Януш Леон Вишневский - Гранд
– Рад снова видеть вас, – произнес он тихо. – Мы могли бы говорить по-польски, если вас не очень будет раздражать то, что я время от времени буду коверкать ваш родной язык? – спросил он. – Так вы и вернули бы мне свой маленький долг. Я бы хотел совершенствовать свой польский, а говорить на нем – это единственный способ сделать это. Вы, вероятно, и сами прекрасно знаете это после учебы в Гейдельберге, правда, ведь?
– А зачем вам польский? – удивилась она. – Это ведь необыкновенно трудный язык всего одного и не самого многочисленного народа.
– Хотя бы для того, чтобы лучше этот народ понимать, – объяснил он. – И например, благодаря этому меньше плакать…
Он задумался на секунду.
– Не хотите ледяного кофе? В кафе на рыночной площади чудесный продается. Могу я вас пригласить? – несмело спросил он.
– Нет, – кратко ответила она. – Сейчас мне нужно позаботиться об одном очень интересном мужчине. Вы мне поможете?
Древнитц посмотрел на нее удивленно, с трудом скрывая разочарование.
– У вас с ним одинаковый рост. И вы такой же стройный, если не сказать – худой, как он. А я хотела бы купить ему какую-нибудь летнюю одежду. Он по разным причинам это бы не одобрил, вот я и подумала… Впрочем, все это очень запутанно. У меня сейчас нет времени, чтобы объяснять. Может быть, в другой раз. Например, когда мы будем пить с вами ледяной кофе, – весело добавила она. – Я думала купить льняной костюм. Вам нравится лен? Вы зайдете со мной в какой-нибудь магазин и примерите костюм? И рубашку какую-нибудь? Вместо него? Я вас очень прошу…
Древнитц бросил украдкой взгляд на часы и ответил с улыбкой:
– Ну, если вы считаете, что евангелистский пастор не вызовет в Польше особого скандала, служа незнакомке в качестве манекена, то я охотно вам помогу.
Она не могла не заметить, что молодые продавщицы в бутике многозначительно перемигиваются, принося одежду в кабинку, в которой симпатичный ксендз из Германии, говорящий по-польски с очень приятным акцентом, терпеливо примерял очередные рубахи и костюмы. Особенно пикантным им казалось то, что привела его в магазин привлекательная полька намного моложе его, которая то и дело заглядывала в примерочную, а иногда даже заходила внутрь и закрывалась там вместе с ксендзом.
Когда они вышли из магазина с огромным бумажным пакетом в руках, на площади было еще больше народу. Юстина оставила Древнитца в этой толпе, а сама поспешила вернуться в отель.
Убожка сидел в кресле и проглядывал буклеты туристических фирм. Когда она вошла, он испуганно вскочил и вытянулся по стойке смирно.
– Убожик, – сказала она. – Прости, но мне надо было выйти на минутку, ну ладно – это была долга минутка… надо было выйти в город и кое-что купить.
Она подошла к нему, опустила пакет на пол и осторожно провела ладонями по его лицу.
– Какая у тебя идеально гладкая кожа, слушай! И учитывая, что это твой второй опыт контакта с бритвой – ты просто мастер! Ты сбрил с себя сразу пару десятков лет. Ты сам себе нравишься? Мне, например, очень.
– Не знаю, – ответил он смущенно. – Я так уж себя не рассматривал, потому что зеркало сильно запотело. Но бритва и правда первоклассная. И еще у вас, барышня, телефон звонил как сумасшедший. Раз десять подряд точно.
Она торопливо подошла к ночному столику, сняла телефон с зарядки, села на постель и начала проглядывать список звонков. Четыре раза звонила ее мать, один раз Магда и несколько раз – из редакции.
Его номера в списке не было.
Она со злостью бросила телефон на подушку и сказала:
– Я хочу есть. Переодевайся. Мы идем на улицу есть. Завтрак уже переварился. И я снова хочу вина.
– Как это – «переодевайся»?! – всполошился Убожка, глядя на нее с тревогой. – Я не переодеваюсь уже года три с лишним. Если только в зимнее.
– Слушай, Убожик, ты мне обещал, что поможешь не думать обо всех этих печальных вещах, ну, сам знаешь о каких. А мне сейчас и так грустно, а еще ты мне грусти прибавляешь. А ты знаешь, что с человеком делает чрезмерная печаль, правда? Это еще хуже, чем печень. Ты же сам говорил.
Убожка переступил с ноги на ногу, пытаясь уразуметь, к чему она клонит.
– Я хочу пойти с тобой пообедать, – продолжала она. – И выпить с тобой вина. Я хочу, чтобы со мной пил вино элегантный мужчина. Утром ты был другой – и сейчас можешь стать другим. Мужчины должны меняться. Причем всегда к лучшему. Иначе они становятся скучными и невзрачными. Твоя куртка, не говоря уже о ботинках, совершенно не подходит к твоей внешности. Ботинки – вообще для мужчины очень важная вещь! Поверь мне. У меня для тебя ведь есть новые кеды…
Убожка вынул изо рта незажженную сигарету и вздохнул с облегчением.
– Так мы вроде о моих ботинках недавно в этом самом номере все обсудили и обо всем договорились в контексте их похорон на пляже… но если вы, барышня, имеете в виду только эти кеды и если они помогут вас от грусти избавить – что ж, нет никаких вопросов и я в них…
– Нет, Убожик, речь не только о кедах, – перебила она его. – К таким элегантным кедам нужна соответствующая одежда, потому что иначе они совершенно не будут смотреться. Вот в этом пакете, – она указала на бумажную сумку, – есть одежда, которая, по-моему, вполне подойдет. Ты меня очень порадуешь, если будешь так любезен и сходишь со мной на обед и выпить вина именно в этом…
– Да вы, барышня, никак из какого-нибудь ЮНИСЕФ или ЮНЕСКО или как его там. Или тут разыгрывается какой-то благотворительный спектакль, – нервно произнес Убожка, кружа вокруг лежащей на полу сумке, как будто она могла в любой момент взорваться. – Вы, барышня, хотите меня совсем преобразить, изменить сценографию и костюмы моей жизни. Так, ненадолго, на одно представление. Причем почему-то решили у себя в голове, что это для моего блага. А я бедняк, нищий, без крыши над головой, и никакая одежда, никакая стрижка и спортивная обувь этого изменить не могут, потому что пудрой гангрену не вылечишь. А вы, барышня, меня сначала напудрили, а теперь хотите задрапировать в какие-то занавески. Но на засранном окне никакие занавески, даже самые красивые, мало что изменят. Люди все равно будут видеть только заляпанные стекла.
Он наконец наклонился и поднял сумку. Осторожно вытащил из нее коробку и, бормоча что-то себе под нос, удалился в ванную. Закрыв за собой дверь, он крикнул:
– Вот увидите, барышня, своими глазами увидите…
Он долго не выходил, она даже не выдержала и постучала в дверь:
– Все в порядке, Убожик?
– Не знаю. Я особо в этом не разбираюсь, – ответил он не сразу. – Сидит-то, во всяком случае, как влитой. Ткань такая… мятая немножко – как будто собака жевала, но зато мягкая очень. Это такая одежда для пижонов и богатеев, по-моему. Для звезд каких. Если ребята меня в таком виде на Мончаке увидят – со смеху полопаются.
