Аксель Сандемусе - Оборотень
Когда же Квислинг предстал перед судом и был осужден, народ позволил превратить себя в безответственных детей. Мы так устали, что не могли даже ненавидеть его, говорили тогда норвежцы. Он надоел нам, мы хотели избавиться от него, но, скорей всего, люди хотели, чтобы он сам вдруг взял и умер. Просто перестал существовать. Испарился бы каким-нибудь образом. После пяти лет надругательств было естественным требовать его жизни, но потребовали ее, скорей всего, потому, что просто не знали, что с ним делать. В беседах с друзьями Эрлинг предлагал дать Квислингу киоск где-нибудь на шоссе между Осло и Драмменом, чтобы он торговал там мороженым. Зимой он мог бы торговать рождественскими елками, и ему было бы отведено место на причалах, где он мог бы ловить подо льдом рыбу. Многие ли тогда понимали, что такой процесс следует проводить лишь после того, как мы сможем думать о чем-нибудь, кроме войны.
Положение, созданное немцами и их прихвостнями, было так вывернуто наизнанку, что уж им-то самим не пристало жаловаться на это. Эрлинг понимал, что во время войны люди были вынуждены ловчить и приспосабливаться день за днем, были вынуждены биться в тупиках оппортунизма, но самое отвратительное было то, что некоторые этим хвастались. Теперь кое-кто из самых отъявленных был на свободе лишь потому, что суд над ними состоялся после того, как первых уже расстреляли; они рассеялись по всей стране, требовали полной реабилитации и получали иногда поддержку с самой неожиданной стороны.
Эрлинг сделал над собой усилие и успокоился — главным образом потому, что ему хотелось спать.
Уничтожение народа на наш лад
До чего же мы отравлены всяким ядом, думал Эрлинг, ворочаясь с боку на бок и слушая шум дождя. Однажды летом в Венхауге несколько лет назад они беседовали о намерении Гитлера уничтожить некоторые народы и о том, что он неплохо преуспел в этом деле. Фелисии понадобилось выйти на кухню, и она встала со словами:
— Кстати, об истреблении народов, Эрлинг, не мог бы ты уничтожить для меня тот Вавилон? — Она махнула в сторону окна сигаретой, зажатой между двумя пальцами. — Видишь там муравейник? Он рядом с моим столом, где я люблю сидеть с рукодельем. Эти муравьи отравляют мне жизнь.
Ян начал перебирать связку ключей.
— Только не надо жечь там траву, — предупредил он. — После пожога остаются некрасивые пятна. В доме для работников у меня есть разные яды. Вот ключ от дома. А этот, крайний, от шкафа. Третий ключ от внутренней дверцы в шкафу. Я храню яд, так сказать, за семью печатями. — Он был доволен. — Думаю, тебе будет достаточно ДДТ, но вообще бери какой хочешь.
В шкафу Эрлинг нашел столько яду, что его хватило бы, чтобы отравить все население Норвегии, — тут были препараты для инъекций, для мытья скота, гормональные препараты и другие нужные в хозяйстве средства; они хранились в больших и маленьких бутылках и пакетах, предусмотрительно снабженных этикетками и предостережениями с черепом и скрещенными костями, как Ян представлял их себе или был в состоянии изобразить. Осторожный, предусмотрительный Ян!
В углу на полке лежала свернутая проволока. Сам не зная зачем, Эрлинг взял ее и взвесил в руке. Моток был легкий и мог уместиться в кармане. Он размотал проволоку. Это была петля, какие накидывают на свиней, когда их режут.
Рука у Эрлинга дрогнула, и он невольно схватился за горло. Что-то темное шевельнулось в мыслях, но все опередило изумление: почему эта петля лежит именно здесь? Ведь это не яд? Потом он представил себе, как дети или неразумные мальчишки могли бы повеселиться с этой петлей, попади она к ним в руки. Ох, этот неизменно предусмотрительный Ян! Эрлинг наконец сообразил, в чем дело. Этой петлей Ян Венхауг воспользовался незадолго до Рождества 1942 года, когда ликвидировал другого Яна, предателя Яна Хюстеда. Эрлинг провел рукой по лбу: Ян, Ян! Ты спрятал сюда эту петлю, чтобы никто не воспользовался ею, когда в Венхауге режут свиней. Неисправимый Ян Венхауг не мог забыть, что Ян Хюстед все-таки был человеком. Эрлинг вспомнил, как Ян, заикаясь, сказал ему в Стокгольме: Понимаешь, он мог закричать, а застрелить его там было нельзя, поэтому я взял с собой одну вещицу, которой и придушил его.
И больше ни слова, но Эрлинг знал, что, задушив предателя, Ян снял со стены большую картину и повесил свою жертву на солидном крюке от картины. Ян Венхауг был человек основательный и все делал основательно. Никто не сомневался, что любое порученное ему дело он выполнит на совесть. Выждав пятнадцать минут, он снял повешенного, когда же его нашли, «самоубийца» висел на собственном брючном ремне. Эрлинг перебрал яды, и у него появилось желание смешать их все в одном ведре и разом покончить с муравьями. Но он отказался от этой мысли, опасаясь, что такая смесь может взорваться. Ему пришлось довольствоваться дустом.
Он подошел к муравейнику, немного поворошил его палкой, поглядел на встревоженно забегавших насекомых и засыпал муравейник толстым слоем белого липкого порошка, оставлявшего во рту и в носу тошнотворный, сладковатый привкус. Здесь порошка раз в тридцать больше, чем нужно, подумал он, ни один муравей не выберется наружу, не получив своей порции яда, а те, что вернутся в муравейник, унесут на себе яд внутрь.
Прошла неделя, прежде чем он вспомнил о муравейнике. От белого порошка почти ничего не осталось, правда, ночью шел дождь. Примерно полсотни муравьев бродили по муравейнику, но на ближайших муравьиных тропках их не было видно. Эрлинг наклонился и стал наблюдать за муравьями, его поразило странное явление: как только два муравья встречались, между ними тут же завязывалась драка. Одни муравьи не сдавались, другие вскоре переставали драться. Казалось, большинство муравьев потеряли рассудок, они стремительно налетали друг на друга и бежали дальше, чтобы тут же напасть на следующего врага.
Эрлинг развязал войну всех против всех. Муравьев раздражал запах товарищей по несчастью, это не был запах их муравейника, а то, что и от них самих пахнет не так, как всегда, они, по-видимому, не знали. Все принимали друг друга за врагов, муравьи утратили признак своего рода. Выжившие не колеблясь убивали друг друга.
Через день к вечеру он снова пошел взглянуть на муравейник. Некоторые муравьи еще гонялись друг за другом, но их было уже значительно меньше. Перед уходом он обнаружил на муравейнике небольшой шевелящийся клубок муравьев. Они были такие крохотные, что разглядеть каждого в отдельности казалось почти невозможно. Эрлинг никогда не видел таких маленьких муравьев, они были не больше булавочной головки. Он пошел домой за пакетом, ему захотелось рассмотреть муравьев через лупу, но его что-то отвлекло, а тем временем зашло солнце. Когда он вернулся к муравейнику, муравьев там уже не было. Он искал их и на другой день, но они исчезли, не нашел он их и внутри муравейника. Несколько оставшихся лесных муравьев еще яростно убивали друг друга. Откуда в отравленном муравейнике могли появиться те карлики?
Недавно он читал что-то, имеющее к этому отношение. Но где? Наконец он вспомнил книгу и нашел ее на полке в комнате Фелисии. Это была забавная книга Леонида Соловьева «Повесть о Ходже Насреддине»[9]. Ему удалось отыскать нужное место:
«С незапамятных времен бухарские гончары селились у восточных ворот вокруг большого глиняного бугра, и не смогли бы выбрать лучшего места: глина была здесь рядом, а водой в изобилии снабжал их арык, протекавший вдоль городской стены. Деды, прадеды и прапрадеды гончаров срыли бугор уже до половины: из глины строили они свои дома, из глины лепили горшки и в глину ложились, сопровождаемые горестными воплями родственников; и потом, через много лет, не раз, наверное, случалось, что какой-нибудь гончар, вылепив горшок или кувшин, и высушив его на солнце, и обработав огнем, дивился небывалому по силе и чистоте звону горшка и не подозревал, что это далекий предок, заботясь о благосостоянии потомка и о сбыте его товара, облагородил глину частицей своего праха и заставил ее звенеть, подобно чистому серебру».
И вот в такое устойчивое сообщество приходят посторонние, они являются со своей могучей военной силой либо аки тати в нощи, либо сеют с небес пепел, похищенный со священной наковальни. И все бросаются друг на друга, вот тогда и возникают карлики. Миссионеры по приказу натравливали брата на брата, работорговцы заставляли африканцев продавать в рабство друг друга, бомбы, упавшие на города, побуждали граждан к тайным убийствам среди руин. Негры Южной Африки считались у белых самыми лучшими надсмотрщиками, Индию и Полинезию усмиряли местные же солдаты и князья, которым позволялось сохранить свои богатства. Китайские купцы были в Китае самым надежным оплотом европейцев. Люди, деньги или оружие рассылались повсюду с торжественными уверениями, что это всего лишь ни к чему не обязывающий дар, а уж народ сам брал дело в свои руки, не требовалось даже никакого контроля, все присланное с глубокой благодарностью расходовалось по назначению.