Девушка без прошлого. История украденного детства - Даймонд Шерил

— Где этот парень?

— Ждет на пляже. Мы хотели наперегонки сбегать до скалы и обратно.

— Ну пригласи его с нами поужинать. Посмотрю на него.

Я вскидываю брови. Папа не любит общаться с другими детьми, потому что они совсем не похожи на взрослых. Он не понимает, почему некоторые родители позволяют детям вести себя по-детски.

Ужин проходит потрясающе. Тим держится великолепно и обсуждает с папой политику, литературу и преимущества английской школьной системы. Не знаю, чему их учат в частной школе, но это явно работает. Разговор выходит далеко за пределы моих познаний, и я начинаю потихоньку паниковать. Я часто думаю, что другие дети давно меня обогнали. Они проводят в школе столько времени, а моя учебная программа занимает пару часов в день. Плюс у них куча практического опыта.

После ужина мы играем в покер, сидя на плюшевых диванах в лобби. Я тасую колоду, когда Тим наклоняется ко мне и спрашивает, почему я грызу ногти. Я прячу их в ладонь и говорю, что это потому, что я много думаю.

— Господи! — Кьяра фыркает и закатывает глаза.

— А тебе откуда знать? — Тим спокойно смотрит на нее. — Вы не очень близки.

Кьяра ошеломлена его прямотой, а я отвожу взгляд.

Через два часа Тим с родителями собирается в аэропорт. У меня странное и неприятное чувство, что я буду скучать по мальчику, с которым только что познакомилась. Я пытаюсь не показывать вида и выглядеть радостной. Он делает то же самое, пока не приходят его родители с багажом.

— Вы потом вернетесь во Франкфурт? — Тим прячет карты в карман.

Франкфурт — наша легенда, и я стараюсь ее придерживаться:

— Наверное.

— Наверное?

— Мы очень часто переезжаем, мало ли что…

— Может, вы и в Лондон приедете! — Он загорается такой надеждой, что мне жаль ее разрушать.

— Вряд ли.

Тим встает, идет к стойке регистрации и возвращается с ручкой и бумагой.

— Тогда вот что мы сделаем. — Он начинает писать. — Я никуда не перееду. Мы давно живем в этом доме. — Он протягивает мне свой адрес и чистый листок. — Дай мне свой адрес во Франкфурте, и я тебе напишу.

— Ой, мы как раз переезжаем на другую квартиру, и адреса пока нет.

— Ты не знаешь, куда вы переезжаете? — Он смотрит на меня.

Взгляд у него слишком твердый для такого юного человека. Теперь я понимаю, почему взрослые иногда спрашивают, откуда у меня такие глаза, в моем-то возрасте.

— Нет, пока не знаем.

— А в каком отеле вы будете жить?

Я трясу головой и вижу, что он теряет контроль над ситуацией.

Наконец-то он выглядит на свой возраст, а не так, как будто ему вот-вот стукнет тридцать. Я чувствую трепыхание в желудке — кажется, я ему нравлюсь! Такому умному и красивому мальчику! По позвоночнику пробегает дрожь. Это длится всего пару секунд, потому что я вижу, что он не хочет оставлять попыток, но явно исчерпал все свои ресурсы.

Тим — самый взрослый, умный и сообразительный парень моего возраста, которого я встречала в жизни, и все-таки я не могу свободно с ним поболтать. Слишком многое мне приходится скрывать. И тут у меня появляется кошмарное чувство, что я всегда буду одна, где бы я ни оказалась.

Мы стоим у раздвижных дверей, когда подъезжает их такси. Тим протягивает мне листок с адресом:

— Напиши мне, как только вы узнаете, где будете жить.

Я не смотрю ему в глаза. Как ему объяснить? Мне ни за что на свете не разрешат ни с кем переписываться. Каждая почтовая марка — это след.

Он касается моей руки:

— Обещаешь?

— Обещаю, — вру я, глядя ему прямо в глаза.

Ночью я тихо плачу в подушку, лежа на раскладушке, втиснутой в номер Фрэнка и Кьяры. Это прощание закалило меня. Теперь будет легче. Легче врать, легче уходить. Но что, если я не хочу этого?

Глава 16

Тель-Авив, Израиль, 11 лет

В кипрском аэропорту, ожидая посадки, я замечаю трех подтянутых молодых людей в штатском, которые напряженно вглядываются в пассажиров. Мне говорили, что израильская служба безопасности начинает работать еще до посадки в самолет. Оперативников сразу видно, потому что они не обращают внимания на шум и суету и ищут только то, что им нужно. На них как будто шоры. Они высматривают тех, кто нервничает и пытается это скрыть. Я стараюсь расслабиться и походить на обычную сонную девочку в очереди. Они скользят по мне взглядом, и я чувствую связь с ними. Как и они, я ни на что не обращаю внимания в аэропорту, ничего не замечаю. Ничего, кроме них.

Сев с самолет, я стараюсь подавить незнакомую боль в груди. Я не могу скучать по Тиму, это невозможно. Все мое обучение, весь труд родителей нацелен именно на то, чтобы такого никогда не случалось. Я смотрю на семью такими же пустыми глазами, как на пограничников.

Приземлившись, мы проходим контроль быстро и легко. На стоянке такси папа сует все пять паспортов в один и без того забитый карман и довольно говорит:

— Если они это выдержали, то всё выдержат.

Мама устало смотрит на него. Я знаю, что она думает, потому что думаю то же самое. Нам действительно нужно всем рисковать, только чтобы проверить, получится ли у нас?

Такси несется по шоссе, в распахнутые окна влетает сухой ветер пустыни, звучит незнакомая музыка. Буквы на билбордах и дорожных знаках бегут не в ту сторону, что обычно. Мир голый и пустынный. Когда мы въезжаем на узкую громкую улицу, пыльную и забитую гудящими автомобилями, уши вдруг разрывает пронзительное завывание сирены. Все машины резко замирают.

— Бомбу нашли, — кидает водитель через плечо. — Вон они.

Мужчины в темной полицейской форме стоят на тротуаре, где у стены лежит одинокий рюкзак. Совсем близко к нашему такси. Я откидываюсь назад, вжимаясь спиной в потрескавшуюся кожу сиденья, пытаясь увеличить на несколько дюймов расстояние между собой и смертью. Вскоре рюкзак то ли обезвреживают, то ли решают, что он не опасен, и движение возобновляется.

Мы добираемся до отеля, но мое сердце все еще громко стучит. Я не боюсь смертельной опасности, но мне нравится иметь над ней какой-то контроль — или шанс сбежать. А здесь ты можешь просто гулять по улице — а в следующую секунду твоя голова оказывается в трех кварталах от тела.

Разумеется, у нас есть план: Маккабианские игры, израильская Олимпиада. Лучшие еврейские спортсмены со всего мира съезжаются в Тель-Авив. Фрэнк — пловец олимпийского уровня, а спортивные герои всегда отлично встраиваются в общество. Его навыки помогли всей семье получить визу. Я слишком мала для Маккабианских игр, но это не значит, что я буду меньше тренироваться.

Тренировки в стране, «текущей молоком и медом», начинаются с испытания на выносливость, которое главный тренер Захава называет «легкой разминкой». Захава — мой новый проект, потому что она никогда не улыбается и, кажется, никогда не улыбалась. Она смущена и слегка заинтригована тем фактом, что я, в отличие от нее, делаю это так часто. Я пытаюсь измотать ее постоянным весельем. И себя тоже, потому что отказываюсь признавать, что внутри у меня мрак.

Приближаются игры, и олимпийская сборная по гимнастике уходит в полную изоляцию. Они тренируются на выносливость по много часов подряд. И я с ними. Мы бежим вокруг огромного зала, я держусь позади и прыгаю через каждое препятствие по пути. Девушки озабоченно оглядываются на мое красное, решительное лицо, мелькающее где-то сзади. Я заставляю себя бежать, наслаждаясь болью и ощущением рвущихся мышц. Именно здесь я начала получать удовольствие, мучая и наказывая себя.

Но в этот момент я даже не задаюсь вопросом, почему я это делаю. Парадокс спорта заключается в том, что мною восхищаются. Когда от усталости у меня из носа идет кровь, нос затыкают салфеткой и говорят, что я обязательно добьюсь успеха и попаду на Олимпийские игры.

Почти каждый день, перед самым закатом, я забираюсь на конструкцию, напоминающую строительные леса, что украшает наш отель в районе третьего этажа. Если умеешь держать равновесие, это идеальное место, чтобы наблюдать за пляжем, ревущими машинами и небом, которое из оранжевого становится темно-красным. Одной ногой я болтаю в воздухе, другая лежит на круглой металлической трубе. На колене я держу пакет со льдом, а Фрэнк накладывает горячие компрессы себе на плечи. Мы сидим молча, слушая радио, доносящееся из пляжного бара. Хит этого лета звучит снова и снова: «Ani ohevet et Beni yeled ra». Мы уже выучили иврит достаточно, чтобы понимать. «Я люблю плохого парня».