Свортаут Глендон - Благослови зверей и детей
— Скажи, а что они с нами сделают? — спросил Лалли-2. — Охотники эти?
— Почем я знаю! Только они не охотники. Они мясники. Такие типы, которые, вот как вчера, расстреливают животных потехи ради, они на все способны.
— Может, они нас, как бизонов, в загон посадят, — предположил Лалли-1.
— И будут выпускать по трое, — продолжил Шеккер.
— И травить нас, пока не упадем, — мрачно поставил точку Гуденау.
— Эй, Коттон! — в окне показалась голова Тефта. — Ребята! Ограда!
Поскальзываясь на скользком железном полу, сталкиваясь друг с другом, все бросились к кабине.
— Не может быть! — простонал Коттон. — Не может быть!
19
Никто из них не задумывался над тем, как огорожен заповедник с юга. Они считали, что и здесь увидят натянутую в четыре ряда проволоку, которой обнесены загоны и территория вокруг ранчо. Теперь они поняли, что ошибались. Там-то достаточно было проволочной загородки и сторожей, чтобы бизоны не выбежали на улицы Флагстаффа. Но здесь, где трудно было преодолеть соблазн, где манил сосновый рай каньона, ограда должна была быть надежней. Такой она и оказалась.
Тефт затормозил. Не давая писунам опомниться, Коттон дал команду немедленно обуться, но его храбрецы не могли даже разобрать, где правый сапог, где — левый. Потом, чтобы удержать на месте стадо, пришлось пожертвовать половиной оставшегося брикета.
Небо покрылось новыми красками. Мир зарумянился. Нежно-розовые мальчишки кормили нежно-розовых бизонов.
Когда эта задача была решена, Коттон велел Тефту отъехать от стада и подогнать грузовик к ограде. На врытых в землю через каждые десять ярдов восьмифутовых столбах были натянуты железные цепи. Там и сям с цепей свисали клочья шерсти: бизоны терлись об ограду во время весенней линьки. Из кузова открывался хороший вид — розовое небо, одиночные сосны, а за ними Моголлонская гряда.
— Хватит сидеть сиднем! Навались! — Коттон налег плечом на ограду. — Ну-ка, поднажали!
Трое последовали его примеру, но после первой не слишком успешной попытки просто привалились к цепям. Их вымотали семь часов бурной деятельности, потеря транзисторов и шляп, а под конец — буйная пляска. Еле держась на дрожащих ногах, облизывая пересохшие губы, они признали свое поражение и рухнули на пол, слишком вымотанные, чтобы опасаться упреков Коттона. Спуй мне фесню о том, как сапется бизом…
Кроваво-красное августовское солнце высунуло голову из-за горизонта. Занялся новый день.
Коттон промолчал. Раскинув руки, ногтями впившись в железную цепь, выгнув ноги, набычившись, зажав в зубах потухшую сигару, он остался с оградой один на один. Не станет он платить по счету, что бы ни стребовали с него железные цепи, и усталость, и ночь, и день, и жизнь, и смерть, и тело, и конечная цель. Где не прорвется бизон, прорвется он, Коттон.
Не мог он теперь остановиться. Не мог пойти на компромисс. Изгибаясь, упираясь пятками, он спиной вжался в ограду. Жилы у него на шее вздулись, и тут на лицо Коттона упали лучи света, он открыл глаза, и сигара выпала у него изо рта. Застыв, смотрел он перед собой, потом указал пальцем вдаль.
— Они!
Писуны обернулись по этому знаку и поглядели назад. Лучи солнца, как в зеркале, играли на ветровом стекле джипа, до которого было не больше мили. Вплотную за джипом следовали два грузовика, в обоих сидели люди. Поднимая столбы пыли, машины одолели склон и скрылись за холмом.
— Опоздали! Мы опоздали! А, черт! — всхлипнул Коттон, словно все они виноваты в наступлении утра, потом заорал: — Нет! Не поздно еще! Тефт, подгони грузовик ближе к стаду… только по-тихому… не вспугни их… Пошел!
Машина подъехала к стаду. Коттон разместил писунов на дне кузова, на коленях. Открыл задний борт, с грохотом опустил его и, как только грузовик остановился, велел остальным выкинуть все сено на землю.
— Это задержит бизонов на месте! Теперь отъезжаем, Тефт. Ярдов на пятьдесят… вон туда… только медленно… Пошел!
Коттона переполняло отчаяние, и здравый смысл, и находчивость, и осмотрительность, и железная решимость. И блохи возбуждения ели его живьем. Не дожидаясь, пока грузовик остановится, он спрыгнул на землю с винтовкой в руках и велел всем, включая Тефта, выметаться, только поосторожнее — бизоны бросаются на людей без повода и без предупреждения. Но все, кроме Коттона, уже и двигаться по собственной воле не могли. Надорвавшись от всего пережитого, от бессонницы и голодухи, они давно уже витали где-то в сказочном мире. Они утратили ориентацию, чувство локтя, потеряли самих себя. Коттону пришлось подталкивать их, тащить за собой, удерживать на безопасном расстоянии от стада. Писуны, как привидения, раскачивались, расставив ноги, и не сознавали близости опасных животных и не менее опасных людей. Они словно зрители присутствовали на спектакле, который для их удовольствия разыгрывал Коттон. Спуй мне фесню о том, как сапется бизом, где локышется в рекче кростник…
Коттон велел Тефту зарядить винтовку и, едва едущий впереди джип покажется на гребне холма, открыть огонь.
— Только в человека не попади. Целься в радиатор, — спокойно распорядился Коттон. — Надо их пугануть. Надо, чтобы они остановились.
Тефт в ответ пробормотал, что не ручается: он и по слону сейчас промажет.
— Другие не лучше тебя. Ну-ка! — Коттон посадил перед Тефтом Шеккера, чтобы о его плечо можно было упереть винтовку. — Теперь все нормально. Заряжай.
Гуденау и братья Лалли наблюдали за ходом событий. Тефт заслал патрон в патронник и лязгнул затвором. Снова стали видны машины — они приближались, набитые людьми, и прибавили скорости.
— Огонь! — скомандовал Коттон.
— Коттон, я не могу.
— Огонь, черт возьми!
Винтовка щелкнула. На этой высоте слышен был свист пули. Бизоны подняли головы, прислушались, но с места не сдвинулись.
— Стреляй! — орал Коттон. — Стреляй, пока не попадешь! Тогда они остановятся. Иначе они через две минуты будут здесь, а мне нужно три минуты.
Тефт перезарядил винтовку и снова выстрелил. Шеккер схватился за голову. Джип остановился, за ним — грузовики, из них посыпались мужчины в широкополых шляпах.
— Тефт, продержи их три минуты! Тефт обернулся, но Коттона у него за спиной уже не оказалось.
Запутавшись в себе, они кинулись в простоту. Их, нелюбимых, отдали на излечение ветру, и пространству, и шороху деревьев, и буйным звериным запахам. Запад Америки — безразличный край. Горы ими не интересовались. Небеса — а где еще видывали они такие шатры? — о них не заботились. Они прошли терапию солнца, утесов и пещер. Их воскресил бальзам дней, не отличимых один от другого. И они исцелились, или так только казалось. И пусть писунам не под силу были обычные трудности — в потайных закоулках души они обнаружили тягу к невероятному, особый дар к невероятному и зрелищному. Когда им запретили идти в кино, они проникли туда, рискуя исключением из лагеря. Когда им не удалось завоевать призы, победив в соревнованиях, они овладели ими хитростью, а потом осквернили свои трофеи пулями. Однако вершиной, подвигом, который дал им свободу, стал поход в Большой Каньон. Если бы под конец их не спас Коттон, дело бы кончилось полным крахом.
Походы с ночевкой составляли дополнительное достоинство лагеря. За лето устраивалось четыре таких похода, в каждом участвовало по два племени. Бывали вылазки и в Большой Каньон, и в долину Моньюмент на территории индейской резервации, и в каньон Оук-Крик, а также в Цветную пустыню и в Каменный лес. Как-то утром, на шестую неделю лагерной жизни, апачи и писуны в сопровождении младших вожатых и под руководством старшего на двух грузовиках выехали в каньон Хавасу, образующий часть Большого Каньона. Высадившись из машин на перевале, они отправились дальше гуськом, неся в рюкзаках съестные припасы, палатки и ночной горшок. В высоте парили орлы, а писуны в течение двух с половиной часов спускались вниз и прошли восемь миль: первые пять миль крутой дороги были мучительны, но последние три тропа шла полого. По пути вниз они миновали геологические эпохи, оленьи тропы, полосы слепящего света, гулкое эхо и пласты тишины. В каньоне стояла жара, и мальчишки пришли в восторг, когда сперва бросились на землю в тени зарослей, а потом голышом ныряли в озерцо под водопадом Хавасу и, как выдры, резвились в искрящемся бешеном потоке, над которым висели водяные брызги. Если вскарабкаться по краю водопада наверх и с разбега прыгнуть с нависающей скалы, можно было нырнуть прямо в озеро, пролетев с замирающим сердцем сорок футов. Этим и занимались апачи: они были старше, спортивнее, они всегда и везде побеждали. Когда апачи стали обвинять писунов в трусости, те тоже решились попробовать — все, кроме Лалли-2. Только Коттон отвернулся, а апачи уже поволокли малыша в гору, раскачали его над обрывом и кинули вниз. Лалли-2 летел и кричал, и эхо разнесло его вопль по всей округе.
