По естественным причинам. Врачебный роман - Люкке Нина

– Господи, – произнес Бьёрн, когда я отперла дверь и мы вошли в квартиру. – Здесь пахнет точно так же, как тогда.

Я повернулась, чтобы повесить куртку на вешалку, но, прежде чем я успела сделать это, он обвил меня руками. Я стояла не шелохнувшись, ощущая его позади себя, его дыхание у меня над ухом.

– Ты пахнешь точно так же, как прежде, – сказал он и, откинув мои волосы, поцеловал меня в шею. – Помню, тебе это очень нравилось, – сказал он тихо.

– Да, – ответила я и наклонила голову, чтобы ему было удобнее. Я закрыла глаза и замерла. По всей голове побежали мурашки. Почему я никогда не говорила Акселю, что мне нравится, когда меня целуют в шею, что я просто с ума схожу от этого? И почему он сам этого не обнаружил? Почему все должна была делать я? Но вскоре я выбросила Акселя из мыслей. Я тянула шею и извивалась, как кошка.

Через мгновение Бьёрн повернул меня к себе.

– Ты хочешь сделать это прямо здесь?

– Нет, – сказал я и засунула руку ему под рубашку. – Вовсе нет. А ты?

Бьёрн сглотнул.

– Нет. Конечно, нет.

– Мы должны прекратить это сейчас же.

– Да, должны.

– Ты что, действительно живешь здесь совсем одна? – спросил меня Бьёрн, когда мы впервые оказались у меня дома тридцать лет назад. В то время мать работала в Директорате по оказанию помощи развивающимся странам и уже не первый год моталась по командировкам. Мои друзья давно покинули родительские гнезда, и они смеялись надо мной, потому что я все еще жила с матерью. Но, с моей точки зрения, это мать жила со мной: она периодически появлялась между своими длительными заграничными поездками, я же заправляла домом. Мы жили, как старосветская супружеская чета: мать, словно муж, выдавала мне, жене, деньги на хозяйство.

Одной весенней ночью, в первый год наших отношений, Бьёрн и я пролезли через дыру в заборе на территорию бассейна под открытым небом «Фрогнербадет». С собой у нас были бутылка красного вина и два бокала. Мы затащили одну из лавок прямо в бассейн и начали распивать вино, стоя на ней и стараясь не свалиться в воду. «Ты сумасшедшая, – смеялся Бьёрн. – Я никогда не встречал таких, как ты».

Когда я приезжала к нему в гости на остров Кракерёй [16], он, бывало, начинал передразнивать мой акцент, словно хотел заверить своих родителей, братьев и сестер, что, хотя он и связался с девушкой из Осло, он не потерял своей рассудительности. Но, несмотря на то что он критиковал мою речь, он все же брал меня с собой ко всем друзьям в округе, а когда мы были вместе с этими друзьями, я заранее знала: что бы я ни сделала и ни сказала, все это непременно станет поводом для шуток и издевок, стоит мне исчезнуть из виду. Порой они даже не удосуживались дождаться, пока мы уйдем. Однажды, когда мы перебирались с одной вечеринки на другую, мы проходили мимо открытого окна кухни, выходя с которой я только что попрощалась с оставшимися гостями, и я услышала, как они передразнивают меня и гогочут: «Спасибааа заа гааастеприимствааа! Дааа встречи!»

Все это было обоюдно. Когда я брала Бьёрна с собой на вечеринку у моих друзей в Осло, меня тут же начинали раздражать его диалект, юмор, манеры – так же, как его раздражал тот факт, что я из Осло и учусь на врача, из-за чего непомерно задаюсь. В то же время он гордился мной и с удовольствием демонстрировал меня всему острову, находящемуся всего в двух часах езды от Осло, и тем не менее в другой вселенной: там окна украшали кружевными занавесками и растениями в горшках, а к воскресному обеду запекали в духовке мясо. Большинство друзей Бьёрна на Кракерёе были женаты, а у некоторых даже были дети, хотя нам всем было едва за двадцать. Бьёрн был единственным, кто поступил в университет, остальные же, окончив техникум, стали ремесленниками и благодаря своей работе на полную ставку уже обзавелись большими домами с саунами, джакузи и баром в подвале. Свое жилище эти мужчины строили собственными руками, а их жены сидели дома или работали воспитателями в детском саду или парикмахерами. На вечеринках женщины собирались на кухне, а мужчины – в гостиной. Меня не покидало ощущение, что я среди детей, которые играют во взрослых, или в гостях у чьих-то бабушек и дедушек, или же в какой-нибудь дальней стране.

Одна подруга сказала мне после первого знакомства с Бьёрном: «Он очень симпатичный и милый, но подходит ли он тебе?» Ее слова не давали мне покоя, и всякий раз, когда Бьёрн приезжал в Осло и открывал рот в присутствии моих друзей, мне хотелось провалиться. И стыдилась я вовсе не того, что он был родом с Кракерёя или что никто в его семье не имел высшего образования – да, мне бывало стыдно за него так же, как и ему порой за меня, – я стыдилась того, что он пытался скрыть этот факт, играя роль и неверно произнося иностранные слова, значения которых не понимал. «Прекрати, наконец, этот цирк! – кричала я каждый раз, когда мы ссорились, придя домой после очередной вечеринки, а это происходило исключительно в Осло и никогда на Кракерёйе, поскольку там он вел себя абсолютно нормально, ведь он чувствовал себя в безопасности. – Веди себя так же, как со мной наедине, как на Кракерёе. Расслабься и не строй из себя ничего!»

На протяжении всех лет совместной жизни с Акселем я постоянно убеждала себя, что раз у него так много достоинств, то я могу спокойно смириться с недостатками. Когда мы с Акселем впервые переспали, я пролежала всю ночь, думая о том, что всегда приходится выбирать. Кому боб, кому кожура, как говорила мать. Ну да, с Акселем секс не такой яркий, как с Бьёрном, да вообще все с ним не такое яркое. Однако после целого года истерик и драм с Бьёрном – я никогда не знала, чем закончится поход на очередную вечеринку к моим друзьям – будет ли он снова биться в истерике и орать на меня на лестничной площадке, – после всего этого расслабленное отношение к жизни и чувство юмора у Акселя казались нормальными и естественными. Я снова была в своей тарелке. Акселя я могла брать с собой всюду и не стесняться. Брат и сестры Акселя не таращились на меня как на диковину и не хихикали над моими словами, как это делали браться и сестры Бьёрна, когда я приезжала в гости к его родителям на Кракерёй. И никто не передразнивал меня на вечеринках.

Вместе с Акселем, который вырос в районе Грефсен и окончил школу при Кафедральном соборе Осло, я могла расслабиться и не отвешивать презрительных комментариев о столичной жизни, чего от меня обыкновенно ожидали на Кракерёе и во Фредрикстаде, поскольку тамошние жители были твердо убеждены, что Осло – полнейшая дыра. Их уверенность в этом была настолько непоколебима, что они считали, что даже человек, выросший, как я, в Осло, обязан разделять их мнение. Интересно, как бы они отреагировали, если бы я заявила, что дырой были как раз Кракерёй и Фредрикстад. И все же я приняла эту предпосылку как верную: Осло – дыра, а Фредрикстад и, в особенности, Кракерёй – единственное место на свете, где можно жить.

9

О чем я думала, когда мы лежали в моей девичьей комнате в квартире на Оскарс-гате тридцать лет спустя? Ни о чем. Но когда Бьёрн пошел на кухню, сварил кофе и принес его в постель, я подумала: смотри, он варит кофе по собственной инициативе, чего Аксель не делает никогда. Он держит меня за руку, чего Аксель не делает никогда.

Наши тела узнали друг друга, словно мы не расставались. Лежать обнаженной рядом с Бьёрном было так же, как тридцать лет назад. Его открытое лицо, словно он не задумывался о том, как выглядит со стороны, непосредственность и серьезность, с которой он делал все, за что ни брался, тот факт, что он смотрел мне в глаза во время секса, – все это тридцать лет назад вызывало во мне желание спрятаться, выключить свет, задернуть шторы и засмеяться. Теперь я лежала в залитой светом комнате, на той самой кровати, и ума не могла приложить, как я могла добровольно отказаться от всего этого.

– Я для тебя всего лишь сон, иллюзия, – сказала я. – Ты не знаешь меня, я не знаю тебя. Мы начинаем стареть, а людям в нашем возрасте свойственно искать отношений со своими бывшими возлюбленными, с кем-то, кто знал их в молодости.