Брак с другими видами - Мотоя Юкико
— Ты права… Кто ссорится, теряет время зря.
Через щели в его соломе она разглядывает черную пещеру внутри него. Больше там не осталось ни инструмента. Зато на ковре их громоздится целая гора — размером как раз с него. Альты, баритоны, маримбы… Осторожно, с опаской она пытается взять его за руку. Но за секунду до их соприкосновения муж, не выдержав веса даже собственной одежды, валится на диван. Пожимая его безвольно откатившуюся в сторону руку, Томоко говорит:
— Не волнуйся. Все хорошо. Это же я во всем виновата. Я больше никогда не сяду в твою машину.
— Хорошо бы… — чуть слышно отзывается он.
И тут она замечает, что его неповторимый аромат, который всегда напоминал ей высушенные на солнце полотенца, превратился в запах корма для скота. Томоко встает с дивана и долго разглядывает сверху вниз останки своего мужа, свалившегося на диван, как сноп.
«Зачем же ты выходила за такое убожество? — спрашивает у Томоко ее внутренний голос. — С чего так радовалась свадьбе с этой пересохшей соломой?»
Рассыпавший все свои инструменты, ее муж лежит неподвижно. Возможно, он уже мертв. А может, если она огреет его как следует, она узнает, не осталось ли внутри него еще что-нибудь?
Она смотрит на мужа сверху, и в голове у нее вспыхивает видение — ярко-красные языки пламени, рвущиеся к небесам. В лучах утреннего солнца в этой гостиной, на этом белоснежном диване хищные огненные языки пожирают то, чего никому уже не различить… Что будет, если поджечь солому, Томоко еще не знала. Как вообще горит сухая трава? От одной лишь этой картинки сердце ее задрожало от предвкушения. Наверняка чиркни спичкой — и полыхнет до небес…
Придя в себя, Томоко больше не может смотреть на опустевшего мужа и решает вернуть все инструменты обратно в его нутро. Не различая, какие сломаны, какие целы, она легонько зачерпывает их обеими руками и запихивает внутрь его же соломенной оболочки. И тут его тело принимается разбухать на глазах, точно губка, смоченная водой. Раз за разом она повторяет одни и те же движения. С ковра — в солому, с ковра — в солому.
Только однажды, прервавшись, она подбирает с пола сухой стебелек. Зажав его в пальцах, подносит к язычку пламени от зажигалки для благовоний. В тот же миг это пламя вспыхивает ярче и начинает плясать, как живое. Очарованная его красотой, она мечтательно вздыхает. Размышляя о том, что когда-нибудь было бы здорово запалить точно так же и целую соломенную вязанку, она возвращает последние инструменты обратно в своего мужа.
И вот наконец ее муж сползает с дивана и поднимается на ноги. Напитавшийся своими же инструментами, здоровый и веселый, он поднимает взгляд на Томоко и, поигрывая тенями на бугристом лице, говорит ей мягко и приветливо:
— Прости меня! Это я должен был извиняться. Ну подумаешь, машина. Попользовался да и выкинул… Я не должен был так злиться. Прости, дорогая… Как думаешь — может, осилим еще пробежку?
На запястье Томоко ложится его ладонь, и она, позабыв о пылающей вязанке соломы, о которой грезила только что, немедленно соглашается.
— Отличная мысль… Давай! — радостно восклицает она и садится с мужем в его машину.
Они бегут по уже чуть более людному парку, чем прежде. И хотя музыкальные инструменты по-прежнему осыпаются с его кроссовок на землю, Томоко поднимает взгляд на огненно-красные листья и выдыхает: «Как же красиво!» Лучи солнца сквозь кроны деревьев. Фонтан. Лужайка. Цветочная клумба. Она слышит, как под ее ногами хрустят и ломаются высыпающиеся из него инструменты — валторны, литавры… Набираясь от мужа навыков совместного бега, она вдыхает студеный воздух. Жизнерадостный полдень. Огненно-красные листья над головой прекрасны как никогда.
Отчужденные призраками [18]
Мужья-оборотни, соседки-ведьмы и ушельцы-хикикомори:
реализация демонов и демонизация реальности
в магическом гротессизме Юкико Мотои
Странный синкретический жанр, в котором пишет свою прозу Юкико Мотоя, так и тянет определить как «магический гротеск». Этакий японский черный юмор, где червоточинка любой ситуации доводится до мистического, потустороннего абсурда. Изысканная издевка над «устоями приличного общества» от молодой образованной японки, которой традиционно даже сегодня вроде бы не пристало громко высказывать свое мнение вслух.
О нет, эта мадам с хитрым прищуром не станет забивать вам голову ни высоковольтными проклятиями, ни язвительными эпитетами. Ее гротеск гораздо изобретательней и эффективней. Вместо этого она предложит вам… поиграть в «змеиный мячик». Когда две змеи начинают пожирать друг друга одновременно, начиная с хвоста. Обе жрут с одинаковой скоростью, и когда наконец добираются друг дружке до головы…
Итак, дорогие сограждане, в который уж раз заявляет миру Юкико Мотоя. Современный институт брака сдох. В нашем сверхпотребительском гиперсоциуме, где человек человеку — просто набор услуг, такой законодательный акт, как «брачное обязательство», уже напоминает легализацию каннибализма.
Примеры, спросим мы? Сколько угодно, отвечает нам с лисьей улыбочкой Юкико-сан. Оглянитесь вокруг, вы видите этих женатиков каждый день. Только вчитайтесь во все их казалось бы малозначащие детали — и опознать этих героев вам будет совсем не сложно!
Встаньте на выходе из вашей столичной многоэтажки, присмотритесь к толпе. Вон идет благополучная домохозяйка Сан-тян — красотка из провинции, что пару лет назад успешно выскочила замуж. Скорее всего, не без помощи брачного агентства, ведь уже первую встречу с ним вспоминает как покоренную ступень на пути к достижению цели. Целью же было захомутать владельца роскошной квартиры в Токио — и перестать задыхаться в ненавистной фирме. И она таки нашла себе идеального Чужака. Который уже разок развелся, потому что устал скрывать от прежней жены, что он — Чужак. Но от такой, как Сан-тян, ему уже и скрываться нет нужды. Да, он Чужак, но она станет одной из его кошечек, и он обязуется ее кормить, если она будет выполнять его прихоти. И все у нее вроде тип-топ. Жизнь беззаботна, легка и пуста, вот только детей зачать все никак не выходит, и постепенно от их брачных уз начинает потягивать неприятным душком… Странные звонки от бывшей. Да и сам он все больше напоминает ей монстра. Который, похоже, решил совсем ее закормить? А потом и сожрать? Ну что ж, тогда еще посмотрим, кто кого заглотит быстрее…
«Стой, автор, стой! — крутим мы головой. — Так кто же из них первый начал?» Оба сразу, улыбается нам лисичка-кицунэ. Одновременно, с хвоста. С первой же ночи их чужеблизости. И поначалу даже с одинаковой скоростью. Так что кого тут больше винить — непонятно.
Знакомые лица? Вполне. Как и ощущение, что тем же странным душком начинает попахивать и трагикомедия с ее старшей подругой, Китаэ-сан, еще большей бездельницей, чем сама Сан-тян. Случайно ли, что у такой вальяжной аристократки сакральнейший символ ее семейного счастья — любимый кот Сансё — начинает вонять на всю округу так, что жалуются соседи? И случайно ли именно ее безропотный супруг Араи, который вырос в горах и всю жизнь боготворил свою венценосную жену, задумывается, не убить ли ее священного котика прямо на горном склоне — хотя бы из сострадания, ведь бедолаге ни за что не выжить в дикой природе?
Но считать ли простым совпадением, что сразу после возможной «ликвидации» кота (что вовсе не исключено, ведь свидетелей не было!) сгинувший муж Сан-тян расцветает горным пионом на все той же горе? И что, вообще, там на склоне за водопад, и что за расщелина? Не обитель ли бога самой горы, к которому и улизнула в итоге кошачья душа Сансё?
Для японского глаза таких загадок в повести хоть отбавляй. Несмотря на, казалось бы, предельно реалистичный антураж, хорошо узнаваемые мистические намеки из полузабытого фольклора пульсируют в ткани повествования, складываясь для внимательного читателя в некий зудящий фон, похожий на тревожную музыку в фильме о привидениях. Ибо в хороших японских текстах любые контакты героев с природой неизменно сакральны, канонизированы и имеют свои толкования.
