Джон Фаулз - Дэниел Мартин
Они расплатились и снова двинулись вперёд. Миль десять или около того туман был нисколько не гуще. Но потом, как только они свернули на немощёную дорогу, ведущую через пустыню к Пальмире, видимость ухудшилась до сотни ярдов, а то и меньше. По обеим сторонам простирались пески, но совсем недалеко от дороги их обрезала плотная серая стена тумана. Лабиб напряжённо вглядывался вперёд, опасаясь выбоин, порой снижая скорость до пятнадцати миль в час. В одном месте он, без предупреждения, резко свернул с дороги и остановился: его острый взгляд обнаружил тусклый свет фар впереди. Мимо промчался армейский грузовик, на гораздо большей скорости, чем позволяли себе они. Такое повторялось не раз за время пути. Оказалось, эта дорога была хорошо известна тем, что военные шофёры плевать хотели на штатских, и как бы ни был прав пострадавший от них водитель, вина всё равно возлагалась на него.
Через некоторое время они миновали группу глиняных хижин с округлыми куполами; хижины были белые, напоминали мавзолеи и казались совершенно безжизненными. Потом, милю за милей, они буквально ползли вперёд. Все молчали; отгороженность от внешнего мира и монотонность движения действовали как гипноз. Песчаные полосы по сторонам дороги походили на охряного цвета снег. Каждая мелочь могла развлечь, привлекала внимание, заставляя оглядываться и рассматривать то каменный столбик-веху, то скелет погибшей овцы, то россыпь низких кустиков у дороги. Всё было незнакомо и странно, гораздо более странно, чем они ожидали: туман в пустыне. В поле зрения вдруг возникли две тёмные фигуры в плащах с капюшонами, отдалённо напоминающие монахов. Пастухи. Их стадо паслось на чахлой, жёсткой, словно щётка, бледно-зелёной траве, что росла рядом с глубокими колеями, обрамлявшими центральную, выпуклую часть дороги: небольшие овечки нежного рыжевато-коричневого цвета, пегие ягнята. Один пастух поднял руку, мрачно, чуть ли не угрожающе, как бы приказывая им остановиться, но Лабиб прибавил скорость и проехал мимо. Дорога была прямой, как стрела, шла, ни на йоту не отклоняясь ни вправо, ни влево. Около четырёх, когда день стал уже угасать, туман слегка поредел, и они смогли увидеть окрестности на милю или чуть больше вокруг. Выяснилось, что они ничего не пропустили, или если и пропустили, то нечто такое, что фактически было ничем: беспредельные пески, едва намечающиеся вдали дюны, едва заметные откосы… неизмеримая пустота, словно ничем не заполненный лист бумаги. Однако, поднявшись на небольшой холм, они обнаружили что-то более интересное — ярдах в двухстах от них стоял приземистый чёрный шатёр бедуина, укреплённый длинными верёвочными оттяжками. Дэн заставил Лабиба остановиться и вместе с Джейн вышел из машины на несколько секунд — сделать снимок. Снаружи было нестерпимо холодно и угрожающе негостеприимно. Они с радостью вернулись в благодатное тепло машины.
Уже спускались сумерки, когда они подъехали к насосной станции Трансиорданского нефтяного трубопровода: путаница истерзанных бледно-серых труб, часовые в военной форме, несколько мрачных строений с плотно закрытыми ставнями на окнах; и снова — пустыня, бесконечная дорога в свете фар. Но тучи теперь нависали не так низко и туман почти рассеялся. Время от времени они могли разглядеть в пустыне оранжевые точки — в шатрах бедуинов горели керосиновые фонари. Вдруг — драматический момент — странные силуэты потянулись цепочкой в свете фар, медленно и неуклюже, но с гордым достоинством шагая через дорогу: караван верблюдов, каждый привязан верёвкой к идущему впереди уродливому собрату. Они выглядели весьма загадочно, тем более что, по всей видимости, никто за ними не следил. Лабиб осторожно двинулся вперёд, но, как раз когда они проезжали то место, где только что прошли верблюды, позади машины послышался звон металла. Дэн решил, что это рессора или болтающаяся выхлопная труба, но Лабиб поднял руку, как бы бросая что-то:
— Камень.
— Но я никого не видел.
— Он прятался.
Вот почему, как выяснилось, он не остановился, чтобы обменяться дружескими приветствиями. Бедуины вовсе не были дружески настроены. Из-за армейских грузовиков. Слишком много овец они передавили.
Дэн скользнул взглядом в сторону Джейн:
— Тебя ждёт здесь множество приключений.
— Я и так уже в самой их гуще. Будто попала на другую планету. Всё кажется совершенно ирреальным.
Он протянул в темноте руку и сжал пальцы Джейн в своей ладони, как бы ободряя, и сразу же отпустил бы, но она ответила на его пожатие, и теперь их соединённые руки лежали на обивке сиденья между ними — последний контакт с реальностью.
Дэн сказал:
— Кто бы мог представить себе такое не так уж много лет назад?
— Да. Я как раз подумала то же самое.
Он ощутил ещё одно лёгкое пожатие её руки, потом — более крепкое, и рука отодвинулась, будто Джейн опасалась быть неправильно понятой; а последнее своё движение она оправдала тем, что потянулась за сумкой и принялась искать сигареты.
Заговорил Лабиб, указывая куда-то в небо:
— Пальмира.
В небе наметилось далёкое сияние. Местность стала более холмистой. Они взобрались по склону, и внизу перед ними открылась неяркая россыпь огней — современный оазис. Наконец-то дорога изогнулась, как бы решив стать более человечной. Дом с закрытыми ставнями; на миг из тьмы, в свете фар, выступает вдали полуразрушенная арка. Машина замедляет ход и вдруг сворачивает под прямым углом и съезжает с дороги; подскакивая и накреняясь, идёт сквозь ирреальный окаменелый лес полуразрушенных колоннад, сломанных стен, упавших капителей. Несколько сотен ярдов, и они приближаются к низкому длинному бунгало, удивительно похожему на выстроенную на скорую руку кладовку для клюшек на поле какого-нибудь захудалого гольф-клуба двадцатых годов.
— «Зиновия», — объявляет Лабиб.
Единственная гостиница Пальмиры одиноко стояла посреди безграничного кладбища мёртвого города. Выйдя из машины, Джейн с Дэном ступили в морозный воздух, в пронизанную ветром тьму. Неровные очертания лишённого крыши храма вырисовывались невдалеке на фоне облаков, подсвеченных огнями невидимого отсюда современного городка. Вокруг царила мёртвая тишина, в самом древнем и прямом смысле слова. Но тут отворилась дверь, и на песок упала жёлтая полоса света. Лабиб что-то резко крикнул, и человек, стоявший в дверях, поднял руку.
Если они и ожидали, что в гостинице «Зиновия» смогут отдохнуть от ирреального, то надежды их не оправдались. Внутри гостиница выглядела не менее странно, чем местность, где она располагалась. Джейн и Дэн очутились в большой комнате, где центральное место занимала огромная печь, вокруг которой на деревянных стульях сидели трое. Один — явно старший из троих — был мучительно косоглаз, другой — облачён в фартук, который когда-то, очевидно, сверкал белизной, а третий оказался тем самым молодым человеком, что встретил их у дверей. Ни один не обратил на Джейн и Дэна внимания. Заговорили по-арабски: Лабибу задавали вопросы. Дальний конец комнаты представлял собой примитивную столовую. С полдюжины накрытых столиков, вышитые перемётные сумы и пара-тройка ковров на стенах. Позади печи, у стены — старый диван с высокой спинкой, пережиток более буржуазных (или — более французских) времён; на нём во множестве разбросаны пурпурные, красные, синие коврики и подушки, словно выставленные для продажи; однако забытая на диване газета и вмятина там, где кто-то недавно сидел, говорят иное. Вся комната походит на театральную декорацию, раз и навсегда установленную драматургом. Тишина и холод снаружи, душное тепло внутри, сидящие вокруг печи трое мужчин — явно гостиничная обслуга, столь же явно не выказывающая ни малейшего желания их обслуживать или, хотя бы из вежливости, проявить гостеприимство. По всей вероятности, Лабиб описывал их путешествие милю за милей, но вопросы одного из мужчин, очевидно, коснулись наконец Джейн и Дэна, потому что шофёр, как бы вспомнив об их существовании, повернулся к ним и спросил, не хотят ли они посмотреть свои комнаты.
