Девяностые - Сенчин Роман Валерьевич
– Ну, сейчас чаёк подоспеет, зашумел уже. – Она принесла варенье, чашки, тоже села к столу и сразу же встревожилась: – Ах да, а вы дверь-то у себя заперли?
– Где?
– Ну, в избу-то?
– Да-да, закрыл.
– А то ведь и забраться кто может. У нас с этим стала беда просто какая-то…
Уголки губ поникли, она загрустила. Эти приступы грусти падали на нее, будто тяжелые тени опускались, старили лицо, горбили, лишали сил. Но она отталкивала их, и сейчас махнула рукой с показным пренебрежением:
– А, ладно, чего уж… Все равно им впрок не пойдет. Да и везде, наверное, так. Тут послушаешь, что происходит на свете… у нас рай получается просто.
– Н-да…
Она опять встревожилась, поднялась:
– Борька чтой-то мой потерялся, а уж стемнело совсем.
– А где он?
– Да на заднем дворе должен быть, на растопку готовит. И Оля с ним, дочка… Пойду кликну – не дай бог что…
Накинула платок, вышла. Сергей еще раз обежал взглядом комнату. В наступившей тишине громко тикали расписные ходики; стрелки приближались к девяти… Просторно, потолок высокий, с двумя выделяющимися балками, стены побелены чуть подсиненной известкой… Есть еще другая комната, сейчас в ней темно, вход заслонен сдвинутыми шторами… Небогато, но чисто, хорошо – следят здесь за порядком.
Открылась дверь. Сначала появился мальчик с охапкой мелко наколотых дров, за ним миниатюрная, как куколка буквально, лет трех девочка в серой кроличьей шубке и вязаной розовой шапочке; мать поддержала ее, когда девочка перебиралась через высокий порог.
– Не шли! – объявила Надя. – Увидали, что чужой в дом зашел, и ждали вот, сидели на бревнышке. Замерзли, да? Эх, Борька, Борька…
Сын аккуратно свалил растопку у поддувала, поставил топор за табурет, на котором помещался бак с водой, стал раздеваться.
– Щас затапливать будем или после ужина? – спросил; голос у него оказался не по-детски низкий, с хрипотцой.
– Да я сама потом, тепло еще, чего париться… – Несколько суетливо Надя помогала дочке снимать валенки на резиновой подошве, шубку. – Вот они, – взглянула на Сергея как-то с гордостью, – мои сокровища. Эт старший, Борис, четвертый класс заканчиват. Или как там у вас? Не пойму никак, теперь какого нет…
Сын не ответил, раздевшись, стал споласкивать под умывальником руки.
– А это Оля, три с половиной доходит. Больша-ая моя… В садик не вожу – сама-то дома целыми днями, и она со мной. А там платить надо, да и это: один заболеет и все от него. Тут вот ветрянка напала, и полсадика в больнице… В-вот… Ну, сейчас ужинать будем. А может, Сергей Батькович, и мы с ними за компанию? Вы ж тоже еще не ели, наверно… Как вас, извините, по отчеству все-таки?
– Андреевич… Но я не хочу, Надежда, честное слово. Спасибо! – Сергей увидел уже знакомую ему просьбу в ее глазах, ту затаенную мысль, что в редкий момент появляется на лице человека и объясняет больше, чем множество слов. И он добавил нерешительно и растерянно: – Ну я не знаю… – И это получилось как согласие.
Надя разогревала ужин, Оля умывалась, тянула ручки, ударяла по железному штырьку, пуская воду. Борис, не глядя на гостя, прошагал в соседнюю комнату, включил там свет, задернул плотнее шторы; он казался строгим, недовольным, что в их доме посторонний. И Сергей пожалел, что остался.
Взобравшись на стул, Оля водила зубцом вилки по узорам клеенки. Лицом она была очень похожа на мать, те же пухлые щеки, чуть вздернутый носик, точно бы улыбающийся взгляд светло-карих глаз. Она исподтишка разглядывала Сергея, изучала его и, когда их глаза встречались, скорей отводила глаза…
– Сынок, включи радио! Узнаем хоть, что там в мире делается, – попросила Надя. – Девять часов как раз.
Борис вышел из комнаты, вдавил красную кнопку стоящей на телевизоре радиолы, покрутил ручку настройки. Среди писков и тресков – позывные «Радио России», сводка новостей… И в этой избушке, в этой деревне, жиденько светящейся в холодной ночи полусотенкой слабых огней, далеко в стороне от большой жизни, странно звучал голос диктора, словно бы сказку рассказывал. Страшную сказку, которую не хотелось слушать…
Надя накрывала на стол, сын помогал.
– Сергей Андреич, руки помыть не желаете?
– Да-да, – он поднялся.
– Там полотенце свежее, мыло на крышечке…
Потом ужинали. Хозяйка выставила бутылку водки; неловко было Сергею открывать ее, разливать, но Надя, казалось, уже забыла о тех своих горьких словах… Подняла рюмку:
– Что ж, за знакомство! Это, ребята, Сергей Андреич, сосед новый наш. Давайте и жить будем по-доброму, по-соседски!
– Давайте, – улыбнулся Сергей, касаясь своей рюмкой ее.
Дети молча и сосредоточенно ели картофельное пюре, сдобренное жирной подливкой с меленькими кусочками мяса. Стол был накрыт по-праздничному: соленые помидоры и огурцы, маринованные маслята, сало, капуста… Радио, после невеселых новостей, пыталось поднять слушателям настроение – звучали эстрадные песенки, трещал молодой голос ведущей; волна то уплывала, то возвращалась…
Сергей редко бывал в таких компаниях за столом: один с достаточно молодой женщиной и ее детьми, и сколько ни искал, не мог найти подходящей темы для разговора. И, как на спасение, он поглядывал на бутылку.
– Что, Сергей Андреич, может, еще по рюмочке? – помогла хозяйка. – Без аппетиту вы чтой-то кушаете.
– Да я… – Сергей поднял глаза, встретил ее взгляд и улыбнулся, и неловкость слегка ослабла. – С удовольствием, Надежда… простите, а вас саму как по отчеству?
– Нет, лучше так…
– Викторовна, – отчетливо сказал Борис.
Надя с испугом глянула на сына, Сергей поежился.
Управившись с ужином, почистив зубы, дети ушли в соседнюю комнату. Сергей пил чай, размышлял, взять ли еще сдобу или не стоит; три рюмки водки только больше сковали его, он боялся, как бы не сделать что-то не так, сказать не то.
А Надя, захмелев немного, рассказывала о детях, о хозяйстве, деревне… Ее речь была путаной, как у редко рассказывающего человека, она перескакивала с одного на другое, становилась то грустной, то оживленной, то искренне веселой. Сергей, потупившись, слушал и чем дальше, тем больше удивлялся этой женщине, ее жизни и вообще жизни, какой, оказывается, живут в Малой Кое, в часе езды от райцентра.
…Позапрошлой осенью у Бори случилось воспаление легких. Увезли в город, в больницу; уже поправляясь, заразился желтухой. В школе поэтому пропустил больше двух месяцев, и в начале учебного года как раз. Заболел в октябре, вернулся в середине декабря. И не хотели брать в свой класс, потом взяли все-таки, но с испытанием: догонит – не догонит. Закончил полугодие с двумя тройками, остальные четверки, пятерки… Когда лежал, ездила к нему по три раза в неделю, а денег для этого взять откуда? – пришлось свинью резать – на супорось оставляла, – продать мясо; и лекарства ведь надо, фруктов, того-сего… Этой зимой, перед Новым годом как раз, прибежал в клуб пьяный парень с топором и зарубил другого парня прямо при всех. Говорят, из-за женщины у них что-то там получилось. Кинулись за участковым, а он даже из калитки не вышел. «Сплю, – говорит, – половина первого ночи, завтра разберемся». Ну, убийца этот и скрылся, конечно. Только через месяц с лишним в Минусинске нашли. А участковому хоть бы хны – остался на своем месте, зарплату получает исправно… Приезжала комиссия из районо, сверяла списки в школе, кто учится на самом деле, а кто просто числится. Оказалось, почти половина в школу не ходит; некоторые три-четыре класса закончат и бросают, и родители говорят: «А зачем? Он читать-писать научился, а остально только мозги засорит. Получку, главное, сосчитат. Была бы получка»… Той весной корова на пруд забрела, лед не выдержал – стала тонуть. Всем околотком спасали, за рога веревками зацепили и вытащили кое-как. Погоняли часа два по огороду, потом в сарае тряпками обвешали, и ничего, жива-здорова…
Вот тут третий дом от колонки, он дачникам принадлежал – сами они в городе жили, и поменялись с какой-то алкоголичкой на двухкомнатную квартиру для сына, с доплатой, конечно, но ясно, что алкоголичке и нынешние полмиллиона – деньги огромные. А у нее двое детей, мальчику лет четырнадцать и девочке восемь. Мать сама в городе где-то осталась, а ребята здесь одни зимовали. Ни дров у них, ни угля, избушка холодная – что там, дачный скворечник, для летней поры; парень сараюшку на дрова разломал, в лес с топором ходит, валежник таскает. А мать-то за всю зиму раза три появлялась, приходится соседям ребят подкармливать… Никаких друзей-подруг настоящих у нее нет, хозяйство всё съедает – и силы, и время. Корова, теленок, кролики, куры, пять гусей оставила на весну, свинья вот опоросилась, пять ульев стоят в омшанике, скоро выносить надо. Огород еще начнется. Хватает забот, забот полон рот, не то что зубов…
