Анатолий Тосс - Американская история
— Так, когда у тебя следующий перерыв?
— Сейчас будет две лекции подряд, а потом перерыв, по-моему, полчаса.
— Хорошо, — сказал Марк. — Жди меня в кафетерии на втором этаже через два часа, я приеду, и мы все обсудим. Только успокойся и не нервничай. Мы все решим.
— Хорошо, — сказала я и, не попрощавшись, повесила трубку.
Он, как и обещал, приехал к самому началу перерыва, и мы сели за столик в очень шумном и не самом чистом кафе.
Я уже успокоилась, конечно, и мне стало в основном все равно — психология, астрономия, бухгалтерия — какая разница, но начинать все с самого начала, нет, я не буду. Даже не понятно, почему я расстроилась поначалу. Неделю назад я и не думала ни о какой психологии, для меня и науки такой не существовало, и вдруг, надо же, чуть не расплакалась.
Я знаю, ответила я себе, я просто фантазировала всю эту неделю, представляя себя модной психологиней, лечащей людей, читающей лекции, то есть мечтала об образцовом золушкином пути, о котором так или иначе мечтают все девушки, правда, в основном в отличие от меня в юном, подростковом возрасте. А когда быстренько выяснилось, что кареты и дворцы мне особенно не светят, стало обидно до слез.
Я успокоилась настолько, то есть, вернее, мне настолько стало все безразлично, что я бы отменила встречу с Марком, если бы смогла. Но я не смогла, не успела, хотя, когда он подошел, мне, если честно, даже обсуждать ничего уже не хотелось.
— Ты что будешь? — спросил Марк, направляясь к буфету.
— Кофе.
— Что-нибудь еще?
— Нет, только кофе. Есть совсем не хочется, — ответила я. Он пожал плечами.
— Я не знал, что ты сегодня пойдешь на кафедру выяснять, — сказал он, вернувшись с двумя кофе и маковой булочкой.
— А что произошло бы, если бы ты знал? — полюбопытствовала я. — Что изменилось бы?
— Наверное, ничего. Я просто хотел поговорить с тобой перед этим.
— И что это бы изменило? — упорно и не без иронии настаивала я.
— На самом деле ничего. Просто ты была бы подготовлена, вот и все.
Я пожала плечами, мол, хорошо быть подготовленной, конечно, не мешает быть подготовленной, но я и так ничего.
— Смотри, малыш, — начал Марк медленно, как-то неестественно мягко проговаривая каждый звук. — Давай посчитаем, этого мы еще не делали. Если ты перейдешь...
— Никуда я не собираюсь переходить, — перебила его я. — Я все заново начинать не собираюсь, к тому же платить еще за один год, и вообще! — выплеснула я то, что собралось у меня где-то под горлом.
— Хорошо, малыш, мы с тобой только теоретизируем, да?
— Ну, — неохотно согласилась я.
— Итак, допустим, ты перейдешь или даже не так, не ты...
— Вот именно, не я, — не удержавшись, вставила я.
— Скажем, кто-то поступает с самого начала на психологию, — не обратил он внимания на мое замечание. — Чтобы
получить бакалавра, надо четыре года. Потом магистра — еще два года. Но это еще не все, клинический психолог должен иметь степень доктора наук, это еще пять лет. Без диссертации нельзя ни преподавать, ни открыть практику — ничего. Итого, все обучение занимает одиннадцать лет.
— Одиннадцать лет, — проговаривая каждый слог, искренне удивилась я. — Мне будет тридцать три, когда я закончу учиться. Нет, я до этого возраста вообще не доживу.
— Кроме того, — продолжал Марк, не реагируя на меня, — по завершении учебы надо написать диссертацию, а потом сдать непростой экзамен, чтобы получить лицензию на практику.
Я уже перестала серьезно относиться к тому, что он здесь наговаривал, так, сидела ради приличия. Одиннадцать лет коту под хвост — ни денег, ии работы, ни времени на личную жизнь. Нет, это не для меня, пусть он другим рассказывает.
— Теперь, после того, как я тебя напугал, слушай внимательно: этот график стандартный, а значит, не для нас.
— Не поняла.
Я действительно не поняла.
— Мы с тобой люди нестандартные, поэтому стандартные графики нас не устраивают.
Я улыбнулась своей самой скептической улыбкой и удивленно качнула головой, мол, ну поделись, какие у тебя еще, милок, фантазии. Тем не менее почему-то, сама не понимая почему, стала внимательна.
— Смотри, они, конечно, зачтут тебе года полтора, все же ты училась больше трех лет.
— Не зачтут! — почти выкрикнула я. — Я тебе говорю — не зачтут, я же только что с ними скандалила. Странный ты, я ему говорю, не зачтут, а он все свое.
— Можно я скажу? — все так же спокойно, почти с улыбкой сказал Марк.
— Хорошо, — кивнула я.
— Этот вопрос я беру на себя. Это мое дело, но года полтора тебе зачтут. — Фраза показалась мне по-заговорщицки таинственной, зато прозвучала она весьма уверенно.
— Дальше, учиться на бакалавра остается два с половиной года, но ты должна закончить максимум за два, лучше за полтора.
— Как это?
Мне становилось интересно.
— Будешь брать не по три-четыре предмета, как все, а по пять-шесть. Итак, скажем, по максимуму два года. Дальше, магистра ты должна будешь сделать за год вместо двух, это возможно. Итого три года. Потом докторскую тебе надо будет написать за три года. Итого шесть лет. На самом деле, пока защитишься, будет шесть с половиной. Тебе сейчас двадцать два, значит, в двадцать восемь ты будешь вполне лицензированным психологом, что не отлично, но нормально.
— А что отлично? — спросила я.
— Отлично — это лет двадцать шесть, иногда, хотя редко, двадцать пять. Ты, конечно, упустила время из-за эмиграции, но двадцать восемь тоже нормально еще, хотя уже предел, позже — плохо. На возраст защиты смотрят, что, конечно, глупо, но это определенный показатель, во всяком случае до тех пор, пока не появятся другие показатели — статьи, книги и прочие вещественные доказательства. Но в твоем случае двадцать восемь будет отлично, так как окружающие будут понимать, что ты из России, с другим языком, все делала с нуля, на пустом месте, сама. Все это будет говорить в твою пользу и вызывать симпатию, то есть, если разобраться, твои кажущиеся недостатки являются большим плюсом.
Он говорил так спокойно и обыденно, и казалось, так хорошо знает то, о чем говорит, и голос его был такой ровный и уверенный, что мечты последней недели вдруг разом все вернулись ко мне, а может, они и не уходили вовсе, а так, просто притихли, дожидаясь своей минуты. Впрочем, я не могла упустить возможность покапризничать немного.
— Какая разница? В моем случае что двадцать восемь лет, что двадцать пять — одно и то же — одинаково нереально.
Он улыбнулся.
— Конечно, малыш, будет сложно, тебе предстоят непростые шесть лет. Но ты справишься. Кто, если не ты? — Он замолчал, глядя на меня, а потом закончил: — К тому же я тебе помогу.
