Андрей Шляхов - Доктор Данилов на кафедре
Данилов успел вовремя. Красивый черно-серебристый чайник уже шумел на подоконнике в окружении кактусов, но Гридина еще работала: заканчивала учить жизни заведующего пульмонологией Цветкова.
— …потому что надо отдавать себе отчет в том, что у каждого больного рано или поздно объявятся родственники. Не забывайтесь, Юрий Григорьевич!
Цветков, сидел на стуле, свесив между ног объемистое пузо, слушал и кивал головой. Помидорный цвет лица и капли пота на лысине свидетельствовали о том, что досталось ему изрядно.
Данилову, заглянувшему в дверь, Гридина махнула рукой — заходите, сейчас освобожусь. Так и вышло. Чайник еще не успел умолкнуть, а Цветков уже ушел.
— Что у вас, Владимир Александрович?
— Проблема в приемном отделении, Тамара Петровна…
Данилов знал по опыту, что лучше всего начальственная соображалка включается на два слова — «проблемы» и «жалобы». Поэтому начал он с проблем, а закончил небольшой фантазией:
— Она уже звонила в Департамент, когда я вмешался. Собралась жаловаться…
Иногда одной правдой дела не сделаешь, приходится сочинять и домысливать. С другой стороны, успокоившись, Терехова вполне могла пожаловаться в Департамент здравоохранения. Почему бы и нет?
— Это очень хорошо, что вы не прошли мимо, — взгляд Тамары Петровны слегка потеплел. — Спасибо. Я всегда говорю, что кафедры и больница — это два звена одной цепи…
В ушах Данилова зазвучал «Наутилус»:
«Здесь суставы вялы, а пространства огромны.
Здесь составы смяли, чтоб сделать колонны.
Одни слова для кухонь, другие — для улиц.
Здесь брошены орлы ради бройлерных куриц,
И я держу равнение, даже целуясь,
На скованных одной цепью, связанных одной целью…»
— …Дело-то у нас общее, одно на всех…
Чайник умолк, фыркнув напоследок погромче.
«Здесь можно играть про себя на трубе,
Но как ни играй, все играешь отбой.
И если есть те, кто приходят к тебе,
Найдутся и те, кто придут за тобой.
Так же
Скованные одной цепью, связанные одной целью,
Скованные одной цепью, связанные одной целью…»
— Только почему вы пришли сразу ко мне? — мягко укорила Гридина. — Решили бы вопрос с Викторией Александровной.
— Я был у нее, Тамара Петровна, но, увы, ничего не добился.
— Владимир Александрович, а вы сказали ей, что нам грозит жалоба? — нахмурилась Гридина.
— Может, и не сказал… — повинился Данилов и подпустил лести, — у нас разговор получился сумбурный, не то что с вами.
Мысленно удивился своим способностям интриговать и льстить. Ах да Данилов! Еще немного практики, и Макиавелли с Талейраном на том свете обзавидуются.
— Ясно-прекрасно, — вздохнула Гридина. — А где сама больная?
— Сидит в приемном, ждет. Я не счел нужным тащить ее сюда…
— И правильно, — одобрила Гридина. — Передайте ей, пожалуйста, что в течение получаса ее госпитализируют. Народ как с ума посходил, на ровном месте проблемы создают себе и людям!
Данилов подумал, что неприятности создаются с одной, вполне обоснованной целью — повысить личное благосостояние. Иначе кому они нужны, эти проблемы? Сунь Терехова пару-тройку тысяч заведующей лор-отделением, давно бы уже в палате лежала. На лучшем месте, возле окна. Своих, тех, кто отстегнул, положено класть на самые хорошие места.
— Еще раз спасибо, Владимир Александрович, я завтра про вас на конференции скажу…
— Может, не надо? — усомнился Данилов. — Пустяки же. Обычная рутина…
— Надо! Рутина, которая может обернуться жалобой, это что-то другое! — строго сказала Гридина и сняла трубку с одного из трех телефонов, стоящих на столе справа от нее.
Данилов шел по переходу и тихонечко напевал:
«Здесь женщины ищут, но находят лишь старость,
Здесь мерилом работы считают усталость,
Здесь нет негодяев в кабинетах из кожи,
Здесь первые на последних похожи,
И не меньше последних устали, быть может…»[28]
Первоначальный вариант песни нравился Данилову куда больше новой версии из фильма про стиляг. Дело, скорее всего, было не столько в тексте, сколько в самом «Наутилусе», любимой группе детства и юности.
Гридина пообещала госпитализировать Терехову в течение получаса, но, видимо, гнев ее был настолько силен, что процесс ускорился в разы. В коридоре приемного отделения Данилов нашел не только «кандидатку в пациентки», но и саму Викторию Андреевну. Строгая заведующая лор-отделением переминалась с ноги на ногу возле Тереховой и что-то ей говорила. Увидев Данилова, ковыляющего на «своих троих», Виктория Андреевна устремилась навстречу ему так ретиво, что Данилову захотелось посторониться, чтобы его не сбили с ног (Виктория Андреевна весила раза в полтора больше). Ничего, обошлось, в двух шагах от Данилова заведующая остановилась и громко, на весь коридор, укорила:
— Ну, разве ж так можно, а?! Ушли и документы с собой забрали! Задерживаете госпитализацию.
Данилов настолько опешил, что на время потерял дар речи и не смог ничего возразить. Отдал Труфановой документы, показал Тереховой оттопыренный большой палец, давая понять, что все в порядке, развернулся и заспешил к выходу.
Голова давно уже перестала болеть, и выходить на улицу не было никакой необходимости, но надо было, как сейчас выражаются, «завершить гештальт», довести намеченное до конца. Хотя бы из принципа.
В тесном тамбуре между двумя дверями, наружной и внутренней, Данилова нагнала Терехова. Выскочила вперед и встала перед Даниловым, вынуждая его остановиться.
— Спасибо вам! — проникновенно сказала она. — И извините, ради бога. Столько времени вы со мной потеряли, а я еще вам нахамила…
— Когда? — удивился Данилов. — Не помню такого?
— Ну, когда сказала, что все медики… Я, на самом деле, так не думаю, это я сгоряча. А можно узнать ваше имя и должность?
Утром Данилов счел свой халат грязноватым и надел новый, а бейджик прицепить забыл, он так и остался на старом.
— Зовут меня Владимир Александрович, — ответил он. — А фамилия и должность у меня самые обычные, можно обойтись и без них.
— А все-таки? Я хочу благодарность вам написать. В Министерство!
— Не надо, — улыбнулся Данилов. — Я же ничего особенного не совершил. Да и вообще ничего не сделал.
— Ольга Константиновна, вы скоро?! — донеслось из коридора. — Мы госпитализируемся или нет?
Терехова поспешила на зов, оставив Данилова в покое.
