Сергей Алексеев - Мутанты
С той поры он до окончания партизанских действий к Сове не притрагивался, даже когда на охоте за немецкими эшелонами они на пару по неделе в лесах ползали и спали, укрываясь одной плащ-палаткой. Но она ему всю жизнь напоминала, как в первый день теоретической подготовки сварила его всмятку. В свое время еще и переживала по этому поводу: мол, не из-за того ли я теперь зачать не могу?
Оказалось, не из-за того: просто ее строптивую женскую природу, как вулкан, возможно было пробудить только взрывом в шурфе на якутском золотом руднике…
Часа три Куров таился в логу напротив обрушенной прачечной и иногда от воспоминаний даже забывал, зачем сюда пришел. Хотя это было неплохо: если мутанты и впрямь чужие мысли читают, то сроду не догадаются, зачем сюда дед пришел, вернее, будут введены в заблуждение и как-то себя обнаружат. Когда же Степан Макарыч спохватывался, то поднимал бинокль с осветленными цейсовскими линзами и обшаривал взглядом увал второй заставы – безветрие и немота какая-то, ни одна веточка не шелохнется, даже птицы молчат и кузнечики, несмотря на вечереющее небо. И тоже при этом про мутантов думал мало и вскользь, потому как в голове опять завертелась прежняя дума – помириться с Совой, тем паче ему фамилию настоящую вернули, и теперь у бабки даже оснований нет насмехаться, как раньше, мол, был у меня супруг Куров, а ты какой-то Курвенко. Вдвоем-то утверждать Киевскую Русь куда сподручнее: два человека – уже ячейка общества. Все человечество с этого начиналось. Конечно, даже в этом случае будет трудно наладить отношения, характер у Елизаветы Тарасовны на почве политики сильно подпортился и стал, как якутская вяленая рыба, с сильным душком, а иногда так просто невыносимым, хоть нос зажимай.
Но это если нюхать со стороны; когда же есть начнешь, вроде ничего, даже вкусно…
Дед знал, кто бы их мог помирить, – Юрко, если бы вдруг вернулся. Сыновей Куров уже давно перестал ждать, поскольку те, считай, вросли в сахалинскую землю, словно старые, смолевые пни. А внука ждал. И Сова ждала, видно, тоже тайно надеялась – помирит. Горилки вон сколь нагнала, наверное, к свадьбе, и такой крепкой – чистый спирт. Дед сквозь землю почуял, подкоп сделал под старухину половину и всего бутыль упер – в отместку за похищенные гранаты – и попивает себе, до сих пор еще есть. А бабка даже не догадывается.
Когда солнце опустилось за дальний лес и на увал легла тень, дед осторожно стал подниматься наверх, попутно изучая следы. Моховой покров казался цельным, особенно внизу, но выше, и на нем было не разобрать следов, ибо когда-то разбитый снарядами склон был обезображен воронками, выброшенной взрывами землей, на которой теперь росла короткая щеточка кукушкиного льна, – наступишь, а он тут же распрямляется. Куров поднялся на гребень, прикрываясь сосенками, удалился в лес, так чтобы оставить обзор пошире, забрался на кучу брошенного вершинника и там затаился.
В прошлый раз мутант появился внезапно, скорее всего, вылез из партизанского схрона, но откуда конкретно, дед заметить не успел. И куда делся потом, тоже в сумерках не рассмотрел. Уже наутро, когда рассвело, Куров прокрался на то место, однако ни входа, ни выхода в какое-либо подземелье не отыскал. И сделать это было невероятно трудно, поскольку в девяностых годах Пухнаренков продал весь лес на второй заставе финнам. Те же сами рубить не стали, но пригнали свою технику, наняли местных москалей, которые изнахратили суровый брянский лес, как фашисты девку. Теперь, насколько хватал глаз, повсюду простирался выруб, заросший осинником, молодым ельником и заваленный горами гниющего мусора и колодника. В хороший год еще грибы росли – волнухи, обабки, грузди…
А когда-то хотели создать здесь музей партизанской славы под открытым небом, экскурсии водить и учить патриотизму подрастающее поколение. Правда, подземные блиндажи и схроны еще остались, в некоторых местах попрыгаешь, так земля под ногами гудит, значит, пустота внутри, но лаза туда не найти.
На своем посту Куров просидел не больше четверти часа, когда боковым зрением отметил какое-то движение в молодом ельнике. Стараясь не думать о мутанте, он скосил глаза и замер. Через некоторое время отчетливо треснула ветка, и на темно-зеленом фоне возникло пестрое сдвоенное пятно. Дед поднял бинокль, но вместо мохнатого существа обнаружил двух человек в летнем военном камуфляже. Оба с оружием, небольшими вещмешками, и в руках что-то несут, однако пятнистых, разрисованных лиц не рассмотреть. Двигались эти двое очень осторожно, как показывают в кино – страхуя друг друга, причем в сторону, где засел Куров. У него сразу мелькнула мысль, что это американец с кем-нибудь и охота на мутанта уже началась, без всякой разведки. Но спустя минуту дед узрел, как эти военизированные люди установили треногу с каким-то ящиком и один, прильнув к нему, начал вроде как осматривать окрестности, хотя внешне прибор не походил ни на подзорную, ни тем более на стереотрубу. Скорее всего, это тоже была разведка, параллельная с Куровым, и она тоже выглядывала мутантов – а кого еще?
Мужики по очереди поколдовали возле треноги, после чего сняли ее и, пригибаясь, иногда пропадая в мелком осиннике, пошли прямо на засаду деда. Потом он и вовсе потерял их на несколько минут, и когда эта разведка возникла вновь, то была уже метрах в ста от Курова! Они опять утвердили треногу, прикрутили другой прибор – на сей раз напоминающий камеру телевизионщиков, и направили точно на кучу вершинника, где сидел дед. Сомнений не оставалось, его засекли каким-то образом, однако теперь приближаться не спешили и стали еще осторожнее. Иногда почти не двигались и даже сквозь цейсовские стекла начинали будто бы растворяться в пространстве, сливаться с кустами, и лишь черная тренога их выдавала. Они надолго прилипали к прибору, затем менялись местами, и наконец один отделился и отступил назад, в ельник. Куров поймал его в бинокль и сразу понял – звонит по телефону! Докладывает! И надо же, какая у них техника – берет!
После короткого разговора разведчики приподняли треногу, перенесли ее в гущу осинника и стали наблюдать оттуда. Между тем солнце садилось быстро, и на замусоренной, пестрой земле выруба начало темнеть. Еще бы немного, и Куров потерял бы их из виду, но в это время один повесил автомат на шею, как немец, и, не выпуская его из рук, стал медленно и очень осторожно подходить. Порой он терялся из виду, порой останавливался или, присев, глядел в бинокль, однако же приближался, и когда оставалось полсотни метров, Куров внезапно узнал и квадратную, слегка раскоряченную фигуру, да и в лицо, разлинованное грязью, признал – Пух-наренков! Не камуфляж бы и не автомат, вещи для интеллигентного главы администрации неожиданные, давно бы уже понял, кто рыщет по второй заставе: ведь все время чудилось что-то знакомое!
