Вильям Козлов - Я спешу за счастьем
Бутафоров отбросил со лба птичье крыло, взглянул мне прямо в глаза.
— Я не каменщик, — тоже серьезно сказал он. — Студент. Эту коробку можно было закончить месяц назад.
— Коля, — сказал я, — береги нервы… Электричество будет.
В электромонтерском деле я не шибко разбирался, но наружный предохранитель поставить мог. Живчик вручил мне кусок тонкого провода, упал перед столбом на колени, сказал:
— Становись на плечи!
Я встал. Живчик выпрямился, и я сразу оказался на середине столба. Провод взял в зубы и, крепко обхватив гладкий столб руками и ногами, полез вверх. Фуфайку я снял, но все равно было жарко.
— Поплюй на руки! — крикнул Бутафоров.
Увидев совсем близко запыленные изоляторы и провода, по которым бежал электрический ток в двести двадцать и триста вольт, я подумал, что неплохо бы надеть резиновые рукавицы. Но рукавиц не было, а отступать было поздно. Сжав коленями столб и держась одной рукой за ржавый изоляторный крюк, я другой стал действовать. Нужно было тонким проводом соединить электрическую цепь. Старый предохранитель сгорел, расплавился. Я ожидал, что меня дернет током, но ничего, обошлось. Наматывая провод, я краем глаза видел леса. Алла стояла у перекладины и смотрела на меня. Ноги одеревенели, а мне не хотелось слезать. Мне хотелось поставить еще десять предохранителей. Уже скользя вниз по столбу, я услышал, как запел подъемник, заворчала бетономешалка.
Живчик торжественно пожал мне руку и сказал:
— Ты знаешь, куда я сейчас иду?
— В контору.
— А зачем я иду в контору?
— Заметку писать в стенгазету.
— Верно, — сказал Живчик. — Ты все знаешь.
Он действительно направился в контору, но через минуту выскочил оттуда и галопом помчался к грузовику, который угодил задним скатом в яму с гашеной известью.
Бутафоров мне руку не стал жать. Он быстро взглянул на меня и сказал:
— Я подсчитал: нам осталось работы на три дня. Если поднажмем — в два закончим.
Я ничего не ответил. Эго дело Бутафорова. Он поднажмет — я волей-неволей должен тоже поднажать: все-таки в паре работаем. Немного погодя Николай спросил:
— Ты на паровозном?
— А что?
— Ничего… На паровозном лучше.
Это я уже сто раз слышал. На паровозном отделении учились парни, а на вагонном — девчата. Паровозники проходят практику на локомотивах, а вагонники — в депо. Прежде чем окончить техникум, паровозникам придется поездить и кочегарами и помощниками машиниста. А это считалось настоящим, мужским делом. Швейк тоже рассчитывал попасть на паровозное отделение. Мне сначала было безразлично, а потом решил, что уж если примут в техникум, то пойду на паровозное. Не учиться же мне в группе, где одни девчонки?
Со станции прикатила знакомая трехтонка. Из кабины чертом, как всегда, выскочил Швейк и стал звать на «разгрузочку». Корней противу правил почему-то не вылез из кабины, остался сидеть за баранкой. В кузове лежали узкие белые ящики — оборудование для механической мастерской. Интересно, останавливалась сегодня трехтонка возле домика с голубым забором?
Мишка поднялся на леса. Он был в обновке: новые кирзовые сапоги. Сбросил наконец свои обмотки. Голенища сапог были просторные, и Мишкины ноги торчали в них как две палки.
— Мое почтение ударникам, — сказал Швейк и дотронулся до шапки.
Бутафоров вскользь посмотрел на него, как на пустое место.
— Максим, — сказал Николай, — перекурим?
Я не возражал. У меня руки были тяжелыми. Даже когда в них ничего не было, казалось, что я держу два кирпича. Бутафоров отошел в сторону и закурил.
Мишка, который считал себя на стройке первым человеком после начальника техникума, оскорбился.
— Человеко-единица, — презрительно сказал Мишка и больше ни разу не посмотрел на Бутафорова.
— Сапоги ничего, только великоваты, — заметил я.
Но Мишка уже забыл про сапоги и Бутафорова. Он смотрел мимо меня на дорогу и молчал. И снова в Мишкиных глазах была грусть. Минуту назад он поднялся на леса, весело топоча своими новыми сапогами, и вдруг скис. Какая заноза сидит в Мишкином сердце? Плюнул бы на Корнея и ушел с машины.
— Максим, — спросил Швейк, — дороги когда-нибудь кончаются?
— Дороги? — удивился я. — Какие?
Но Мишка махнул рукой и улыбнулся. Я любил, когда он улыбался. Его худое скуластое лицо сразу становилось светлым. И он становился красивее. Что касается красоты, то Швейку было наплевать на нее. Он на девчонок вообще не обращал внимания. Не говорил о них и не любил слушать, когда говорили другие. Я бы не сказал, что он презирает девчонок. Просто он их сторонится. Попадется нам навстречу красивая девчонка, я обязательно оглянусь, посмотрю, какие у нее ножки, а Мишка ни за что не оглянется. Ему начхать на ножки. Он саму девчонку и то не всегда заметит.
— Максим, — торжественным голосом сказал Мишка, — паровозы — это что! Давай махнем в Донбасс, а? Знаешь, сколько шахтеры зарабатывают?
— Зачем тебе деньги-то? — спросил я. — Сапоги купил…
— Год бы уголек рубали, — продолжал Мишка, — а потом бы на два месяца на юг. В здравницу.
Подошел Николай. Взял в руки мастерок, подбросил и поймал.
— Отваливай, экспедитор, — сказал он. — Работать надо.
Швейк подошел к стене, потыкал пальцем, ухмыльнулся:
— Гляди — стоит. А я думал — развалится.
У Николая брови сошлись вместе, птичье крыло угрожающе закачалось над глазом.
— Я пойду, — сказал Мишка. — Привет ударникам. — Спустился вниз и крикнул: — Пупки не надорвите! И эту… грыжу.
Бутафоров замахнулся кирпичом, и Мишку словно ветром сдуло с площадки. Николай положил кирпич на стену, усмехнулся.
— Хороший парень, — сказал он и, помолчав, прибавил: — Пыли в нем еще много. Выбивать надо.
С лесов спустился каменщик в длинном фартуке. Он всегда заканчивал работу по своим часам: у него был пузатый хронометр с десятью стрелками. Алла и Анжелика остановились возле ворот. Наверное, поджидают Герку-барабанщика. Я снова вспомнил сон и поморщился: приснится же такая чепуха! Я прошел мимо девчонок, даже не взглянув на них. Правда, краем глаза я видел, что Алла смотрит на меня, а Анжелика стоит рядом и улыбается. И улыбка у нее, как всегда, глупая.
— Максим, — услышал я голос Аллы. — Я хочу тебе что-то сказать.
Я сделал еще несколько шагов и остановился. Мне вдруг показалось, что лицо мое краснеет. И уши тоже.
— Чего тебе? — грубовато спросил я.
Алла подошла ближе.
— Максим, — сказала она, — ты свободен в субботу?
На этот раз мне уже не казалось, что я краснею. Я точно знал, что стою перед девчонками красный, как вареный рак.
![Астрид Линдгрен - Собрание сочинений в 6 т. Том 3. Карлссон, который живет на крыше [Крошка Нильс Карлссон и др.]](/uploads/posts/books/211990/211990.jpg)
