перед ней беспомощный, потрясенный и отчаявшийся. Смилостивившись, она подошла и подарила мне такой горячий поцелуй, какого я от нее еще не получал.
— Для меня это — все, — сказала она.
Бог ты мой, просто Лорен Бэколл, посылающая Боги на опасное ночное задание{105}. Береги себя, дорогой. Ты — все, что у меня есть. Неужели я мог отказаться?
Я отправился на поиски Шарки, пытаясь найти оправдание просьбе Клер. Нужно было встать на ее точку зрения. Для нее «Les Enfants du Paradis» были не просто фильмом. Это было прекрасное произведение искусства, созданное в знак неповиновения агрессору-варвару и принадлежащее к особой категории. Разве может она позволить, чтобы хоть одна копия фильма попала в руки захватчика? Я знал, чего она боится. Папочка Юргена фон Шахтера не уничтожит ленту — он сделает с ней кое-что похуже. Он будет с удовольствием смотреть ее, словно у него есть на это право. Конечно же, это не должно случиться!
Я нашел Шарки у бассейна — мертвецки пьяного и все еще голого в компании пяти-шести таких же голых людей. К моему удивлению, он живо откликнулся на мое предложение — «реквизиция», вот здорово, именно так он это себе и представлял. «Класс!» — заорал он. Не вполне отдавая себе отчет в том, насколько важно соблюдать конфиденциальность, он громко пригласил своих собассейников присоединиться к нам. Когда мы пустились через лужайку, некоторые из них — хотя и не все — взяли на себя труд надеть халаты или обвязаться полотенцами. Они, в свою очередь, по пути приглашали других. К тому времени, когда наконец добрались до машины, мы представляли собой сборище налетчиков-любителей, производившее столько шума, что можно было услышать в самом дальнем конце владения. К счастью, шум производили не только мы. Джазовый оркестрик, расположившийся на крыше виллы, наполнял ночной воздух резкими звуками.
