Александр Новиков - Записки уголовного барда
Мы стояли в стороне и гадали, по какой такой причине мы выходим не утром со всей бригадой, а звеном в два десятка человек, глубокой ночью, да еще на погрузку.
Ко мне подошел чернявый смуглый парень, протянул руку и с непонятным легким акцентом представился:
– Познакомимся… Меня Славка зовут. Не удивляйся, что немного с акцентом говорю – я болгарин. Нас тут несколько человек по одному делу.
Славка сразу чем-то мне понравился. От него веяло спокойствием, правдивостью и мужеством.
– Пойдем в сторонку, а то тут одни уши, – тихо сказал он.
Мы пошли к калитке.
– Это Грибанов, скорее всего, приказал тебя прессануть. Ты, говорят, с ним с первого дня поцапался?
– А ты откуда знаешь?
– Здесь все долетает вмиг: один сказал, другой – передал… Через пять минут вся зона знает.
– А ты здесь давно?
– Уже больше года. До этого на разделке работал. А тут на свиданку родственники приезжали. Посылку получил. А грев завез не через Захара, а через наших – на лесозаводе один болгарин имеет возможность. Ну, короче, с этими блядями не поделился, вот на измор и поставили, вагоны грузить по ночам. Адская работа. Тебя, смотрю, тоже решили – под молотки.
– А с какими блядями не поделился?
Славка так искренне удивился, что даже встал как вкопанный.
– Как с какими? С Захаром, с Лысым, с Петрухой… Это, Александр, не простые ребята. Еще увидишь, что это за люди. А меня сейчас будут морить, пока денег не принесу или половину жратвы не отдам. Хуй им! Меня морить бесполезно – с работой я справляюсь. Просто сейчас загнали на погрузку, чтоб все видели: вот, смотрите, у Керина свиданка была недавно, а сразу после нее – на вагоны. Делайте выводы.
Он закурил еще одну сигарету и продолжил:
– А бывает наоборот. Работает человек на разделке, на срывке дров, например, вдруг – свиданка. Вышел с нее, проходит день-другой, а на третий уже или инструментальщиком в этой же бригаде, или кочегаром. Короче, почти не работает и в тепле. Но это ненадолго. Месяц-два покайфует – и опять на разделку. Захар долго в тепле никого не держит. Потом начинают люди подходить, будто невзначай советовать. Мол, так и так, перевод из дома проси выслать. Адрес вольного человека из поселка дадим. Получит, себе чуток заберет, остальное занесет. А лучше через Захара сделай. Сам понимаешь, все до тебя не дойдет, зато опять в тепле сидеть будешь. В общем, Александр, эти бляди тут неплохо кормятся.
Меня удивили его прямота и смелость. Долети его слова до Захара, пришлось бы ему несладко. Славка будто уловил мои мысли:
– Я их не боюсь. Будут прессовать, будет невмоготу – возьму сучкоруб и завалю. Мне по хуй! Я никогда головы не гнул и никогда ни на кого не надеялся, кроме себя самого. Они все – твари. Я-то никого не убивал. Не грабил. Я лес на воле пилил. У нас бригада была вся из болгар. Пилили, разделывали, на юг отправляли. Это под Алапаевском было – город такой рядом со Свердловском, знаешь? А нам хищение впаяли, 93 прим., в особо крупных размерах. Мне девять лет дали. Остальным по десять да пятнадцать. Сейчас по очереди кассатки пишем, но пока – глухо. Посмотрим, как дальше будет… Ты знаешь, за что Захар сидит?
– Ну, что-то слышал… – уклончиво ответил я.
– Девочку пятилетнюю изнасиловал и в пустой колодец бросил. Все, кто вокруг Захара, – твари. Поэтому – мне по хую. Они, кстати, это чувствуют. Прессуют до определенного предела, а там опять отступаются. Но я им ни копейки, ни куска не давал и давать никогда не буду. И ты не давай. Один раз дашь – весь срок тянуть будут. Из-под пресса вылезать не будешь. Они же думают, что у тебя миллионы. Видишь, сразу подтянули: «Санек, попей чайку с нами, поешь с нами…» Будь осторожней, Александр.
Он почему-то меня называл полным именем. Никаких – «Санек». Никаких – «Новик». А себя – «Славка». С болгарским акцентом это звучало мягко: «Слаука». Свою фамилию Керин он тоже произносил на болгарский манер – Слаука Керэн.
– Стройся!.. Пошли.
Все сбились в строй по два человека. Получилось примерно десять пар. Мы с Толей шагали рядом. Славка с кем– то в паре – следом за нами.
Старшим смены был молчаливый парень, которому, судя по прическе, предстояло скоро освобождаться, поэтому и был поставлен в ночную смену «по вызову». Именно так наше звено и называлось: «Ночное, по вызову». Сам он, конечно же, не работал, просто ходил, следил малость за порядком и добивал оставшиеся дни. «За прическу», – как говорили в таких случаях. Уйти на свободу с волосами, а не со стриженой лысиной, было довольно не просто. Приходилось писать Дюжеву заявление «на отращивание волос». Если заявление подписывалось, то человек попадал в определенную зависимость от администрации, так как в любой момент, за любую провинность могли снова остричь наголо. Поэтому, чтобы меньше попадаться на глаза начальству, лучше ночной смены ничего придумать было нельзя. Но только в том случае, если ты – не работаешь. И если с Захаром у тебя – «все правильно».
Моя и Толина головы на тот момент были острижены налысо. Сделали это легко и быстро в лагерной цирюльне еще по приходу. Поэтому каждое дуновение ночного ветра, холодного и колючего, мы ощущали в первую очередь затылком. Натянув фуражку на самые уши и втянув шею в плечи, мы ежились у дверей вахты. Сверху из окна выглянул ДПНК Панков и ленивым сонным голосом крикнул:
– Какая бригада? Кто старший смены?!
– 101-я! – задрав голову, ответил обросший.
Открылась дверь. Выскочил прапор нерусского вида и в
высоком регистре с акцентом проголосил:
– А ну, белят, как бараны не стой!.. Па аднаму, не ас– танавливайс, прахади!.. Адын, дыва, тыри, щетыри, пиат… Васимнасит щалавек.
Последним шел старшак. Он назвал свою фамилию. Прапор что-то пометил, записал на дощечке. Дверь за нами защелкнулась, и мы очутились в промзоне. Вглубь вела широкая дорожка, напоминающая трап, длиной в несколько сот метров, петляющая и извивающаяся меж построек, столбов, штабелей и канав. Вокруг лежал плотный, осевший снег с небольшими островками-залысинами черно-коричневого цвета. Это была земля, перемешанная с корой, опилками и черной грязью. В свете развешанных вдоль всего пути фонарей и прожекторов эти островки казались зияющими ямами. Слева были видны сторожевые вышки, вокруг которых все было освещено особенно ярко. Вдалеке работали башенные и мостовые краны. Изредка ночь разрывали тепловозные свистки. Трудно было привыкнуть к мысли, что, несмотря на звуки этих механизмов, мы находимся в неволе, попросту говоря – в тюрьме.
Наше первое рабочее место находилось на территории, которая называлась «Биржа готовой продукции», или по– лагерному – «Биржа-пило». Войдя в центральные ворота этой дополнительно огороженной территории, мы двинулись прямо по направлению к вагонам. Обычным, коричневым грузовым вагонам, которые каждый видел на воле не раз, но никогда не задумывался, что они иногда заезжают в неволю.
