Джон Апдайк - Кролик, беги. Кролик вернулся. Кролик разбогател. Кролик успокоился
— Это что-то вроде социального обеспечения.
— В тысячу раз лучше. Социальное обеспечение — это крохи, которые выдают нахлебникам, ты же никогда не увидишь ни пенни из того, что заплатил. А по плану «Кеога» каждый год из налога изымается до семи тысяч пятисот долларов — эти деньги просто откладываются с нашей помощью. Обычно мы предлагаем в зависимости от обстоятельств... сколько у тебя иждивенцев?
— Двое, если не считать жену. Мой сын Билли окончил колледж и сейчас изучает в Массачусетсе зубоврачебное дело.
Ронни присвистывает:
— Ух ты, ну и умен! Ограничил себя одним отпрыском. Я вот посадил себе на шею целых троих и только последние два-три года почувствовал, что твердо стою на земле. Старший мальчик, Алекс, занялся электроникой, а среднего, Джорджи, с самого начала пришлось поместить в специальную школу. Дислексия. Я никогда об этой болезни не слыхал, но теперь, прямо скажем, наслышан. Ни черта не может понять из написанного, а по разговору никогда этого не подумаешь. Так язык подвешен, что в один миг меня обставит, а вот понять ничего не может. Хочет быть художником, Бог ты мой! На этом же не заработаешь, Олли, ты это знаешь лучше меня. Даже когда у тебя один ребенок, все равно не хочется, чтобы он голодал, если с тобой или с твоей женушкой вдруг что случится. В наши дни и в наше время, если у человека жизнь не застрахована на сто — сто пятьдесят тысяч, он просто не реалист. Да одни приличные похороны стоят четыре-пять косых.
— М-да, ну...
— Давайте на минутку вернемся к «Кеогу». Мы обычно рекомендуем соотношение сорок на шестьдесят, сорок процентов от семи тысяч пятисот идут прямо на страховку, которая обычно составляет около ста тысяч — при условии, что ты пройдешь экзамен. Ты куришь?
— Случается.
— Хм. Что ж, дай-ка я вызову тебе доктора, который тебя хорошенько обследует.
Олли говорит:
— По-моему, жена собралась уходить.
— Не вкручивай мне, Фостер.
— Фоснахт.
— Не вкручивай. Сегодня же субботний вечер, милый. У тебя что, шило в заду, что ли?
— Да нет, просто моя жена... ей завтра утром надо идти на какое-то собрание против атомных испытаний в универсалистской церкви.
— Ничего удивительного в таком случае, что она так окрысилась на Папу. Я слышал, Ватикан и Три-Майл-Айленд — одна шайка-лейка, спросите нашего друга Гарри. Олли, вот моя карточка. Могу я получить вашу?
— М-м...
— О'кей. Я знаю, где вас найти. Рядом с порнокиношкой. Я зайду. Это не ерунда, вам действительно следует послушать, какие предоставляются возможности. Люди говорят, экономика сдохла, но она вовсе не сдохла — там, где я сижу, она процветает. И люди просят им помочь.
Гарри говорит:
— Прекрати, Рон. Олли хочет уйти.
— Ну, собственно, не я, а Пегги.
— Иди! Иди с миром, милый. — Ронни поднимается и пухлой рукой делает знак креста. — Бог да хранит Америку, — произносит он с сильным иностранным акцентом так громко, что Пегги, разговаривающая с Мэркеттами, чтобы немного загладить свою неловкость, оборачивается. Она тоже ходила в одну школу с Ронни и знает, какой он гнусный остолоп.
— Господи, Ронни, — говорит ему Кролик, после того как Фоснахты ушли. — Зачем надо было все это городить!
— А-а, — произносит Ронни. — Мне хотелось посмотреть, сколько дерьма он может съесть.
— Собственно, я и сам никогда его не жаловал, — признается Гарри. — Он так плохо обращается со старушкой Пегги.
Дженис, советовавшаяся с Тельмой Гаррисон по поводу чего-то, одному Богу известно чего — может быть, их паршивых детей, — услышав это, поворачивается и поясняет Ронни:
— Гарри спал с ней много лет назад, поэтому он не терпит Олли. — Ничто так не растравляет старые раны, как спиртное.
Ронни хохочет, чтобы привлечь всеобщее внимание, и хлопает Гарри по колену:
— Ты спал с этой толстой косоглазой хрюшкой?
Кролик мысленно видит тяжелое стеклянное яйцо с запечатанным в нем пузырьком воздуха, что лежит в гостиной мамаши Спрингер, ощущает его гладкую поверхность в своей руке и представляет себе, как он разворачивается, шмякает им по упрямой тупой башке Дженис и тем же ударом проламывает розовую башку Гаррисона.
— В то время это меня вполне устраивало, — признается он и вытягивает ноги поудобнее, готовясь просидеть так весь вечер.
После того как Фоснахты уехали, в комнате словно стало легче дышать. Синди, хихикая, говорит что-то Уэббу, прильнув к его толстому серому свитеру в своей свободной арабской хламиде, — ну прямо влюбленная пара, позирующая для рекламы отдыха за границей.
— А Дженис в ту пору сбежала к этому паршивому греку Чарли Ставросу, — объявляет Гарри всем, кто готов его слушать.
— О'кей, о'кей, — говорит Ронни, — можешь нам об этом не рассказывать. Мы все это слышали, это истории с бородой.
— А не с бородой, лысый ты хам, то, что я сегодня распрощался с Чарли: Дженис и ее матушка выставили его из «Спрингер-моторс».
— Гарри нравится так это изображать, — говорит Дженис, — но Чарли сам этого хотел.
Ронни не настолько одурел, чтобы не понять, что к чему. Он склоняет голову и смотрит на Дженис — Гарри видны его пушистые белесые ресницы.
— Ты уволила своего бывшего дружка? — спрашивает он ее.
— И все ради того, — развивает дальше мысль Гарри, — чтобы мой неприкаянный сынок, который не желает кончать колледж, хотя учиться ему осталось всего один год, мог занять это место, для которого у него не больше данных, чем, чем...
— Чем было у Гарри, — доканчивает за него Дженис (в былые дни она никогда не сумела бы быстро дать сдачи) и хихикает.
Гарри тоже смеется — еще прежде Ронни. До этого толстокожего не сразу все доходит.
— Вот это мне нравится, — хриплым голосом произносит Уэбб Мэркетт с высоты своего роста. — Старые друзья. — Они с Синди стоят рядом, словно сопредседатели их кружка, в то время как стрелки часов уже близятся к полуночи. — Что кому принести? Еще пива? А как насчет чего-нибудь покрепче? Виски шотландского. Ирландского? «Три семерки»?
Груди Синди приподнимают этот кафтан, или бурнус, или что там на ней надето, точно углы палатки. Молчание пустыни. Молодой месяц. Пора спать верблюдам.
— Так-ак, — произносит Уэбб с таким удовольствием, что ясно: сказывается действие «Гринсливза», — и что же мы думаем о Фоснахтах?
— Не проходят, — говорит Тельма.
Гарри даже вздрагивает, услышав звук ее голоса: так тихо она все время сидела. Если закрыть глаза и на время ослепнуть, у Тельмы приятнейший голос. Ему становится грустно и легко теперь, когда пришельцы из жалкого мира, что лежит за пределами «Летящего орла», выдворены.
— Олли от рождения тупица, — говорит он, — но она не была такой пустомелей. Верно, Дженис?
Дженис осторожничает, не желая нападать на старую приятельницу.
— У нее всегда была к этому склонность, — говорит она. — Пегги ведь никогда не считала себя привлекательной, в этом все и дело.
— А ты себя считала? — не без осуждения говорит Гарри.
Она смотрит, не вполне поняв его, лицо ее блестит, словно обрызганное из распылителя.
— Конечно, считала, — галантно вмешивается Уэбб. — Дженис действительно привлекательная женщина. — И, обойдя сзади ее кресло, кладет руки ей на плечи, под самую шею, так что она приподнимает плечи.
Синди говорит:
— Когда перед уходом она болтала со мной и с Уэббом, она показалась мне куда приятнее. Она сказала, что ее иногда просто заносит.
Ронни говорит:
— По-моему, Гарри и Дженис часто видятся с ними. Я бы выпил пива, раз уж ты на ногах, Уэбб.
— Ничего подобного. Просто Нельсон дружит с этим их противным сынком Билли, и потому они попали на свадьбу. Уэбб, ты не мог бы принести два пива?
— А как Нельсон? — спрашивает у Гарри Тельма, понизив голос, чтобы слышал ее только он. — Он давал о себе знать с тех пор, как женился?
— Пришла открытка. Дженис раза два говорила с ними по телефону. По ее мнению, они там скучают.
— Не по моему мнению, — прерывает его Дженис. — Он мне сам сказал, что они скучают.
— Если ты спал с женщиной до свадьбы, — высказывает свое мнение Ронни, — медовый месяц, наверно, сплошная нудота. Спасибо, Уэбб.
Дженис говорит:
— Он сказал, что в домике холодно.
— Видно, поленились принести дров со двора, — говорит Гарри. — Угу, спасибо.
Банка делает «пфтт», и этот звук так приятен, поскольку знаешь, что язычок на ней сделан для того, чтобы идиоты не захлебнулись.
— Гарри, я же сказала, что они целый день топят печку.
— И сожгут все запасы дров — пусть другие снова колют. Весь в мамочку пошел.
Тельма, очевидно устав от препирательств Энгстромов, произносит громко, запрокинув назад голову и выставив на всеобщее обозрение поразительно длинную желтую шею:
— Кстати, о холоде, Уэбб. Вы с Синди куда-нибудь собираетесь этой зимой?
