Бен Элтон - Два брата
Том Тейлор отбил вступительное соло на барабанах, и оркестр грянул пьесу, которая с ходу стала гвоздем сезона.
Глаза Вольфганга за медным соплом трубы лучились счастьем. Вот об этом он и мечтал: каждый вечер битком набитый зал, светильники в дымном мареве. Извивающиеся тела. Искаженные лица. Выпивка, девушки, веселье. Красота! Три месяца промелькнули как одна неделя. «Джоплин» стал вторым домом.
«Шобла» Курта стала и его кругом.
Даже та бесчувственная девица, что в вечер знакомства сползла под стол, оказалась вовсе не опившейся шлюхой. Ее звали Хелен, и она, несмотря на свои двадцать лет, уже руководила закупкой модных товаров в огромном универмаге Фишера на Курфюрстендамм.
— Извини за вчерашнее, — хихикнула она при следующей встрече. — Наверное, вела себя ужасно, но ничего не помню. Маленько промахнулась с дозой. Бывает.
Заразительная оптимистка Хелен считала, что почти все и все по-своему интересны и увлекательны.
— Зануд я воспринимаю как черновик, который нужно переделать, — делилась она с Вольфгангом. — В каждом скрыто что-то любопытное, правда? Даже то, как он дышит. Нет, если и впрямь задуматься. Верно? Скажи, а?
Хелен оставалась очаровательной балаболкой и хохотушкой, пока ее не вырубали дурь и выпивка. Без предуведомлений о том, что «гиря до полу дошла» (ее выражение), девушка просто закатывала глаза и сползала под стол. Гельмут всегда следил за тем, чтобы ее отнесли в машину и доставили домой к любящим родителям. Эффектная, порочная, шалая и живая, она была истинной джазовой девочкой, и в любом другом клубе на перекурах Вольфганг непременно баловал бы себя общением с этакой искрометной поклонницей.
Только не в клубе, где была Катарина.
Он не мог тратить драгоценные перерывы на болтовню с другими девушками, пусть хоть чаровницами из чаровниц.
Вольфганг понимал, что это опасное сближение. Нельзя так желать встречи с ней. Высматривать ее со сцены. Разыскивать в перерывах. При всякой возможности сидеть с ней в баре. Взахлеб делиться впечатлением об очередном спектакле или выставке.
Хотя какая тут опасность. Ведь она с Куртом. А Вольфганг счастлив в браке.
Да, она его поцеловала в утро знакомства, но с тех пор — ни разу. Не накрывала ладонью его руку, когда он подносил огонь. Не завораживала взглядом сквозь дым, выпущенный из губ в той же пурпурной помаде.
В этот ноябрьский вечер, недельный юбилей «Чарльстона», Вольфганг объявил перерыв и тотчас отыскал Катарину в баре.
Они сошлись в том, что музыкальная новинка сногсшибательна.
Позубоскалили над гневливым кларнетистом-большевиком и его врагиней, русской сквернословкой.
Обменялись впечатлениями о постановке в Народном театре последней пьесы Георга Кайзера[35] «Сосуществование» в декорациях Жоржа Гросса, их любимого художника.
А потом Вольфганг спросил, почему при знакомстве Катарина его поцеловала.
Вопрос выскочил, как убийца из подворотни. Вернее, как джинн из бутылки. В тот вечер Вольфганг явно перебрал.
— Странно, что ты спросил, — сказала Катарина.
— Сам удивляюсь.
Она пригубила шампанское.
— Наверное, была чуть пьяная. И ты мне понравился. Помнишь, что я сказала? Мол, ты очень клевый. Нагло, да? Что ты женат, я узнала уже после поцелуя. Знаешь, на сцене ты не выглядел женатиком.
Во взгляде ее не было дерзости. Катарина потупилась, уставившись в пепельницу.
— И к тому же ты с Куртом, — добавил Вольфганг.
— Марафетчиком? Была, теперь нет.
— Значит, ты одна? — Вольфганг сообразил, что спросил слишком поспешно и пылко.
— Да. Незанятая. Это про меня. — Катарина невесело усмехнулась. — Счастливица, верно?
— А если бы… если бы… — Вольфганг глотнул скотч, бесшабашно сознавая, что и так уже выпил лишнего.
— Что — если бы? — спросила Катарина.
— Если бы я был один? Ну вот ты меня поцеловала — а я ничего не сказал о жене и детях.
— Тогда я бы снова тебя поцеловала, мистер Трубач. А потом еще и еще, пока не закончилось бы твое и мое одиночество.
Вольфганга тряхнуло, все существо его откликнулось на эти слова.
Взгляд Катарины затуманился.
— Но ты сказал о жене и детях. Это меняет дело, поскольку я, видишь ли, современная девушка со старомодными понятиями. Конечно, хорошо бы, — мечтательно вздохнула она, — если б ты встретил меня, а не свою преданную докторшу. Я была бы не прочь иметь в дружках джазмена-театрала.
Хмель добрался до головы и наделил безрассудной отвагой. Вольфганг потянулся к руке Катарины. К пальцам с ногтями под черным лаком, державшим сигарету.
— Вот мы и встретились, — тихо сказал он.
Их руки соприкоснулись.
Катарина опустила взгляд и как будто крепко задумалась.
Потом убрала руку, поднесла сигарету к губам и глубоко затянулась.
— Говорю же, я современная старомодная девушка. Пусть все остается как есть, ладно? Мы друзья. Беседуем. Ты женат.
Вольфганг понял, что сглупил. И разозлился. Хмель приволок с собой и хамство.
— Старомодная? А как же продюсер с «УФА»?
— Что?
— Ничего. — Даже пьяный, Вольфганг смекнул, что перешел грань.
— Нет уж, говори, — потребовала Катарина.
Вольфганг пожал плечами и промямлил, глядя в сторону:
— Мужик, с которым ты вчера ушла. Вряд ли ему не терпелось обсудить кинопроизводство.
Пристальный взгляд Катарины был ясен и жёсток.
— Значит, ты заметил?
— Конечно, заметил. Я… ревновал.
— Ты женат на фрау Трубач. Какое право ты имеешь ревновать?
— Наверное, никакого, но ревновал.
Катарина вмиг смягчилась. И погрустнела. Вновь глубоко затянулась, спалив сигарету до фильтра. От окурка прикурила новую. Поежилась.
— Это бизнес. Глупый, абсолютно наивный, но все же бизнес. Роль через постель — кажется, так это называется. Он обещал, и я клюнула. Настолько, чтобы расчетливо рискнуть и проиграть. Он получил что хотел, я — нет. Утром пришла на студию, а он меня не принял. Сама дура. Моя первая и последняя подобная ошибка.
Вольфганг успокоился. И устыдился.
— Прости, Катарина. Зря я затеял… морду бы набить этой сволочи…
— Да ладно. Тык-пык и до свиданья. Но если я готова переспать с тем, кто мне противен, и потом оправдываться, дескать, так было надо, я вовсе не хочу трахнуться с тем, кто мне вправду приятен, и потом говорить, мол, были пьяные, устали и от джаза очумели. Ты, кстати, больше, чем я. А потому играй, а затем иди домой к доктору Штенгель, пока не угробил мое расположение к тебе.
Вольфганг слез с высокого стула.
