Алексей Иванов - Географ глобус пропил
— Что-то твой благоверный предпочтение отдает новым знакомым, — прошептал ей Служкин.
— А-а, плевать, фиг с ним, — беспечно отозвалась Ветка, прижимаясь к нему грудью и жарко дыша в ухо. — Нам же лучше, да, Витька? Я сейчас такая пьяная, мне крутой порнухи хочется… Давай его накачаем, чтобы он у вас заночевал, а потом ты пойдешь меня домой проводить, там и оторвемся…
— Женщина — лучший подарок, — ответил Служкин.
В дальнем углу, в темноте, Колесников умело и жадно мял Сашеньку, не переставая бубнить:
— На операцию втроем поехали: я и еще двое, омоновцы…
Когда Служкин повел Надю, Надя сказала, что ему хватит пить.
— Но долго буду тем любезен я народу, — доверительно пояснил ей Служкин, — что чувства добрые я литрой пробуждал…
В доказательство после танца он озорно опрокинул еще рюмку.
Колесников пошел в туалет, и Саша наконец перепала Служкину.
— Витенька, я так рада нашей дружбе, — прошептала она, положив голову Служкину на грудь.
— Это не дружба, — тотчас поправил ее Служкин. — Это несостоявшаяся любовь.
— Помнишь, я тебе говорила, что у меня ухажер появился?.. Ты не думай ничего такого… Ну, цветы дарит, гулять зовет, с работы встречает, и все. С ним легко, ни о чем думать не надо, — он дурак. Знаешь, кто это? Это Колесников.
— Ну и ну! — удивился Служкин. — Ай да Виктор Сергеевич, старая толстая сводня!.. Значит, тут все мужики — твои поклонники?
— Одного я терплю, другого люблю, а без третьего жить не могу…
Сашенька потянулась к Служкину губами, и они долго поцеловались.
— А что Будкин? — напомнил потом Служкин Сашеньке.
— Я не уверена, что он вообще заметил мое присутствие…
На кухне, где они курили, Будкин, хехекая, заявил:
— Врет она все, Витус. Она уже напросилась ко мне сегодня на ночь. Вот там и замечу ее присутствие. Просто ей пожаловаться охота больше, чем потрахаться. Давай задушевничай с ней — тебе же нравится.
В дверь неожиданно позвонили, и открыл Колесников.
— В чем дело? — услышал Служкин его милицейские интонации. — Кто вы такие? Кого надо? По какому делу? — Видимо, в паузах звучали и ответы, не доносящиеся до кухни. Колесников подумал и крикнул: — Виктор, тут к тебе какие-то малолетние преступники пришли.
Отцы
Служкин выбежал в прихожую и увидел в коридоре Деменева, Тютина, Бармина, Овечкина и Чебыкина с гитарой.
— А мы вас поздравить пришли, — улыбаясь, сказал Чебыкин.
— Джастен момент! — крикнул Служкин, вернулся в кухню, схватил колесниковскую бутылку, металлические стопки и помчался обратно. Со школьниками он поднялся по лестнице вверх на два марша, и там все расселись на ступеньках. Служкин разлил.
— Ну, с днем рождения вас, — солидно сказал Бармин и пригубил вино. Все, кроме Овечкина, выпили.
— Овчину хорошо, — завистливо сказал Тютин, вытирая ладонью рот. — Ему пить нельзя. Он на одной площадке с Розой Борисовной живет, и мамаша его с ней дружит…
— Чего там сегодня новенького в школе? — спросил Служкин.
— Сушку довели. Она деньги считала, а мы украли с ее стола стольник. Она целый урок выясняла, кто украл. Так и не нашла.
— На фиг? Чего на сто рублей купишь?
— Да просто так, на спор. Еще сегодня мы химичке в ящик стола дохлую мышь бросили. Только она ящик на уроке не открывала, а то бы мы поржали, как она визжит.
— Мы не так над учителями прикалывались, — пренебрежительно заявил Служкин, снова разливая вино. — Вот, помню, ходила у нас по классу записка: «Это твой носок висит на люстре?» Каждый прочитает и сразу на потолок посмотрит. Наша классная по кличке Чекушка записку отняла, прочитала и сама глазами вверх зырк. Тут мы все и рухнули.
Служкин захохотал над собственным воспоминанием.
— Давайте еще клюкнем, и я вам расскажу, — распорядился он, и все клюкнули. — Тоже, помню, был какой-то съезд, и у нас в комсомольском уголке повесили ящик с надписью: «Твои вопросы съезду». Через месяц его сняли, а там один-единственный листочек: «А когда в нашей школе откроется мужской туалет на втором этаже?»
Отсмеявшись, все снова приняли по рюмке.
— Ну что, Виктор Сергеевич, в поход-то в мае месяце идем? — спросил Деменев и подмигнул.
— Отцы, блин! — возмутился Служкин. — Еще полгода до мая, а вы мне уже плешь проели! Сказал «идем» — значит, идем.
— У нас уже половина девятых с вами собирается.
— Я столько не подниму, вы чего? Не агитируйте зря. Только из вашего класса. Остальные пусть вон физрука просят.
— Не-е, все хотят с вами, потому что вы учитель клевый.
— Раздолбай я клевый, а учитель из меня — как из колбасы телескоп, — опять разливая вино, честно сообщил Служкин.
— У вас на уроках зыко: и побазарить можно, и приколоться… А на других уроках — только дернись. Вас и доводить-то неохота…
— Ну да. Вон Градусов как через силу старается — пот градом.
— Градусов — фигня. Зато к вам на урок, наоборот, двоечники идут, а отличники не хотят. Это потому что вы какой-то особенный учитель, не брынза, как Сушка или там немка…
— Вы Киру Валерьевну не трогайте, — обиделся Служкин. — Не доводите ее, она мне нравится.
— А мы видели, как вы с ней гуляли.
— Видели — так помалкивайте. Лучше вон про Градусова говорите…
Отцы понимающе заржали.
— Градусов пообещал вашего кота повесить за то, что вы ему двойку за первую четверть вывели.
— Пятерки, бывает, я ставлю зря, а двойки — нет. Пусть учит географию, дурак. Я, конечно, понимаю, что никому из вас эта география никуда не упирается, да и устаревает моментально… Однако надо. А Градусова я и сам повешу за… Ну, узнает, когда повешу.
— Он, Виктор Сергеевич, про вас песню сочинил. Ругательную.
— Ну-ка, отцы, давайте, наяривайте.
Чебыкин перетащил гитару со спины на живот, заиграл и запел на мотив старого шлягера «Миллион роз»:
Жил-был Географ один,
Карту имел и глобус.
Но он детей не любил,
Тех, что не метили в вуз.
Он их чуханил всегда,
Ставил им двойки за все,
Был потому что глиста,
Старый, вонючий козел…
Служкин хохотал так, что чуть не упал с лестницы.
— А вы, говорят, Виктор Сергеевич, тоже песни сочиняете?
— Кто говорит?
— Машка Большакова из «А» класса, — сознался Овечкин.
— Спойте нам песню, — жалобно попросил Тютин.
— За мах, — согласился Служкин. — Я пьяный, мне по фиг.
Он взял у Чебыкина гитару, забренчал без складу и ладу и надрывно завопил на весь подъезд:
Когда к нам в Россию поляки пришли,
Крестьяне, конечно, спужались.
Нашелся предатель всей Русской земли,
Ивашкой Сусаниным звали.
За литр самогону продался врагу
И тут же нажрался халявы.
Решил провести иноземцев в Москву
И лесом повел глухоманным.
Идут супостаты, не видно ни зги,
И жрать захотелось до боли.
И видят: Сусанин им пудрит мозги,
Дорогу забыл алкоголик.
От литра Сусанин совсем окосел.
Поляки совсем осерчали,
Схватились за сабли и с криком «Пся крев!»
На части его порубали.
Но выйти из леса уже не могли,
Обратно дорога забыта.
И, прокляв предателя Русской земли,
Откинули дружно копыта.
От служкинских воплей в подъезд вышла Надя.
