Татьяна Шипошина - Дыханье ровного огня
— Эй, ты!
Васька очнулся от того, что его теребили за плечо. Это был его новый знакомый, студент-медик.
— Эй, ты! Заснул, что ли? Просыпайся!
— Ты… — Васька очнулся. Перед глазами был всё тот же коридор. — Что там, у отца?
— Батя твой — счастливый билет вытянул. Язва! Ему сделали резекцию, то есть — часть желудка удалили. Но — не высокую резекцию. Хуже бывает, это я тебе говорю! Зашивают уже.
— Так у него — не рак?
— Не рак, не рак! Заладил тоже! Я тебе русским языком говорю: кровоточащая язва. Почти прободная, поэтому и резекцию сделали…
Глава 19
Отец медленно поправлялся. Его уже перевели из реанимации в общую палату. Первые двое суток Тоня была у его кровати, не доверяя никому. Но дальше — ей надо было отдохнуть. И тут Андрей позвонил.
— Мама, Лиза едет тебя сменить. И не возражай! Она и деньги везёт, пятьсот долларов. И не возражай! Используй их так, как сочтёшь нужным. Хочешь — врачам, хочешь — на лекарства. Как надо, так и используй.
Ну, что тут скажешь. Да ещё и Лизавета оказалась не брезгливой, и проворной. Сразу поняла, что к чему, и осталась с отцом, без страха и сомнения.
«Может, и правда… сын выбрал то, что надо. — думала Антонина, спускаясь в метро. — А то, что не ласковая ко мне… да заносчивая… А я к ней — какая? Это мне кажется, что я — справедливая. А как меня Васина мать не любила, царство ей небесное. Особенно поначалу. И я её не жаловала. Пряталась от неё», — и Антонина улыбнулась, вспомнив, как это всё было.
А ведь было! Было! И молодость была, и зрелость. «Чуть было меня… Сергей-то… чуть было не увёл от Васи. Уже Андрею было года два. Ух, Васька тогда чёрный ходил! Ревновал меня».
Поезд метро мчал своим чередом. Антонина не спала, но глаза её были закрыты.
«Да я знала, что не уйду. Не так я была воспитана, чтобы уходить. Но хотелось, ох, как хотелось… А как хорошо было, когда Сергей ходил за мной! Много ли надо женщине…»
— Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка… — сказал такой знакомый голос.
Как это хорошо, что знакомый. Надёжно. Привычно.
— Дорогие братья и сестры! Простите меня, что обращаюсь к вам с просьбой. Помогите мне пожалуйста, кто чем может…
По вагону пробирался инвалид на коляске. Это был мужчина лет сорока, и у него не было обеих ног.
— Опять эти попрошайки! — проворчал сосед Антонины. — Совсем уже обнаглели! И сколько про них ни пишут, сколько по телевизору про них не рассказывают, а они всё ходят и ходят. Потому что милиции отстёгивают, а те их не гоняют. Мафия!
— Да, — ответила соседу Антонина.
«Да, — подумала она про себя. — Всё это так, а ног-то у мужика — всё равно нет. И не всякий может заработать, без обеих ног».
Антонина вытащила из кошелька десять рублей, и сунула проезжающему мимо мужику.
— Зря, — сказал сосед по скамейке.
— Да ладно… — ответила соседу Антонина.
«Не умеем мы быть благодарными. Друг друга благодарить — и то не можем. А не то что Бога. А если бы кто-то из близких, да вот так… Без ног… И без средств к существованию…Спасибо тебе, Господи… За всех моих. За мальчиков моих, и за невестку, и за внучку. И за Васю. Всё-таки язва, а не рак. Спасибо, Господи…»
— Осторожно, двери закрываются! — снова сказал знакомый голос.
Тоня могла расслабиться и не думать об остановках. Ей надо было на конечной выходить.
«Закрываются… Так однажды закроются за мной двери, и всё это закончится. Вся жизнь…»
Антонина расположилась поудобнее, и снова закрыла глаза.
«Куда оно всё уходит? Куда она уходит, эта жизнь, вместе с нашими привычками, и что остаётся от неё? И если там, за гробом, ничего нет — имеет ли вообще… имеет ли всё это — хоть какой-нибудь смысл?» — задала себе Антонина тот самый, вечный вопрос.
Вообще, подобные вопросы часто приходят в головы к людям именно в метро.
В этом подземном, тоннельном зале психологической разгрузки, или, наоборот, психологической загрузки.
Потому что — стучат колёса, стучат, стучат. Отстукивают…
«Нет, смысла — нет. Смерть стирает всё, как ластик с листа бумаги. И ничего… ничего… не остаётся. Вот сейчас ушёл бы Вася… и мать — одной ногой уже там. И ни у кого — гарантии нет. Ни у меня, ни у детей. Ни даже у Дашки…»
Антонина поёжилась.
«Но ведь не зря же умер мой дед? Он же умер за то, что не хотел признавать именно этого. Не хотел признавать, что там ничего нет. Это так важно, что за это можно умереть?»
Антонина остановилась, и спросила себя ещё раз:
«Это так важно, что за это можно умереть?»
И ответила себе, не кривя душой:
«Пожалуй, что так. Тогда всё, что происходит здесь, приобретает смысл. И поступки, и даже мысли. И то, что двое будут, как одна плоть… Это — уж точно правда. Его режут, а мне больно. Одна плоть, одна. И вся эта жизнь — лишь приготовление к той, другой жизни. Тренировка души. Помилуй, Господи! Помилуй нас! И меня, и детей. И мужа моего, одну плоть со мной. Поздно доходит до нас… Как поздно. Поздно, и трудно. Так, Господи, как слепых котят, носом нас тычешь. А мы — всё никак… Прости, прости…»
— Мамаша, приехали! — какой-то мужичок теребил Антонину за рукав.
Знакомый голос предупреждал, уже в который раз:
— Ну не пойдёт! Ну не пойдёт дальше поезд, даже если сидеть в нём ещё час! Или завезёт куда-нибудь, что не обрадуетесь! Просьба освободить вагоны.
— Ой, спасибо! — встрепенулась Антонина. — Надо же, задумалась как…
И Антонина заторопилась. От конечной станции метро надо было ешё пересаживаться на автобус, или на маршрутку.
Мысли вспорхнули, как лёгкое облако…
Нет! Ни в автобусе, ни в маршрутке — никогда не будет думаться так, как в метро. Антонина, может быть, и раньше так могла бы подумать, но… До работы надо было ей добираться так — от подмосковной маршрутки, да сразу на городскую. Редко она спускалась в метро, вот в чём дело было.
Глава 20
У бабушки Шуры в комнатке сидел Лёша. Алексей Васильевич, старший брат Антонины. Приехал мать навестить, да заодно и узнать, как Вася. И деньги привёз, двести баксов.
— Извини, Тоня, что маловато. Сколько могу, — сказал он.
— Да что ты, Лёша. Спасибо, спасибо. Разве я не знаю, какая сейчас жизнь.
На том финансовый вопрос был закрыт.
Вообще-то, кошка между братом и сестрой пробежала раньше. Кошка эта коснулась своим хвостом бабушкиной однокомнатной квартиры. В хорошем районе Москвы.
Когда встал вопрос, кому бабушку «забирать», после операции. Строго говоря, бабушка и до операции почти всё время жила у Тони.
Естественно, и после операции к Тоне пошла. А бабушка всегда так и говорила: «С кем буду доживать, тому и квартира моя». Такое было её давнишнее решение, и никто его не оспаривал, пока до дела не дошло.
Обиделся Лёша, когда Андрей в бабушкину квартиру переехал. У Лёши, то есть у Алексея Васильевича, тоже двое детей было.
Старшая, Ольга, давно уже была замужем, и жила с мужем отдельно. Она была полностью житейски благополучна, если можно так выразиться.
А вот сын, тоже Васька, до сих пор метался, несмотря на возраст. Ему было двадцать четыре года, от армии он был «отмазан», и занимался он тем, что без устали менял и институты, и женщин.
Причём и за то, и за другое, приходилось платить родителям. Конечно, у Алексея Васильевича была надежда — отправить своего Ваську на отдельное жильё. В бабушкину квартиру, естественно.
Но, не получилось. И Алексею Васильевичу было обидно. У Тонькиного Андрея — и так всё есть, да ещё и бабушкина квартира…
Вопрос этот был в семье уже сто раз обсуждён, но… Хотя и понятно было Алексею Васильевичу, что тесно у Антонины, и что, матери нужна отдельная комната — всё равно, гвоздём сидела в сердце Алексея Васильевича обида.
Или — зависть. Ревность к детям сестры. Короче, гвоздь. Старый, замшелый, ржавый железный гвоздь сидел в сердце у Алексея Васильевича.
— Как ты, Лёшка? — спросила сына бабушка Шура. — Давно я не видела тебя, и всех твоих.
— Ну да, ты тут с Тонькиными возишься! Моих — и не видишь!
— Вожусь. Или я с ними, или они со мной. Я уже слаба совсем. Сам видишь.
— Да ты ещё хоть куда, мам!
— Туда, туда я уже «хоть»! Хоть сейчас… — ответила сыну бабушка Шура. Она помолчала, и снова спросила.
— Как твои?
— Жена — ничего. Давление её мучит. Таблеток наглотается, и на работу.
— А дети?
— Ольга нормально. Дети её растут, Коля уже первый класс заканчивает. Отличник! А Сашка — в садике. Тебе бы взглянуть на них! Муж у неё хороший, работящий.
— А Васька?
— А что Васька? Всё такой же, шебутной. То ночует дома, то не ночует. То учится, то не учится. То что-то продаёт, то меняет. То — компанию в дом приведёт. Как они устроят пьянку, да как начнут орать, то хоть святых выноси. Жена потом с давлением падает, а я… выпороть бы его, да не выпорешь…
