Дина Рубина - Старые повести о любви (Сборник)
– Марго, – глупо улыбаясь, спросил заяц тонким голосом, – а почему ты валяешься в постели среди бела дня?
– В городе желтуха, – серьезно объяснила ему Маргарита.
И тут в дверь, наконец, позвонили.
Милая девочка оказалась худющей, весьма энергичной особой маленького роста. Она была даже меньше меня. Мне сразу не понравилось ее бледное веснушчатое лицо с большими кругами под глазами и командный голос. Наша взаимная антипатия началась с того, что я попытался снять с нее куртку, а она, дернув обоими плечами, сказала: «Бросьте!» и торопливо разделась сама. Я, бормоча что-то подобострастное, опустился на четвереньки и стал разыскивать для нее домашние тапки, которых, конечно же, не мог найти. Тогда она, вторично скомандовав «Бросьте!», обошла мою идиотскую дворняжью позу и вошла в комнату босиком.
– «Ну и черт с тобой», – подумал я, поднимаясь с четверенек. Маргарита увидела стеклянные колбочки и резиновые трубочки и на всякий случай заорала благим матом.
– Папаша! – крикнула милая девочка, – возьмите ребенка на руки! И шевелитесь, ради бога, сколько я у вас тут сидеть буду!
«Между прочим, не за спасибо пришла», – мысленно огрызнулся я, и схватил свою горячую, толстую, орущую Маргариту.
– Сядьте!
Я сел.
– Держите ее! Ноги держите! Она меня не подпускает!
Я зажал Маргаритины ножки между колен, руками обхватил все остальное, извивающееся, как пойманный черт, и зажмурил глаза, чтобы не видеть Маргаритиной крови.
Началась экзекуция. Маргарита беспрерывно сигналила в мое ухо густым протяжным гудком.
– Не капает ни черта! – крикнула милая девочка. – Давайте другую руку!
– Может быть, не надо? – жалобно попросил я. – Может, обойдется?
Маргарита перекрывала наши голоса своим басом.
– Делайте, что я говорю! – скомандовала милая девочка. – Ой, какой избалованный ребенок!
Наконец, когда Маргарита изоралась и измучилась, все было кончено. Я ненавидел милую девочку. Она молча сложила свои причиндалы в сумку и вышла в коридор. Я обежал ее и выступил вперед, преподнося пятерку, как преподносят в колхозах хлеб-соль дорогим гостям.
– Спасибо... Мы так благодарны вам, – угрюмо бормотал я, не зная, куда ей сунуть эту проклятую пятерку. Ведь есть же люди, которые умеют это делать как-то легко, красиво, достойно. Я не умею.
– Зачем это? – спросила она, в упор глядя на меня внимательным отчужденным взглядом.
– «Тяжелая баба, – подумал я. – Тоже не умеет все это как-то легко, красиво...» И опять забормотал:
– Ну, как же... Ведь вы не обязаны... Воскресенье... Мы так благодарны.
– Я пришла, потому что Валентина Дмитриевна просила, – отрезала она. – А это уберите, – и потянулась к вешалке за курткой. Я разозлился. «Ну нет! – подумал я, – еще обязанным тебе оставаться?» И опять принялся всучивать ей пятерку.
– Нет, вы возьмите, пожалуйста... Как же так... Нам неловко. Мы не позволим...
Почему-то, бормоча, я все время называл себя императорским «мы», хотя, конечно, понятно почему: я представлял собой себя и возмущенно-благодарных бабу с дедом.
Я бормотал ненавидящим голосом пошлые благодарственные глупости, совал куда-то, в направлении ее корпуса, купюру, а она хватала мои руки, отпихивала их и восклицала:
– Что вы делаете? Что вы делаете? Что вы делаете?
Все это было похоже на небольшую драчку.
– Нет, уж вы, пожалуйста, возьмите! – крикнул я. – Вы ставите меня в глупое положение!
– Это вы меня ставите! Я просто для Валентины Дмитриевны, потому что Валентина Дмитриевна... – и все хватала мои руки и жалобно выкрикивала: – Что вы делаете? Что вы делаете?!
И тут я придумал гениальную штуку. Я снял с вешалки куртку медсестры и, хотя та немедленно предъявила свое «бросьте!», насильно натянул на ее тощие плечи. Пятерку незаметно сунул в карман куртки.
– Ну, спасибо, – облегченно выдохнул я.
– Просто Валентина Дмитриевна такой человек... – бормотала она по инерции, не поднимая глаз.
И вдруг подняла, и я увидел, какие это уставшие, умные глаза. Я молча открыл дверь, и она также молча выскользнула на лестницу, не прощаясь. Ая добрел до детской, где лежала Маргарита, остановился посреди комнаты и громко сказал в пространство:
– Все!
В этот момент позвонили в прихожей. Я знал – кто это, просто не думал, что она обнаружит пятерку так скоро. Медсестра влетела в квартиру, и в коридоре между нами вторично произошла небольшая свалка. На этот раз она – красная, возмущенная, – совала мне пятерку, а я хватал ее за руки и беспомощно выкрикивал:
– Что вы делаете? Что вы делаете? Что вы делаете?
Руки у нее были худенькие и горячие, а волосы выбились из-под берета на лоб и лезли в глаза. В конце она исхитрилась сунуть эту ненавистную бумажку за ворот моего свитера, что было с ее стороны неслыханной подлостью, потом привалилась к стене и, тяжело дыша, сказала:
– Дайте валидолу.
Я принес с дедовой тумбочки валидол, она отломила полтаблетки, положила под язык и проговорила, упрямо глядя в стену перед собой:
– Почему обязательно за деньги? Что, я не понимаю? У меня самой сын в больнице... с желтухой... И Валентина Дмитриевна рассказывала о вашей девочке.
Я вдруг вспомнил ее имя.
– Надя... – сказал я, – может быть, надо помочь? Чем я могу вам помочь? Что нужно?
– Ничего не нужно, – сказала она и заплакала. – Ничего мне не нужно... ничего...
Дело приняло для меня совсем скверный оборот. Я привалился к противоположной стене и молча смотрел на Надю, не зная, что делать дальше. Наверное, следовало взять ее тощую лапку и пожать, и погладить, и сказать что-то ласковое, но я сроду таких штучек делать не умел, и вообще, с женщинами я – швах. Она вытерла слезы и сказала:
– Дайте пожевать что-нибудь. Я с утра на уколах, поесть не успела, а ехать еще в больницу к сыну на другой конец света.
– Надя! – возопил я, – у нас борщ! И пирожки! Я подогрею.
– Нет, я не успею. Кусок хлеба и что-нибудь... колбасы или сыра... Если можно... Я уже опаздываю.
Я поскакал на кухню, свернул большой куль из газеты, побросал в него пирожки с капустой, на которые у бабы несравненный талант, схватил из буфета пригоршню конфет, несколько яблок.
– Ой, я столько не унесу, что вы! – сказала она.
– Унесете, – строго возразил я, набивая конфетами карманы ее куртки.
– До свидания, – она повернулась, чтобы выйти.
– Постойте! – сказал я, – тут... куртка у вас... в известке... – схватил щетку и судорожно стал тереть рукава ее куртки.
– Спасибо... До свидания.
– Постойте! – сказал я, – когда я вас увижу... в смысле... результатов анализа...
– Вам завтра Валентина Дмитриевна скажет. До свидания.
