Дина Рубина - Цыганка (сборник)
– Вы бежали вместе с ним через подкоп, – сказала я утвердительно.
Она покачала головой, опять таинственно усмехнулась, погрозила мне пальцем:
– Вы хотите пролистнуть половину моей жизни и заглянуть в конец... Нет. Я не бежала с ним... Да, Адам пришел за мной ночью и просил, чтобы я ничего не брала с собой, ничего, шла так, как стояла, – в одной рубашке. Там, на другой стороне, нас должен был ждать с какими-то вещами Федя, сын кузнеца, дружок Адама... Но... мама сказала папе: как так, он еще не просил ее руки, не сватался, не говорил с нами! Нет, Мирьям – девушка из хорошей семьи, а не шлюха какая-нибудь! Она не побежит за ним в одной рубашке!.. Мама всегда была у нас очень... как это сейчас говорят... авторитарной. Это она настояла, чтобы папа согласился войти в юденрат... ей казалось, что так она спасет всю семью... Я видела по папиному лицу, что он не прочь меня отпустить, и я рыдала и билась, как связанная овца... Но ничего мне не помогло... Сейчас даже странно – как это я не убежала с ним... Так просто: повернуться, схватить его за руку и убежать... Иногда просыпаюсь ночами и представляю, как отворачиваюсь от мамы, хватаю Адама за руку и мы бежим, бежим, бежим!.. Я отворачиваюсь, и мы бежим!.. Отворачиваюсь... и – бежим!.. Но тогда я и вправду была хорошей дочерью. Я только плакала, горько плакала... И Адам стоял бледный как смерть и смотрел на меня такими глазами, будто хотел этими глазами унести меня с собой. А мама была – кремень. К тому же она боялась, что мой плач разбудит всех вокруг, и велела Адаму убираться... Он повернулся, ударил кулаком по двери и ушел... И все... И больше я не видела его... До самой смерти.
Из кухни показалась Ольга с подносом, на котором курились две маленькие Фудзиямы...
Я обескураженно глядела в рассеянное лицо старой, явно безумной женщины, перепутавшей все нити своей судьбы: гетто, смерть мальчика, которого она упорно называла мужем, но никогда не была на его могиле, их, очевидно, загробную жизнь в Иерусалиме и даже этот полуподвал со старым музыкальным мастером, возможно, придуманным ею по ходу дела...
Полная чехарда в ее голове с ежиком серебристых волос и меня привела в смятение. Сейчас я уже не знала, как пристойней завершить это случайное знакомство. Да и смирная ли она? А вдруг она подвержена приступам?
Мирьям блаженно склонилась над горшочком, окунула лицо в жемчужный пар, замерла с прикрытыми глазами...
– Боже... – проговорила она. – Что за упоительный запах... Настоящий грибной суп!
Вздохнула и взялась за ложку...
Вновь с крутых беленых небес грянул хорал запредельной любовью, тенор вился, ласкался к басам – то ли прощение вымаливал, то ли пытался удержать ускользающую радость: «Добрый, прекрасный, юный... Благоуханный плод, взращенный в раю...»
– И больше я его не видела до самой своей могилы, – проговорила она вполне деловым тоном.
Я окоченела. Подумала, не попросить ли Ольгу сменить хорал на что-нибудь легкое, из европейской эстрады... Мягко и сочувственно проговорила:
– Понимаю вас...
– Ни черта вы не понимаете, конечно, – спокойно отозвалась она, прихлебывая с ложки с таким аппетитом, таким здоровым удовольствием на морщинистом лице, что вся эта картина показалась мне ошибкой звукооператора, записавшего на бытовой зрительный ряд текст из совсем другой, трагической и безумной киноленты...
– Главное, я сама не понимаю, к чему вам вся эта история. – Она подняла брови, когда-то наверняка длинные и густые, ныне тщательно реставрированные черным карандашом. – И с чего это меня сегодня так развезло... Не с бокала же вина... Если б вы знали, сколько я могу выпить без всякого ущерба госдепартаменту! – И постучала согнутым пальцем по собственному черепу. Ее морщинистая щека смешно, по-детски оттопыривалась справа непрожеванным куском лаваша. – Видели бы вы, сколько выпивали мы с Адамом за вечер в одном ресторанчике в Бергамо... Мы любили там бывать, у синьора Марчелло... Раз восемь приезжали. Если уж есть рай на земле, доложу я вам, то он расположен как раз в Бергамо, на вершине холма, в Старом городе... Здесь можно курить, как вы думаете?
Вот этого еще моей астме не хватало – чтобы меня обкурила до приступа старая сумасшедшая приблуда... Я выразительно замялась, как делаю всегда – чуткий курильщик понимает и смущается, – но она уже достала пачку сигарет, зажигалку... Закурила...
– Ладно. – Она длинно выдохнула, разгоняя ладонью дым. – Вот вам история Адама... Он не любил ее рассказывать, о многом, как понимаю сейчас, умолчал. Никогда не отвечал на мои прямые вопросы, а я сразу умолкала, когда видела на его лице это выражение... знаете, бесконечной усталости... безысходности... не знаю, как сказать точнее, но чувствовала этот миг печенками! А потом... после... ну, когда он исчез окончательно, я обнаружила, что его история похожа на брюссельские кружева – дырки, дырки и сплетения множества нитей... Так вот, он ушел через подкоп и с Федей бежал к партизанам. Но сначала его не принимали в отряд, прогоняли – на черта ты нам, говорили, сопля жидовская, даже оружия у тебя нет... И вот дальше – дырка, очередной узор в кружеве... Как он добыл оружие – не знаю. Вроде бы выследил немца... С полгода сражался в отряде и никогда не знал, с какой стороны следует больше бояться пули...
Потом пробрался в Польшу, оттуда – во Францию... Там несколько месяцев воевал в одном из отрядов Сопротивления и... ну, это опять некая дырка в кружевах, только с тех пор он не любил французов и называл их говнюками... А, вспомнила: однажды, говорит, я оглянулся вокруг и удивился – почему в нашем отряде есть кто угодно – поляки, армяне, евреи, украинцы, чехи... и так мало французов? И с чего это, подумал, я голову кладу за то, чтоб одних говнюков избавить от других говнюков?.. Потом он рассказывал еще кое-что: вроде, спустя много лет те, кто выжили после расстрелов, свидетельствовали о случаях, когда команда «пли!» раздавалась по-французски... Говорил, что была такая дивизия в СС под названием «Викинг», формировалась она в Норвегии, но входили в нее добровольцы из разных стран, то ли покоренные мечтой фюрера, то ли в стремлении к наживе... Эта вечная грязная накипь народов, знаете... жажда крестовых походов, не важно в каком направлении... Так вот, в составе этой дивизии, говорил он, было много французов... Лично я считаю, что подонков хватает у кого угодно, только Адам к этому относился иначе. В этом он был непримирим! Говорил – они своим женщинам головы, головы за связь с немцами брили, вместо того, чтоб у них прощения просить, вояки херовы! Знаете, он потом и в Париже – в Париже! – не любил бывать... А я так люблю Париж... это были вечные семейные скандалы...
Так вот, он решил пробираться в Эрец-Исраэль. Уж погибнуть, говорил, так за своих... Но еще на несколько лет застрял в Европе: в составе этих секретных групп разыскивал и собирал тех, кто спасся из нацистских лагерей, и переправлял их в Эрец-Исраэль на латаных суденышках... Кстати, многие пробирались пешим ходом – через Румынию, Польшу... Вам известно, что с сорок четвертого по сорок восьмой год «Бриха» переправила порядка двухсот пятидесяти тысяч евреев в Палестину? Тебя я даже не высматривал, говорит Адам, знал, что погибла вся семья... И это было правдой... Ну, а потом, когда в сорок восьмом Израиль был провозглашен и сюда хлынули со всех границ сразу пять армий, он воевал здесь... Вы видели, конечно, останки грузовиков, что выставлены вдоль шоссе на Тель-Авив? Их называли «сэндвичи», потому что фанеру обшивали на живульку листами железа... Вот в таком «сэндвиче» Адам возил продовольствие в осажденный Иерусалим... И в Шестидневную воевал, конечно, тоже... Раза три был ранен... А в перерыве успел закончить университет, потом аспирантуру... Адам был выдающимся биологом, это между прочим, профессором в институте Вайцмана, заведующим лабораторией... Ну, а в Войну Судного дня воевал уже его сын Гидеон. Гиди хороший мальчик, сейчас ему пятьдесят пять, у нас вполне приятельские отношения... Вот как раз он и должен был сегодня меня встретить и доказать, что Адам не бросил меня, не смылся к какой-нибудь курве, а лежит как приличный человек в приличном месте... Но Гиди приболел... Сердце у него пошаливает... Надо делать «центур», я уговариваю, а он все тянет...
